Александр Драбкин - ЭВМ и живой организм
Обзор книги Александр Драбкин - ЭВМ и живой организм
ЭВМ и живой организм
ВСТУПЛЕНИЕ
Вот около полутора десятка выбранных наудачу заголовков из свежих газет и журналов. Они свидетельствуют об обширном и многогранном интересе авторов и читателей к проблеме, которую можно условно обозначить «ЭВМ и живой организм».
Проблема эта столь широка, у нее так много аспектов, что сама ее формулировка представляется лишь условной. В самом деле, здесь и бионические аспекты – использование в конструкциях и программировании электронных машин патентов живой природы, и влияние математики на естествознание, взаимосвязь изучения памяти живых организмов и памяти ЭВМ, и более общая взаимосвязь эволюций живого и машинного миров... Все грани проблемы даже и перечислить-то нелегко.
Соответственно и любые рассуждения на эту тему неизбежно будут носить характер чего-то отрывочного, незавершенного.
Значит ли это, что нужно отказаться от научно-популярного рассказа об упомянутой проблеме? Думается, что нет.
Автор имел счастливую возможность встречаться с выдающимся советским ученым академиком П. К. Анохиным, имел возможность слышать его суждения о различных аспектах проблемы «ЭВМ и живой организм». «Домашний анализ» этих бесед и послужил материалом для книги, которая не претендует ни на что иное, кроме как на научно-популярный очерк некоторых сторон интереснейшей проблемы.
Работая над этой книгой, автор пользовался помощью и советами Петра Кузьмича Анохина, который просмотрел и отредактировал значительную часть рукописи.
Вспоминается...
Начало шестидесятых годов. Заснеженная, залитая зимним солнцем Москва. Просторный, мрачноватый кабинет. За окнами – закоченевшие деревья. А за деревьями – улица, бывшая Моховая. По какой-то странной ассоциации начинаешь думать, что налево – бывшая Тверская, а направо – бывшая Никитская. Может быть, на эдакий старинный лад настраивают фундаментальные шкафы с книгами, изданными много лет назад. Или карандашный портрет академика Ивана Петровича Павлова. Или писаная маслом картина – труп на демонстрационном столе, а рядом, в окружении учеников знаменитый хирург.
Вдруг совершенно неожиданно в поле зрения вторгается современнейший магнитофон. Развалившаяся стопка ярких иностранных журналов. Другая стопка – письма со штемпелями Нью-Йорка, Киева, Парижа, Лондона, Баку...
Но все эти впечатления – второй план, почти фон. На первом плане – хозяин кабинета. Будто самовозгораясь, он говорит о памяти, о предвидении, о будущих машинах, шутит – то старомодно, то на «атомно-молекулярном уровне». Подходит к висящей у стола грифельной доске и рисует схему удивительно интересного эксперимента.
– ...Как думаете, – говорит Петр Кузьмич Анохин, любуясь схемой, набросанной энергичными штрихами, – это напечатают когда-нибудь?
Для меня, в ту пору начинающего репортера, академические дискуссии представлялись иначе, чем сегодня.
– А как же, конечно, напечатают, разумеется, ведь это же наука, поиск святой истины.
Анохин моей уверенности не разделяет.
– Знаете, кое-кому видится в моих работах подкоп под рефлекторную теорию, под великие открытия Павлова. А это серьезное обвинение для ученого-материалиста.
Он задумывается, молча ходит по кабинету. Потом живо поворачивается к столу и начинает что-то искать в бумагах.
– Но ведь сам же Павлов называл классическую рефлекторную теорию первобытной, – бормочет он, перебирая листок за листком.
Я внимательно вглядываюсь в портрет Павлова у окна. Интересно, любил ли он спорить?
– Вот нашел, послушайте: «Эта теория давно уже стала, по словам Ивана Петровича Павлова, «первобытной» и в настоящее время в ее прежнем архитектурном выражении не может обеспечить дальнейшую успешную разработку нейрофизиологического фундамента поведения животного». Как вы думаете, проклянут меня за это оппоненты? – И, не дожидаясь моего ответа: – Проклянут, обязательно проклянут. Именем моего учителя Павлова проклянут. Но я не сдамся. Вот, дальше: «Отнимите у науки право на вероятное, на гипотезу, и она превратится в мрачный храм догмы, где за ученым останется лишь единственное право – спокойно гулять по каменным плитам общепризнанного». Ну, каково?
Я пытаюсь скрыться за надежные стены профессионального подхода:
– Для газеты это великолепно, по-моему. К первому сентября – напутствие студентам, например.
– Про газету я больше вашего знаю, – неожиданно реагирует Анохин. – Я еще сорок лет назад в печати комиссарствовал, а потом газету «Красный Дон» редактировал. Чувствую чутьем старого газетчика – не помилуют меня оппоненты.
– Петр Кузьмич, как бы к вашим работам отнесся сам Павлов?
– Вопрос поставлен по-современному, – смеется Анохин. – Из Павлова некоторым ученым хочется сотворить икону, как говорил Маяковский, – навести хрестоматийный глянец. Чтобы по этому глянцу спокойно в науку проскользнуть. А ведь Павлов был сам величайшим революционером в науке. Именно он писал – вот послушайте: «Все наши классификации, все наши законы всегда более или менее условны и имеют значение только для данного времени, в условиях данной методики, в пределах наличного материала. Ведь у всех на глазах недавний пример неразлагаемости химических элементов, которая считалась долгое время научной аксиомой». Вот так-то. И не иначе, потому что иначе науки не будет.
...В апреле 1972 года академику П. К. Анохину за монографию «Биология и нейрофизиология условного рефлекса» была присуждена Ленинская премия.
...О таких людях, как Петр Кузьмич Анохин, не поворачивается язык говорить в прошедшем времени – был. Поэтому, готовя эту книжку к печати, я не изменил ничего из написанного ранее, из просмотренного и отредактированного великим ученым.
ПРЕДВИДЕНИЕ И НАУКА
Творческое воображение художника или инженера, способность разглядеть в бесформенной глыбе мрамора будущую скульптуру, провидеть за столбцами цифр будущую машину – во всем этом, хотя и в разной степени, присутствуют элементы предвидения.
В философском плане проблема предвидения есть проблема исторического отражения внешнего мира. Главный вопрос здесь – роль фактора времени в процессе отражения. И если допустить (пока предположительно), что время оказывает влияние на явления, связанные с отражением реального мира, то придется допустить также, что отражение это может как запаздывать относительно внешних событий, так и опережать их.
Теория отражения, разработанная В. И. Лениным, дает материалистическое объяснение всех процессов организма и особенно его психической деятельности в зависимости от первично существующих материальных воздействий внешнего мира на организм.
Эта теория является основной для понимания материальной обусловленности психики человека.
В последнее время стало возможным широко применить в биологии статистические методы анализа, характерные для точных наук. В результате мы имеем объективные числовые данные о реакциях организма на явления внешней среды, об их энергии и направленности. Микроэлектродная техника, исследования биотоков и другие методы изучения живого позволили выразить в математической форме многие виды отражательной работы организма вообще и в частности – отражательной работы мозга.
Вместе с тем нельзя исключать и других видов отражения. Известно, что среда накладывает свой отпечаток на формирование тех или иных особенностей строения тел животных. Причем влияние среды отнюдь не мгновенно отражается на строении или функциях организма. Данные экологии – науки, изучающей взаимоотношение организма с окружающей средой, – повседневно убеждают нас в этом. Например, плодовитость мака во много тысяч раз больше, нежели плодовитость могучего дуба, – так путем увеличения средств размножения беззащитное растение борется за свое существование. У льва, тигра и других хищников короткие челюсти, оснащенные немногочисленными, но острыми зубами; у этих же животных короткий кишечный тракт. Все это выявляет приспособленность к питанию высококалорийным свежим мясом. В то же время у коров огромные челюсти при большом количестве плоских зубов и длинном кишечном тракте. Их органы питания и пищеварения рассчитаны на усвоение малокалорийной растительной пищи, требующей длительного разжевывания и переваривания.
