Жак Стернберг - Жуткие истории
Обзор книги Жак Стернберг - Жуткие истории
Жак Стернберг. Жуткие истории
Зеркало
Я проходил перед ним каждый вечер. Оно поджидало меня справа от обувного магазина. Это уже стало ритуалом: я останавливался, замедлял шаг и смотрелся в него.
Зеркало посылало мне странное отражение, — деформированное, необычайно вытянутое и тощее, с лицом, наполовину съеденным какой-то разновидностью рака, — и всякий раз в течение нескольких секунд я испытывал удовольствие от охватывавшего меня изумления. Немного дальше меня ждало нормальное зеркало, с нормальным отражением, и я снова испытывал удовольствие, увидев себя нормальным.
И вот прошло всего-навсего года два, наверное, на меня вдруг напала беда. Должно быть, она давно меня караулила, затаившись в этом самом зеркале. Однажды вечером совершенно неожиданно нормальное зеркало послало мне отражение в точности такое же, как кривое, и я увидел в нем свое вытянутое, изможденное, искаженное лицо.
Я стремглав бросился по улице, нашел другое зеркало, потом еще и еще какие-то витрины. В них мое отражение было обезображено различными предметами роскоши, складками тканей и прочими дорогими товарами, но не настолько, чтобы скрыть страшную и невероятную явь.
Наконец я ворвался в какой-то магазин, поймал испуганный взгляд продавщицы, а за ее спиной увидел в зеркале свое отражение и, вопреки здравому смыслу, вынужден был признать очевидность свершившегося. Это даже показалось мне не лишенным определенной логики…
Никому ведь никогда не придет в голову оспаривать закон, согласно которому отражение в точности повторяет черты и контуры отражаемого предмета… Это физический закон, доказанный и проверенный. Но, выходит дело, существует и обратный закон, закон-насмешка, бесспорный и непреложный, согласно которому предмет неизбежно принимает черты и контуры своего отражения. Я попал в ловушку и стал живым доказательством этого закона.
Детские воспоминания
ЭТО была всего лишь фотография. Обыкновенная, пожелтевшая от времени да впридачу еще плохо снятая.
Я никогда не вынимал ее из аляповатой золоченой рамки, которая много лег висела у меня в комнате, в углу.
На этом снимке мне, наверно, лет шесть-семь. Мне всегда говорили, что это напоминание о моем детстве. Лица на снимке не видно. Я стою лицом к кирпичной стене, образующей угол. В стене — маленькая дверца, почти наверняка зеленая. За стеной — другая стена. А за ней — третья, огромная слепая стена дома без окон. Почему я не выбросил эту фотографию? Должно быть, из-за чередования стен, однообразно гладких и мрачных.
Хотя о настоящей причине я догадался много позже.
Как-то вечером, блуждая в незнакомой части города, я очутился именно в том месте, которое можно увидеть на фотографии. Дверца в стене действительно оказалась зеленой. Лицом к стене стоял какой-то мальчик. На вид ему было лет шесть или семь. Лица не было видно. Никаких сомнений: это был тот самый мальчик, что стоит лицом к стене на моей фотографии. Я всегда думал, что на фотографии — я. Оказывается, нет, и теперь это стало совершенно очевидно. На фотографии запечатлен другой ребенок, совершенно мне не знакомый, стоящий па фоне кирпичной стены…
И мне не нужно было толкать маленькую зеленую дверцу, чтобы узнать, что ждет меня за ней.
Памятник
ПОДОБНО большинству памятников, он установлен посреди сквера.
Он сделан из камня и бронзы, как и все памятники.
И, как почти все памятники, окружен цветочными клумбами и гранитными тумбами.
На постаменте стоят мужчины с мечом и напряженными мускулами и безутешные плакальщицы. Этим он тоже не отличается от других памятников.
В целом можно подумать, что это самый что ни на есть обычный памятник, пока взгляд не перебежал к надписи, выбитой по кругу на цоколе.
И вот читаешь одну единственную фразу: «Живущим. Всем тем, кому предстоит день за днем, в скорби, прожить свою жизнь».
Возвращение
ОДНАЖДЫ они вернулись на Землю.
Они рассказали нам, что мы не животные, и не духи бесплотные, и даже не человеческие существа. Мы — роботы.
Роботы из плоти и крови, потому что именно из этой материи они нас сделали. Они сотворили нас по своему образу и подобию, но довольно грубо, наспех, обойдя вниманием детали. Людьми на всей планете были они одни, но улетели с нее в незапамятные времена. И оставили Землю нам. Просто им было все равно, к тому же они сделали нас изобретательными и предприимчивыми, а заодно наделили честолюбием, трудолюбием и профессиональной сознательностью. Много веков подряд, сами того не ведая, мы были арендаторами этой планеты.
И вот они вернулись.
И в безучастном взгляде, которым они на нас взирали, не было ни благодарности, ни снисхождения.
Замысел
СЦЕНА представляет собой ничто. Действие происходит нигде. Впрочем, и действия-то никакого нет. Персонажей тоже нет. Само собой, никто ничего не говорит.
Занавес еще не поднялся, потому что он в химчистке.
Трудно сказать, полон зал или пуст: он еще не построен. И в данный момент неизвестно, будет ли. Возможно, однажды это все же случится, кто знает?
Что касается автора, то нынче утром он задумал пьесу. А днем — взял да и помер.
Граница
Обозначенная с обеих сторон изрядным количеством пограничных столбов и плотной сетью электрической проволоки, граница тянется по прямой линии с востока на запад и делит город на две почти равные части, проходя по его центру.
Проволока щетинится шинами, сторожевые посты — все сплошь бронированные и с казематами; на каждой приграничной улице — свой пост, свои решетки и заграждения; таможенники вооружены до зубов, их зоркое око не дремлет.
Нечего и говорить: границу пересечь непросто.
Непросто, но для каждого жителя города совершенно необходимо, потому что с одной стороны границы стоят жилые дома, а с другой высятся здания, где люди работают.
Для пересечения границы у каждого жителя в обязательном порядке должен иметься паспорт и виза.
Паспорт выдается сроком на десять лет, а вот виза — на один проход, либо в одну сторону, либо в другую. А так как выдачи новой визы надо ждать три дня, каждый житель города тратит три дня, чтобы добраться до работы, и столько же, чтобы вернуться домой.
Власти города установили правила, согласно которым потерянные дни работникам компенсируются.
Однако мера оказалась бессмысленной, поскольку недельная зарплата в точности соответствует пошлине за переход границы.
Семейный пансион
Я прибыл, когда уже стемнело.
Поужинав в общем зале, я поднялся к себе в комнату. Некоторое время постоял у окна и видел, как из пансиона, один за другим, вышли три человека, которые, надо полагать, решили прогуляться перед сном.
Сад пансиона был обнесен оградой; когда кто-то входил или выходил, на калитке позвякивал звонок, тембром напоминавший бубенчик. Около десяти я лег.
Через некоторое время я услышал звонок на калитке. Вскоре после него прозвучал второй. Невольно я начал ожидать третьего и понимал, что не смогу заснуть, покуда его не услышу. Ждать мне пришлось долго: третий постоялец вернулся около полуночи.
Где-то около половины первого я услышал еще один звонок, четвертый. Я собрался было встать, чтобы посмотреть, кто вошел, но шаги уже слышались на лестнице.
Это была тяжелая, размеренная поступь человека, скорее всего, усталого, хорошо знающего дорогу. Шаги миновали второй этаж, затем третий, прошли около моей двери, стали подниматься выше, на четвертый, — и там смолкли.
Тогда я вышел из комнаты и снова убедился в том, что уже видел вечером: никакого четвертого этажа не было в помине. Не было даже чердака. Лестница заканчивалась у моей двери.
Поезд
Я посмотрел на часы: шесть утра. Удивился. Я никогда не просыпаюсь в это время. Попытался снова заснуть — безуспешно.
Звук лифта отбросил меня на двадцать лет назад. Я вспомнил войну, рассветы тех лет, нависшие надо всеми аресты, внезапные пробуждения. И снова закрыл глаза. Как все это далеко, как будто в другом измерении.
Лифт остановился на моем этаже. Резкий звонок в дверь заставил меня вскочить с кровати. Я пошел открывать.
— Гестапо, — проговорил один из двух мужчин, стоявших на лестничной площадке.
Я хотел что-то ответить, но второй не дал мне сказать.
— Одевайтесь, — бросил он. — Следуйте за нами.
Я подчинился.
Меня втолкнули в машину с надписью POLIZEI и выпихнули на Восточном вокзале. Платформа номер шесть. На седьмой пассажиры садились в скорый поезд, отправлявшийся в Гамбург. На пятой спокойно и деловито штурмовали состав «Париж — Страсбург».
