А Исаченко - Если бы в конце XV века Новгород одержал победу над Москвой
А Исаченко - Если бы в конце XV века Новгород одержал победу над Москвой краткое содержание
Исаченко А В
Если бы в конце XV века Новгород одержал победу над Москвой
А.В.Исаченко
Если бы в конце XV века Новгород одержал победу над Москвой
(Об одном несостоявшемся варианте истории русского языка)
Нижеследующие соображения следует понимать как некий мысленный эксперимент.
Автор не считает ход истории абсолютной необходимостью: во всех исторических процессах были и есть переломные пункты - распутья. Выбор того или другого пути часто зависит от слепого случая. Таким распутьем в истории русского народа (и языка) был конец XV века, когда решался вопрос о руководящей политической силе в деле объединения русских земель.
Несмотря на бесспорные политические успехи Москвы, Новгород оставался серьезным соперником централизаторской политики Ивана III. Мы знаем, какое направление взяла русская история в результате победы Москвы: из русского великого князя, фактически еще вассала Золотой Орды, Иван превращается в самодержавного царя, наследника византийского величия, а Московское государство вместе с двуглавым орлом наследует от Византии роль поборника и блюстителя "чистоты веры". Но борьба за чистоту православной веры включает не только идеологическую полемику с западным христианством, но и ожесточенную борьбу с прогрессом во всех его духовных, практических и бытовых проявлениях. Нельзя не заметить, что вся кровавая история русского самодержавия и деспотизма берет свое начало именно в Москве конца XV начала XVI веков. Записки барона фон Герберштейна о московских делах времен Василия III разительно напоминают некоторые политические и бытовые черты русской действительности более близких нам эпох.
Предоставив убежище греческим и славянским эмигрантам с Юга, Москва решительно повернула вспять колесо не только истории самой страны, но и истории письменного языка.
Не разбираясь в сложной культурно-политической и языковой действительности, балканские книжники становятся проводниками совершенно абсурдных и глубоко реакционных мероприятий. В орфографию вводятся элементы, абсолютно чуждые русскому языку XV века: восстанавливается буква "Ж" (никогда не имевшая фонологического оправдания на восточно-славянской почве), вводятся написания типа всеа (вместо всея), пълкъ вместо полкъ, великыи вместо великии или великои; в письменную речь насильственно вводится чуждая ей морфология, архаизируется синтаксис и лексика, стилизация письменного изложения становится самоцелью и доводит текст до полной невразумительности (напр. в произведениях дьяка Тимофеева).
Все эти искусственные мероприятия углубляют только пропасть между письменным языком возвышенных текстов и языком населения: двуязычие, ликвидированное на Западе на исходе средневековья, становится на Руси самым серьезным препятствием для духовного и культурного роста страны. То, что в учебниках принято благоговейно называть "киприановской реформой" (или "вторым южнославянским влиянием"), на самом деле оказывается проявлением мракобесия, отрезавшего надолго русскую речь от своих истоков, а этим самым Московитию от своих европейских современников.
Ссылки на намеченное (и якобы желательное) сближение русского языка с сербским или болгарским трудно принять всерьез: сближение с южнославянскими народами, попавшими под турецкое владычество, не увязывалось с мегаломанией московских царей. И вот: накануне введения книгопечатания на Руси весь авторитет церкви прочно и надолго связывается с искусственным, замысловатым, в основном мертвым языком средневековья. С этим связан не только общий упадок московской литературы, отмеченный, например, таким исследователем, как Буслаев. С этим связано и все запаздывание русской культуры.
Ср. Ф.И. Буслаев, Лекции из курса истории русской литературы, читанного студентам Московского университета в 1860-1861 академическом году, "Летописи русской литературы и древности", 1859-1860, т. Ill, стр. 68.
Не "татарским игом", не косностью и консервативизмом, а духом активного реакционерства объясняется отставание Московского государства на всех поприщах науки, техники, государственной и военной организации, финансового дела и правовых норм, наконец, искусства и даже богословия. Политическое освобождение от татарского владычества не влечет за собой периода буйного культурного роста, не освобождает творческих сил обретшего политическую свободу общества. Трудно назвать Иоанна Грозного "просвещенным монархом", а Смутное Время и царствование первых двух Романовых не отличаются прогрессивными реформами или "прыжком вперед". Снова (в который уже раз!)
"книги" подвергаются "правке" (т.е. искусственной архаизации) и снова торжествует никоновский принцип архаизации и византинизма над весьма неумело формулируемыми зародками новых ("протестантских") идей. Вплоть до второй половины XVIII века русскому языку не суждено приобрести право гражданства в национальной культуре, завоевать себе то место, которое в своих культурных сферах давно уже заняли английский, французский, итальянский, немецкий языки. Умышленно заостряя формулировку, мы считаем, что одной из главных причин отставания русской культуры в допетровский период было отсутствие авторитетного "естественного" языка.
Мрачность намеченной картины развития не является результатом одностороннего сгущения красок. Надо, наконец, иметь мужество называть вещи своими словами, а не искать "исторических оправданий" свершившемуся. Средневековая напыщенность славянщины непомерно продлила и само русское средневековье, пресеченное лишь вмешательством Петра. Но попытаемся представить себе на минуту, что в решающий период, в 70-е годы XV века, не Москва, а Новгород оказался завершителем "объединения русских земель".
С самого начала политическая организация Новгорода и новгородских земель существенно отличалась от остальных удельных территорий своей своеобразно демократической, почти республиканской формой правления. Ограниченность власти князя и наместника, руководящая роль парламента ("вече"), живой торговый и культурный обмен с мореплавательскими странами Прибалтики, почти полное отсутствие политической угрозы со стороны кочевнической степи, необходимость технически равняться на технику вооружений и военную тактику войск Тевтонского Ордена - все это оставило глубокий след на государственном устройстве, политическом мышлении и экономическом складе города-государства и решающим образом затронуло быт его жителей.
В страшные годы "татарского нашествия" Новгород так и не попал под монгольскую оккупацию. Добровольное подчинение Александра Невского Золотой Орде спасло город от монгольских набегов. Унизительный коллаборационизм с оккупантами, столь характерный для московских (и иных) князей Земли русской (Даниил, Иван Калита), а также для верхушки православной церкви, в Новгороде никогда не доходил до омерзительного низкопоклонства. "Законы" Золотой Орды, монгольская денежная система, татарские меры, вообще восточные нравы, привившиеся в Москве и определившие во многом облик средневекового москвитянина, так и не дошли до Новгорода.
Есть в русском летописании эпизоды, которые лишь редко становятся известными не только студентам, но и маститым специалистам русской истории и русского языка. Вот что Троицкая летопись сообщает под 1240 годом: "Того же лета взяша Кыевъ Татарове и святую Софью разграбиша и монастыри все, и иконы, и кресты честныя, и вся оузорочья церковная взяша, а люди от мала и до велика вся убиша мечемъ". А вот что сообщается не полных три года спустя: "В лето 6751 (1243) великыи князь Ярославъ поеха в Татары к Батыеви а сына своего Костянтина посла къ Канови. Батый же почти Ярослава великого (?) честью и мужи его и отпусти к рекъ ему: "Ярославе, буди ты стареи всемъ княземъ в русскомъ языце". Ярославъ же возвратися в свою землю с великою честью". В последующие годы такие визиты русских князей повторяются ежегодно.
Новгород и новгородские земли - это как раз тот "русский Север", которым теперь так увлекаются знатоки русского искусства по обе стороны рубежа.
Начиная с монументально-строгой архитектуры древнейших новгородских храмов, столь отличных от произведений киевской архитектуры, и кончая исключительно редкой в условиях православия деревянной скульптурой, недавно найденной на чердаках церквушек Севера, Новгород и новгородские земли создали оригинальные ценности, не имеющие параллели ни в Киеве, ни в центральной полосе.
Язык новгородских летописей содержит целый ряд лексических элементов, связывающих текст не с Киевом, а с западнославянской традицией.
Мы решительно ничего не знаем о христианизации Новгорода и о каналах, по которым христианство попало на восточнославянский Север. Есть основания думать, что киевский летописец, а позже и летописец новгородский имел причины политического характера не касаться этого деликатного вопроса. Г.Ю.
