Инна Соболева - Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года
10 сентября 1815-го, через три года после Бородинского сражения, он устраивает смотр русской оккупационной армии в Вертю близ Парижа. На смотр приглашает императора Австрии, короля Пруссии, короля Франции, герцога Веллингтона и множество принцев. У всех хватает ума понять: это – предупреждение. Ограбить Францию Россия не позволит. Уже возвращаясь домой, Александр пишет Екатерине Павловне: «Мой дорогой и добрый друг, вот, наконец, я покинул этот проклятый Париж!.. Действительно, вокруг себя я ощущал только желание поживиться за счет Франции и страстное желание предаться сладости мщения, которое я как государь презираю».
Александр, а потом и его младший брат упорно пытались изменить характер отношений между европейскими державами и ради утопической идеи интернационала монархов отказались от своих национальных интересов и великодержавных традиций.
Выдающийся военный историк Антон Антонович Керсновский (убеждённый монархист) с горечью писал о русской политике эпохи Священного союза: «С удивительной прозорливостью Россия спасала всех своих будущих смертельных врагов. Русская кровь проливалась за всевозможные интересы, кроме русских».
Зато другие страны успешно использовали Союз для достижения своих частных целей. Так, Меттерних презрительно именовал Акт о союзе трёх монархов «пустым и бессодержательным», но как только Австрии было необходимо заполучить поддержку России в борьбе с революциями в Европе и укрепить позиции Габсбургов в Германии и Италии, австрийский канцлер со свойственным ему цинизмом требовал, чтобы Россия выполняла принятые на себя обязательства. И Александр, а за ним и Николай безропотно соглашались.
Жёстко, но трезво оценивая происходившее, тот же Керсновский писал: «Российской, русской политики в царствование императора Александра I, можно сказать, не существует. Есть политика европейская, есть политика вселенной – политика Священного союза. И есть “русская политика” иностранных кабинетов, использующих для своих корыстных целей Россию и её царя… Используя до конца слабые стороны Александра I – страсть к позе и мистицизм, иностранные кабинеты тонкой лестью заставили его уверовать в свой мессианизм и через своих доверенных людей внушили ему идею Священного союза, превратившегося затем в их искусных руках в Священный союз Европы против России».
Кроме того, Керсновский считает Александра ещё большим приверженцем муштры и казарменных порядков, чем его отец, и с болью, понятной при его искреннем патриотизме и не менее искренней приверженности монархии, пишет о пренебрежительном отношении Александра I к русскому народу и русскому воинству (примеры этого я ещё приведу в главе «Александр. Мятежники»). А пока процитирую фрагмент из книги Керсновского «История русской армии»: «Как-то, проезжая Елисейскими Полями, император Александр увидел фельдмаршала Веллингтона, лично производившего учение двенадцати новобранцев. Это явилось как бы откровением для государя: “Веллингтон открыл мне глаза, – сказал он, – в мирное время необходимо заниматься мелочами службы!” И с этого дня началось сорокалетнее увлечение “мелочами службы”, доведшее Россию до Севастополя… Могучий и яркий патриотический подъём незабвенной эпохи двенадцатого года был угашен императором Александром, ставшим проявлять какую-то странную неприязнь ко всему национальному, русскому. Он как-то особенно не любил воспоминаний об Отечественной войне – самом ярком национальном русском торжестве и самой блестящей странице своего царствования. За все многочисленные свои путешествия он ни разу не посетил полей сражений 1812 года и не выносил, чтобы в его присутствии говорили об этих сражениях…»
Думаю, замечательный знаток эпохи лукавил, называя неприязнь императора ко всему русскому и его отношение к Отечественной войне странными. На самом деле он прекрасно понимал: эта неприязнь, это нежелание даже упоминать о сражениях той незабвенной войны вызвано не изгладившимися из памяти воспоминаниями о собственном поведении в то время, когда народ без страха и сомнений поднялся на защиту Отечества. Пушкин ведь недаром писал, что Александр «в двенадцатом году дрожал». Впрочем, об этом я уже писала. Но, вряд ли стоит сомневаться, что воспоминания о том времени вместе с воспоминаниями о восторженном отношении к нему в освобождённой от Наполеона Европе (он-то знал: не вполне заслуженном) мучили императора немногим меньше, чем воспоминания об убитом отце. Ко всему этому в июле 1825 года император приходит к заключению, что его желания и надежды, связанные со Священным союзом, обмануты…
Думаю, всего этого вполне достаточно, чтобы даже очень сильный человек поддался депрессии. Александр сильным не был. По мнению политического эмигранта эпохи уже Александра II, язвительнейшего князя Петра Владимировича Долгорукова, Александр I имел ум «недальний и невысокий, но хитрый до крайности; лукавый и скрытный… Слабый характером, он скрывал эту слабость под величавостью своей осанки». Впрочем, душевная двойственность императора была скорее не признаком слабоволия, а следствием постоянно мучивших его сомнений в том, имеет ли он право на власть. Тем не менее он остаётся главой Священного союза, к которому за три года присоединились пятьдесят государств. Всем им была гарантирована немедленная военная помощь в случае возникновения революционных или национально-освободительных движений. И помогали. Были жестоко подавлены революционные выступления в Неаполе, Пьемонте, Испании. Везде на троны были возвращены «легитимные» правители.
Успешное подавление восстания испанцев под руководством Рафаэля Риего так порадовало российского императора, что за «успешное окончание войны с Испанией» он наградил герцога Луи-Антуана Ангулемского орденом Святого Георгия I степени. Тот стал одним из двадцати пяти кавалеров этой высочайшей российской награды.
Одновременно конгресс Священного союза осудил восстание греков против турецкого господства и отказался (шаг беспрецедентный) принять греческую делегацию, приехавшую за помощью в Верону.
Отношение к «греческому вопросу» было в двадцатые годы XIX столетия центральной проблемой российской, да и европейской внешней политики. Общество раскололось на два непримиримых лагеря. Лучшие люди Европы (вспомним хотя бы Байрона) восхищались греками и поддерживали их.
Выдающийся русский дипломат (грек по происхождению) граф Иоанн Антонович Каподистрия, уверенный, что Александр Павлович – человек глубоко и искренне верующий, пытался уговорить императора помочь братьям по вере (что, кстати, в меру своих возможностей делали императрица Елизавета Алексеевна и великий князь Константин Павлович), доказывал необходимость изменить внешнеполитический курс России, отказаться от политики Священного союза; убеждал, что это не только в интересах Греции (сегодняшних), но и прежде всего – в интересах Российской империи (долгосрочных); предвидел, что следование в фарватере австрийской политики легитимизма приведет к отторжению России всеми её соседями.
Это предостережение подтвердится во время трагической для нашей страны Крымской войны, когда у руководства внешней политикой России уже не будет стоять Иоаннис Каподистрия и ещё не встанет его ученик и последователь Александр Горчаков.
Стране, государь которой мечтал о всеобщем согласии и благоденствии Европы, придётся воевать с большинством своих недавних союзников (тогда ещё не будут произнесены сакраментальные слова о том, что у России только два союзника: её армия и её флот).
Остаётся только добавить, что, даже не подозревая о готовящемся создании Священного союза монархов Европы (подчёркиваю: именно монархов), Наполеон говорил: «…Я собирался создать такую Европу, в которой граждане имели бы одну и ту же национальность и могли бы перемещаться из одного конца Европы в другой с одним паспортом…» (подчёркиваю: не монархи, а граждане). Его целью было создание консолидированного гражданского общества. В котором нет людей второго сорта. В котором каждый может проявить свои способности и в меру этих способностей получить свою долю благополучия. Во всех странах, где устанавливалось владычество или непосредственное влияние Наполеона, исчезали старые феодальные порядки, везде он содействовал распространению социальных приобретений революции. Так что первым, кто задумал создать единую Европу, были не организаторы Священного союза. Первым был Наполеон…
Над урной, где твой прах лежит,
Народов ненависть почила,
И луч бессмертия горит.
Это – Пушкин. Похоже, он лучше других понял, какую цель видел перед собой Наполеон. «Народов ненависть почила…»
Наполеон. Возвращение
Напомню завещание Наполеона: «Я желаю, чтобы пепел мой покоился на берегах Сены, среди французского народа, так любимого мною».
