Сергей Бернатосян - Воровство и обман в науке
Студенты технических вузов на собственном опыте знают, что сей крепкий орешек — математический анализ — просто так не раскусишь. Сдавать по этому предмету экзамены — сплошная мука. Так же сложно, как и по сопромату. Такое там обилие всяких специфических терминов и математических тонкостей, что диалог по любому вопросу чрезвычайно затруднен. Можно только представить особенности научной полемики в этой области! Представили? А теперь вообразите, какой накаленной должна быть атмосфера в помещении, где столкнулись лбами спорщики. Причем не просто профессионалы, а первооткрыватели.
Схватка между Лейбницем и Ньютоном собрала вокруг себя много болельщиков и с той, и с другой стороны, и просто любопытствующих и зевак. Ученые буквально кипели от негодования, осыпая друг друга самыми колкими упреками и бесплодными обвинениями. Они отняли у них массу сил, в буквальном смысле "вынули душу" и уж, конечно, ничегошеньки не прибавили к творческому багажу обоих.
Со временем этот беспрецедентный спор перерос в настоящую интеллектуальную войну двух великих философов своего времени. Многие из их окружения и больше всех Пьер Вариньон, выступая посредниками в грандиозной исторической битве, старались, если уж не примирить враждующие стороны, то хотя бы найти компромисс в их обострившихся отношениях.
Однако, несмотря на искреннее дружеское вмешательство Вариньона и других ученых, ситуация не менялась и страсти не утихали. Ни Лейбниц, ни Ньютон никак не желали понять, что если в споре рождается истина, то в драке — только избитая истина. И коль сильна жажда что-то досконально выяснить, то при этом надо иметь холодный рассудок, доброе расположение духа и горячее желание найти точки соприкосновения. Ведь великие люди на то и великие, чтобы не позволять втягивать себя в бесплодные дискуссии.
Поначалу носивший частный характер этот ожесточенный спор за приоритет приобрел межнациональный оттенок и повлек за собой немало отрицательных последствий для прогресса науки. Междоусобная распря двух титанов мысли приобрела такие масштабы, что нашла отражение во многих публикациях. Как старых, так и новых. Вышла даже специальная книга по этому поводу: "Война философов", где была дана беспристрастная оценка достижениям Ньютона и Лейбница. Но теневые стороны их характеров и творчества остались "за кадром". Эту книгу написал издатель переписки Ньютона А.Р. Холл.
В переложении полемику дошедших до откровенной ненависти друг к другу двух мыслителей просто не передать. Поэтому послушаем самого Лейбница, как он отстаивал свое авторское право, обратившись к его исчерпывающему труду по истории математики: "Никто не сомневался в том, кем же собственно было создано это исчисление, — язвительно замечал Лейбниц, — пока недавно, а точнее в 1712 году, определенный круг ранее неизвестных ученых, побуждаемых либо своим незнанием литературы за прошлые годы, либо завистью, либо надеждой прославиться своими нападками, либо, в конце концов, угодничеством, побудили некоего ученого выступить в качестве соперника изобретателю этого исчисления. Это выступление нанесло значительный урон репутации самого соперника, а еще больше ей, видимо, повредило бы прояснение всех обстоятельств дела.
Таким образом, эти люди разжигали спор до тех пор, пока против них не выступили знающие действительное положение фактов Х.Гюйгенс, Дж. Валлис и прочие, благодаря свидетельству которых стало возможно изобличить ложность обвинений. Ведь одна из причин, почему законом введены временные ограничения на подачу исков, к тому и сводится, что истец по небрежности или с хитрым умыслом может перенести подачу своей жалобы до той поры, когда его противник утратит все доказательства, с помощью которых он смог бы оправдаться.
Они тогда изменили даже сам основной пункт обвинения, поскольку в их письме, опубликованном от имени Джона Коллинса и с его согласия в книге под названием "Обмен письмами" в 1712 году, целью которой было подвергнуть сомнению приоритет Лейбница, о дифференциальном исчислении уже почти нет речи, но говорится только о рядах, называемых бесконечными. Такие ряды, получаемые путем деления, впервые рассмотрел в печати Николаус Меркатор из Гольштейна, но общий закон для их суммирования дал Исаак Ньютон. Открытие этих рядов было полезным, оно способствовало переносу арифметических методов приближения в аналитическое исчисление, однако ничего не давало (курсив мой — СБ.) для дифференциального исчисления.
Итак, они прибегли к такой уловке: во всех случаях, когда упомянутый мой соперник вычислял какую-либо квадратуру путем сложения мельчайших частей, постепенно увеличивавших приближающуюся фигуру, они немедленно объявляли, что здесь применено дифференциальное исчисление… Но тогда надо признать, что еще раньше дифференциальным исчислением обладали Кеплер (в исчислении объема бочек), Кавальери, Ферма, Гюйгенс, Валлис и все трактовавшие не о каких-то неделимых, но о бесконечно малых величинах".
Да простит нам читатель цитирование столь длинной тирады. Но только она и способна передать дух научной атмосферы, царившей в то время в ученых кругах, и все нюансы во взаимоотношениях ученых мужей. Если, с одной стороны, мы отчетливо видим пренебрежительное и явно высокомерное отношение Лейбница к "некоему ученику" (к Ньютону — СБ.) и его сторонникам, то, с другой — не может ускользнуть от взгляда негодование, исходящее от английских специалистов в адрес Лейбница и его кампании. Ну разве вы не почувствовали сколь велико их возмущение тем, что кто-то позволяет себе великого Ньютона ставить на одну доску с малоизвестным математиком Оноре Фабри, отличившимся лишь в некоторых геометрических изысканиях?!
Кстати говоря, в истории науки часто приходится сталкиваться со случаями необъективной оценки учеными разных национальностей достижений друг друга. В особенности этим грешили англичане и французы. Так, английский математик Валлис (Уоллис) безосновательно преувеличивал заслуги своих соотечественников, в том числе и собственные, при этом преуменьшая или вовсе игнорируя успехи французских исследователей.
Валлис, например, приписал себе математическую разработку циклоида, когда на самом деле только продолжил поиск, начатый Блезом Паскалем и Оноре Фабри. И вот противоположная ситуация. Валлис действительно первым в 1668 году разрешает проблему удара неупругих тел, но французские историки науки все равно отдают приоритет Гюйгенсу, лишь бы отобрать его у не "своего человека". Хотя все тот же Валлис, в отличие от своих английских коллег, быть может оказался единственным среди них, кто, участвуя в споре вокруг рождения элементов математического анализа, отдавал приоритет открытия Лейбницу и отстаивал его преимущество перед Ньютоном.
Однако нельзя исключать, что этим благородным шагом Валлис хотел спасти знаменитого соотечественника от другого поражения. Ведь зачатки идеи, за которую схватились между собой Лейбниц и Ньютон, присутствовали в трудах древнегреческого мыслителя Архимеда, и оппонентам Ньютона ничего не стоило обнаружить корни этого научного заимствования. Возможно, что реверанс по отношению к Лейбницу был всего лишь очередной хитростью Валлиса, как и ловко подстроенная подножка господину Паскалю.
Следует отметить, что среди огромного количества документов, порожденных великим противостоянием двух столпов мировой науки, встречается масса противоречии и наряду с подлинными свидетельствами соседствуют явные фальшивки, намеренно искажающие многие события и факты. Из этих же документов складывается весьма неприглядная картина способов ведения научной борьбы крупными авторитетами, которые, к их обоюдному стыду, не брезговали пользоваться сомнительными аргументами, шаткими доводами, а порой даже прибегали к открытому шантажу и блефу, лишь бы добиться превосходства и вырвать свой приоритет любыми средствами.
Шум, поднятый Лейбницем и Ньютоном за право быть первым в создании дифференциального исчисления, заставил некоторых историков науки раскопать материалы не в пользу спорящих сторон. О чем же в этих материалах говорилось? Оказывается, древние греки, прежде всего Архимед, о чем был осведомлен предусмотрительный Валлис, действительно вплотную подошли к решению этого вопроса и уже тогда успешно оперировали дифференциалами и интегралами. Беда их состояла в одном: не сумев преодолеть устоявшееся на ту пору мнение о математической строгости и логике как незыблемых канонах, они задержали применение новых математических методов на два тысячелетия.
Знакомясь, например, сегодня с теоретическими трудами Архимеда в области математики, можно только удивляться, что в античном мире люди знали многое из того, что становилось открытиями гораздо позже.
