Всеволод Багно - На рубеже двух столетий
и в письме Рылеева жене от 14 декабря 1824 года:
Ты, я думаю, уже слышала о бывшем здесь наводнении и об ужасах, которое оно произвело. Представь же себе мое удивление, когда я, въехав в город, едва мог заметить следы оного.[1251]
Стремительный темп благоустройства Петербурга современники связывали с попечительными мерами, взятыми Александром I. 8 ноября в наиболее разоренных районах города (на Васильевском острове, в Выборгской части и на Петербургской стороне) было введено управление временных военных губернаторов[1252]; 13 ноября в газете «Русский инвалид, или Военные ведомости» (№ 269) появился высочайший рескрипт от 11 ноября (его составил Батеньков), извещавший о раздаче пострадавшим миллиона рублей и учреждении комитета для оказания им необходимого «пособия». Но, пожалуй, самое сильное впечатление на горожан произвело участие императора, выказанное им при осмотре мест бедствия. 14 ноября Ф. П. Брюлло уведомлял братьев (А. П. и К. П. Брюлловых):
На другой день после потопа государь переправился на Остров, прошел в Гавань, где жители с воплем на коленах его приняли: «Взгляни, Монарх: наши жилища унесены и мы разорены!» Государь подымал их, говоря со слезами: «Встаньте, встаньте! Вознагражу вас по-прежнему».[1253]
Примечательно, что всего несколько дней понадобилось для фольклоризации подлинного случая, — первую после наводнения поездку по Петербургу Александр I совершил не 8-го, а 10 ноября[1254]. Следующий шаг в этом направлении сделан в статье Булгарина (хорошо знакомой автору «Медного всадника» по книжке Берха). Сразу за цитированной выше фразой («Так, ночь, последующая наводнению, была ужасна ~ об участи своих собратий») читаем:
Первые лучи солнца, озарив печальную картину разрушения, были свидетелями благотворения и сострадания. <…> Вера и благость всевышнего, излившаяся из сердца великодушного монарха, принесли первое утешение несчастным. <…> В первые сутки уже не было ни одного человека в столице без пищи и крова.[1255]
Булгаринские строки могут читаться в двойной ретроспективе. Автор несомненно угодничает перед властными органами, разительно преувеличивая реальный эффект предпринятых 8 ноября благотворительных усилий; с другой же стороны, его гиперболы отвечают новому концепту столичного города. На исходе 1824 года мгновенное воскрешение Петербурга Александром I представлялось своего рода репродукцией акта его сотворения по манию Петра I.
Первым печатным стихотворным откликом на наводнение стала ода Анны Волковой:
<…>
И гробы, вырыты волною разъяренной,
Несутся бурею по пенистым водам,
Жилища мирного, в могиле, труп лишенной
Терзаем вихрями, влачится по валам, —
Но мрак, сей ужасом начертанной картины,
Проникнул с высоты благотворенья луч:
Хранитель Ангел наш, царь, внук Екатерины
Далеко гонит мглу, грозящих бегством туч.
Во исполнение божественна закона,
Который к ближнему велит хранить любовь,
Щедроты полились рекой от Царска трона:
Как феникс, град Петров восстал из мрака вновь.[1256]
В данном фрагменте, как и в стихах [328–332] «Медного всадника», явственно ощутим рефлекс фундаментального мифологического сюжета: силы космоса и хаоса, света и тьмы[1257] вступают в противоборство, завершающееся «воссозданием нового (но по образцу старого) мира»[1258]. По этой схеме в русской оде XVIII — начала XIX века оформлялись приветствия почти каждой перемене на престоле[1259], и проекцию обсуждаемого отрезка из «Медного всадника» на панегирическую традицию подчеркивают стихи [332–333], реминисцирующие метонимическую конструкцию Ломоносова, в которой инструментом для призрения несчастных подданных служит торжественное одеяние царя — багряница[1260].
Обратимся теперь к стиху [334], едва ли не нарочито выпадающему из «анжамбеманного» стиля. Здесь обыгрывается один из самых распространенных и валентных фразеологизмов (см. хотя бы в пушкинской прозе: «Всё вошло в обыкновенный порядок, но Ибрагим чувствовал» etc; «…вскоре Покровское опустело, и всё вошло в обыкновенный порядок», — VIII, 7, 203), поэтому из обширной области схождений[1261] нас прежде всего должны интересовать контекстуальные прецеденты.
Речение, бывшее на устах современников:
Здесь понемногу город очищается, мосты восстанавливаются, и все приходит в порядок
(письмо К. Я. Булгакова А. Я. Булгакову от 13 ноября 1824 г.);[1262]… все приходит в прежний порядок
(Батеньков — Елагиным от 29 ноября 1824 г.),[1263] —закреплялось в журнальных реляциях:
Деятельность Правительства уже изгладила все видимые следы опустошительного наводнения, бывшего 7 ноября минувшего года, и красота столицы снова явилась в прежнем виде благоустроенного порядка,[1264] —
а под пером Д. И. Хвостова обрело статус резюмирующей сентенции. Ссылка на его «Послание к N.N. о наводнении Петрополя, бывшем 1824 года 7 ноября», акцентированная в заключительном катрене интермедии («…Поэт, любимый небесами, / Уж пел бессмертными стихами / Несчастье невских берегов»), подразумевала среди прочего следующий пассаж:
Быть может, возвратясь из Океанов дальних,
Иной, услыша весть о бытиях печальных,
К речам свидетелей не преклоняя слух,
Вещает: «не был здесь явлений бурных дух,
К Петрополя красе мрак не касался ночи,
Меня обманывать мои не могут очи,
Здесь прежний царствует порядок и покой;
Петрополь осмотря, я был и за рекой…»[1265]
В 1829 году, готовя к изданию свое собрание, Хвостов внес правку в текст «Послания», затронувшую в том числе две последние строки из процитированного фрагмента («Порядок царствует в Исакьевской, Морской / Все зданья осмотря, я был и за рекой…»[1266]), однако к тому времени двуединая формула возвращенного благоденствия уже превратилась в общее место не только русских, но и французских описаний. См. в мемуарах графини Софии Шуазель-Гуффье, отсутствовавшей в Петербурге 7 ноября 1824 года:
Les sages mesures de l’empereur <…> ne tardèrent point a établir l’ordre et la tranquillité et à faire disparaître jusqu’à la moindre trace d’un malheur aussi imprévu qu’il avait été effrayant[1267]. (Вследствие мудрых мер, принятых императором <…> порядок и спокойствие были незамедлительно восстановлены, и малейшие следы бедствия, столь же непредвиденного, сколь и ужасающего, исчезли).
Еще через два года понятия «порядок» и «спокойствие» были переосмыслены в совершенно иной и не менее драматичной ситуации. 8/16 сентября 1831 года, при получении известия о том, что русская армия штурмом взяла Варшаву (26 августа / 7 сентября 1831 года) и тем самым завершила подавление польского восстания, министр иностранных дел Франции Орас Себестиани выступил с незапланированным заявлением на заседании палаты депутатов. Согласно протокольной записи из парламентского архива[1268] и отчету, появившемуся на следующий день в газете «Le Moniteur», он выразился следующим образом:
Le gouvernement a communiqué tous les renseignements qui lui étaient parvenus sur les événements de la Pologne. <…> …enfin, au moment où l’on écrivait, la tranquillité régnait à Varsovie[1269]. (Правительство составило сводку на основе всех поступивших к нему сведений о событиях в Польше. <…>…наконец, на тот момент, когда к нам писали, в Варшаве царило спокойствие).
Речь министра вызвала шумное неодобрение у значительной части депутатов, которая осуждала политику невмешательства, проводимую кабинетом Казимира Перье, и требовала оказать поддержку Польше в военном противостоянии России. В одной из реплик прозвучало издевательское предложение отказаться от слова «спокойствие» (la tranquillité) в пользу слова «порядок» (l’ordre): оно означает, что «смерть или рабство пришли на смену свободе» (la mort ou la servitude ont peut-être remplacé la liberté)[1270].
Именно это и произошло. В номере газеты «Le Constitutionnel» от того же 17 сентября ключевое место из речи Себастиани было представлено так:
Le gouvemement peut vous communiquer tous les renseignements qui lui sont parvenus sur les événements de la Pologne. <…> …enfin, au moment ou l’on écrivait, l’ordre régnait a Varsovie. (Vif mouvements en sens divers. Une voix: «Oui, l’ordre! dites la paix des tombeaux»)[1271] [Правительство может представить все сведения, полученные о событиях в Польше. <…> …наконец, на тот момент, когда к нам писали, в Варшаве царил порядок. (Оживление в разных частях зала. Голос: «Порядок, как же! Скажите лучше — могильная тишина»)], —
