Сергей Кара-Мурза - Кризисное обществоведение. Часть 2
Страны «советского блока» не стали бы колыбелью «бархатных» революций, если бы образованный слой этих стран не воспринял мышления постмодерна. Вот описания социологов: «Восточноевропейское общество первым дало миру образец “человека постмодерна”, опередив Запад, который двигался к той же цели иным путем… Оппозицию коммунистическому режиму в Польше, как впоследствии и в других странах региона, составляли не конкретные социальные силы и не интересы отдельных групп общества, а эмоционально окрашенные идеалы и ценности. Приоритет ценностей над интересами отличает человека традиционного общества, как до известной степени и общества постмодерна, от материалистически и рационалистически ориентированного человека эпохи модерна… Противостояние имело неотрадиционалистский, ценностно-символический характер (“мы и они”), было овеяно ореолом героико-романтическим — религиозным и патриотическим. “Нематериалистическим” был сам феномен «Солидарности», появившийся и исчезнувший… Он активизировал массы, придав политический смысл чисто моральным категориям, близким и понятным “простому” человеку — таким, как “борьба добра со злом”» (цит. в [78]).
Революции как спектакль
Западные философы, изучающие современность, говорят о возникновении общества спектакля. Мы, простые люди, стали как бы зрителями, затаив дыхание наблюдающими за сложными поворотами захватывающего спектакля. А сцена — весь мир, невидимый режиссер и нас втягивает в массовки, а артисты спускаются со сцены в зал. И мы уже теряем ощущение реальности, перестаем понимать, где игра актеров, а где реальная жизнь.
Стирание грани между жизнью и спектаклем придает жизни черты карнавала, условности и зыбкости. Это происходило, как показал М. Бахтин, при ломке традиционного общества в средневековой Европе. Сегодня это делают политической технологией.
Постановка политического спектакля стала общим приемом перехвата власти. В каждом случае проводится предварительное исследование культуры того общества, в котором организуется революция, подбираются «художественные средства», пишется сценарий и готовится режиссура спектакля. Если перехват власти проводится в момент выборов, эффективным приемом является создание общего ощущения их фальсификации, что дает повод для большого спектакля «на площади». Последнее время дало нам классический пример — «оранжевую революцию».
Разработка и применение этих технологий стали предметом профессиональной деятельности центров, которые выполняют заказы государственных служб и политических партий. Работы ведутся на высоком творческом уровне, это проявление высокого научно-технического потенциала Запада. Для постановки кровавых спектаклей привлекаются и организации террористов.
Анализ превращения людей в толпу зрителей дал французский философ Ги Дебор в книге «Общество спектакля» (1967) [34]. Он показал, что эти технологии способны разрушить в человеке знание, полученное от реального опыта, заменить его образом реальности, сконструированным «режиссерами». И оторваться от него нельзя, так как он более ярок, чем человек видит в обычной реальной жизни в обычное время. Такой человек утрачивает способность к критическому анализу и выходит из режима диалога, он оказывается в социальной изоляции. Такое состояние поддерживается искусственно, возник даже особый жанр — непрерывное говорение. Человек не имеет возможности даже мысленно вступать с получаемыми сообщениями в диалог. На радио и телевидении появились настоящие виртуозы этого жанра.
Ги Дебор отмечает и другое важное качество «общества спектакля» — «Обман без ответа; результатом его повторения становится исчезновение общественного мнения. Сначала оно оказывается неспособным заставить себя услышать, а затем, очень скоро, оказывается неспособным сформироваться». Общество, не способное выработать своего мнения, — это общество постмодерна.
В Польше «Солидарность», втянув большую часть общества в большой и длительный спектакль, превратила массы людей в зрителей, которые оторвались от почвы социальной реальности и были очарованы зрелищем войны призраков. Вот к каким выводам приходят теперь социологи, изучавшие ту революцию: «Мало кто, наверное, в то время серьезно задумывался о реальных экономических последствиях происходившего. Вся общественная жизнь была пронизана мифологизмом, а массовые протесты имели характер преимущественно символический. Преобладало мнение, что рано или поздно ситуация исправится автоматически как “естественное вознаграждение за принесенные народом жертвы”. Для общественных конфликтов в Восточной Европе в целом характерна театральная, ритуальная атмосфера» (цит. в [78]).
От класса — к этничности
«Оранжевые» революции отличаются от революций эпохи модерна важным свойством — они «включают» и максимально используют сплачивающий и разрушительный ресурс этничности. Революции индустриальной эпохи сплачивали своих сторонников рациональными идеалами социальной справедливости. Они шли под лозунгами классовой борьбы, под знаменем интернационализма людей труда и, можно сказать, маскировали этничность социальной риторикой.
Постмодерн отверг эту рациональность, представленйую прежде всего марксизмом и близкими к нему идеологиями. Отвергая ясные и устойчивые структуры общества и общественных противоречий, постмодерн заменяет класс этносом, что и позволяет ставить политические спектакли, насыщенные эмоциями и этнической мифологией. Политизированная этничность может быть создана буквально «на голом месте» вместе с образом врага, которому разбуженный этнос обязан отомстить или от которого должен освободиться. Достигаемая таким образом сплоченность по своей интенсивности несравненно сильнее той, что обеспечивают социальные мотивы. При этом массы образованных людей могут прямо на глазах сбросить оболочку цивилизованности и превратиться в фанатичную толпу. Власть, действующая в рамках рациональности Просвещения, с такой толпой не способна конструктивно говорить (что и показали, например, события конца 80-х и 90-х годов XX века).
Важным результатом этих революций-спектаклей становится не только изменение власти (а затем и других важных институтов общества), но и порождение, пусть на короткий срок, нового народа. Возникает масса людей, в сознании которых как будто стерты исторически сложившиеся ценности культуры их общества, и в них закладывается, как дискета в компьютер, пластинка с иными ценностями, записанными где-то вне данной культуры. Создание «нового народа» в ходе подобных революций — один из ключевых постулатов их доктрины. Так, при разрушении государственности всего СССР в массовое сознание было запущено понятие-символ «новые русские» (но они этот символ быстро дискредитировали).
На эту способность духовной матрицы постмодерна провоцировать и искусственно интенсифицировать этногенез указывают и антропологи. Антисоветские революции в СССР и в Европе, сходная операция против Югославии опирались на искусственное разжигание агрессивной этничности. Технологии, испытанные в этой большой программе, в настоящее время столь же эффективно применяются против постсоветских государств и попыток их интеграции.
Эта характеристика делает «оранжевые» революции особенно опасными для российского государства, поскольку и в обыденном массовом сознании, и в мышлении интеллигенции пока что господствуют эссенциалистские представления об этничности, которые резко сокращают технологические возможности государства, против которого работают эксперты-конструктивисты, оснащенные знаниями современной этнологии.
«Ненасильственные» революции
На первых этапах разработки технологии «цветных» революций подчеркивался их ненасильственный характер или, по меньшей мере, иллюзия ненасильственного развития событий. Поскольку на практике регулярно наблюдалось применение силы (иногда в очень крупных масштабах), эту характеристику стараются не акцентировать. Однако смысл ее важен. Образ политического противника, отвергающего насилие, парализует главную силу, которую государство готовит для отражения революции — его силовые структуры.
В 80-е годы XX века технология «бархатных» революций стала объектом изучения и разработки в крупных учреждениях Запада. Примером служит Институт Альберта Эйнштейна в США (ИАЭ). Он был основан в 1983 году на деньги фонда Сороса и правительства США. Его целями названы «исследования и образование с целью использования ненасильственной борьбы против диктатур, войны, геноцида и репрессий». Возглавляет его бывший офицер разведки, профессор Гарвардского университета Джин Шарп. Он с помощниками постоянно ездит в намеченные для переворотов регионы для «поддержки революций».50
