Игорь Беленький - Мэрилин Монро
Франсуа Трюффо говорил, что счастливого детства не бывает. Так оно, наверное, и есть (если смотреть на детство не через фильтр социальных иллюзий, а с высоты нажитого опыта), и когда детские годы Мэрилин называют (в том числе и с ее слов) долгими и тяжелыми, по-видимому, имеют в виду, что они не были благополучными и что обстановка, в какой они протекали, была, как сейчас представляется, явно неблагоприятной для «воспитания гармоничного человека». Но каким бы нескладным ни казалось из сегодня (да и из вчера) детство Мэрилин, трудно себе представить, что все пятнадцать лет в начале ее жизни проходили под одним багровым знаком одиночества, унижений и равнодушия окружающих.
Всюду и всем чужая, никому не нужная и никого не интересовавшая, в раннем детстве привлекавшая к себе внимание только деньгами, полагавшимися за ее воспитание, позднее испытывавшая приставания взрослых мужчин (на эту тему существует даже книга) — словом, девочка-изгой и жертва сексуального угнетения, излюбленный объект внимания женских организаций. Такою предстает маленькая Норма Джин в биографических хрониках и жизнеописаниях. Такою Мэрилин и сама представляет себя в многочисленных интервью и беседах. Последнее особо примечательно, ибо становится очевидным источник, из которого биографы черпали информацию.
Кроме первых биографов (С. Скольского, М. Золотова, Дж. Карпоци), черпавших материал в основном от самой Мэрилин, почти все авторы последующих биографий опираются на сказанное предшественника ми, то есть на факты, сообщенные того же Мэрилин, а также людьми, хорошо ее знавшими, много с ней беседовавшими, хранившими о ней добрую память и, естественно, эту память охранявшими. И означать эта зависимость биографов от прижизненных сведений о Мэрилин может только одно: впечатление о несчастном ребенке, всеми отвергнутом, нелюбимом и унижаемом, создается у читателя только… самою Мэрилин. И более никем!
Плохо это или хорошо? И о чем это свидетельствует? Первые семь лет, проведенные в семействе Болендер, из «тяжелого и несчастного детства» можно смело исключить. Остаются еще восемь (с лишним) лет — начиная с роковой январской субботы 1934 года, когда санитары увезли Глэдис Бэйкер в Норуолкскую психиатрическую лечебницу, и кончая 19 июня 1942 года, когда Норма Джин Бэйкер и Джеймс Дахерти были официально объявлены мужем и женой. Эти восемь лет действительно кажутся неопределенными, ибо трудно сказать с уверенностью, где, с кем и под чьей опекой провела их Норма Джин, кто заботился о ее здоровье — и физическом, и душевном, кто и чему обучал ее и воспитывал. Разумеется, из Москвы девяностых годов трудно судить о том, что происходило шесть десятилетий назад в нескольких голливудских домах в обыкновенных семьях никому не известных людей. Естественно, здесь могли бы помочь американские биографы, специально занимавшиеся этим вопросом и работавшие с архивными документами, в том числе и с адресными книгами. Однако и среди биографов, знавших Мэрилин (Пит Мартин, Морис Золотов) и не знавших ее, но подробно занимавшихся ее жизненными перипетиями (Ф.-Л. Гайлс, Норман Мэйлер), согласия нет. Мэрилин и те, кто безоговорочно верит ей, утверждают, что Норма Джин жила в те годы у одиннадцати или двенадцати приемных родителей. Кое-кто из писавших о Мэрилин уже в наше время (Роджер Кан, например) вообще не верит ничему, что либо рассказывала сама Мэрилин, либо описывалось с ее слов. По-моему, стоит взять в расчет слова М. Золотова: «Все актрисы любят драматизировать собственную жизнь, входят в собственную роль и играют ее убедительно. Они никогда не лгут. Они и в самом деле не в состоянии себе противоречить. Просто они всегда верят в то, что в данную минуту говорят». Лично меня больше привлекает отношение к словам Мэрилин такого автора восьмидесятых годов, как Глория Стэйнем: «Воспоминания детства — это взгляд через увеличительное, а не через оконное стекло. В глазах маленького еще человека подробности могут сколь угодно разрастаться, а что-то существенное останется при этом незамеченным либо непонятым. Многое из сказанного Мэрилин… репортерам противоречиво именно подробностями, но целостно переживаниями. На близких и друзей, кто, в отличие от биографов вроде Мэйлера и Гайлса, действительно слышал, что она говорила, именно ее эмоциональная искренность произвела впечатление. Факты Мэрилин может запамятовать, может ради эффекта их преувеличить, но, вспоминая о переживаниях Нормы Джин, она правдива…»
Это становится очевидным, когда читаешь свидетельства Мэрилин о самой себе, сведения о собственной жизни, которые она сообщает биографам или репортерам. Например: «В одной приемной семье — двое супругов, они, когда мне было десять лет, взяли с меня обещание, что когда я вырасту, то не стану пить, и я письменно поклялась не курить и не ругаться. А приемные родители, у которых я жила потом, дали мне в качестве игрушки пустую бутылку из-под виски…» Я убежден, что Морис Золотов, перечисляя девять приемных семей (и, кстати, ни одну не называя по фамилии), где жила маленькая Норма Джин, чересчур доверился подобным свидетельствам, ибо обратил внимание вовсе не на то, на что следовало. Он доверился упоминаниям фактов (одни приемные родители, другие) и полностью игнорировал манеру, в которой эти «факты» были изложены. Между тем именно манера здесь и заслуживает внимания. Я не случайно заключил слово «факты» в кавычки — это факты сознания (самосознания), а не памяти. Если у нее была дюжина приемных семей и ей некому напомнить о ее жизни в них (в нормальных семьях подобная память сохраняется и культивируется, например, в альбомах), то как она может с уверенностью утверждать, что упомянутое ею обещание было взято с нее именно в десятилетнем возрасте, а не, допустим, в девять либо в одиннадцать лет? Далее: если верить Мэрилин, то с нее брали обещание не пить, а она поклялась… не курить и не ругаться! Таковы те самые «противоречия подробностями», о которых писала Стейнем. Здесь важен не возраст и не количество приемных семей, а то, что таковы были события ее детства. Она маленькая, а с нее берут клятву не пить, не курить и не ругаться — можно подумать, что ее завтра же выдадут замуж. И это действительно — факт сознания. По этим признакам можно даже определить, о ком идет речь. Разумеется, о Болендерах, которые в своем истовом религиозном пафосе даже забывали, что перед ними ребенок. Точно так же за эпизодом с бутылкой проглядываются очертания англичанина, который был заядлым любителем виски. Привлекает здесь и оставшееся с тех лет удивление: в одной семье от ребенка требуют — «Поклянись, что не будешь пить», а в другой предлагают поиграть с водочной бутылкой.
Итак, примем вариант, предложенный Гайлсом уже в его первом издании книги «Норма Джин», где значатся лишь шесть приемных семейств, добровольно либо вынужденно взявших на воспитание дочь безумной Глэдис: до помещения в сиротский приют это супруги Болендер, английская пара со взрослой дочерью, арендовавшая у Глэдис ее «собственный» дом, их соседи мистер и миссис Харви Гиффенс, взявшие к себе девочку после того, как Глэдис увезли санитары, и — после сиротского приюта — две семьи, которые даже всезнающий Гайлс не называет по фамилиям. Плюс, разумеется, Грэйс Мак-Ки и ее супруг Эрвин Годдар, которого приятели называли Доком. Конечно, шесть приемных семей — это не двенадцать, но, согласимся, тоже немало. Если же еще вспомнить о двадцати муниципальных долларах на воспитание (их получали все, кроме англичан, для которых болезнь Глэдис свалилась как снег на голову и с которыми Норма Джин прожила пару месяцев, и, естественно, Грэйс Мак-Ки, ставшей официальной опекуншей девочки), то несложно представить, какое воспитание получила будущая «кинозвезда».
Да и не только в воспитании дело. А формирование характера, зависящее от стабильности и гармонии семейной жизни! И если взрослую Мэрилин многие недолюбливали из-за ее капризного, иногда даже вздорного характера, то корни этого, несомненно, в той бессемейной жизни, которая была ей суждена с детства.
Вряд ли ее повсюду одинаково привечали. По-видимому, Болендеры были чуть ли не единственными чадолюбивыми приемными родителями, к тому же заинтересованными в Норме Джин. Впоследствии Мэрилин по разным поводам рассказывала о множестве и курьезных, и попросту издевательских придирках к ней тех или иных ее приемных родителей. Биографы выяснили, что подавляющее большинство этих рассказов вымышлено. Но есть и такие, что вполне заслуживают доверия. Во всяком случае, обвинение в краже жемчужных бус просто так не выдумаешь. Да и зачем? Известно ведь, что всякое обвинение — независимо от того, справедливо оно или полностью лживо, — прилипает к человеку на всю жизнь. И когда Мэрилин писала, что после этого «никогда не переживала большего стыда, унижения и острой, мучительной боли — они оставили рубец на всю жизнь», сомнительно, чтобы она это сочинила либо попросту кривила душой. При этом даже несущественно, в какой именно из приемных семей это произошло. С другой стороны, что можно требовать с людей за 20 долларов в месяц, или за 70 центов в день?
