Дмитрий Волкогонов - Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.
Историческая сила Ленина в том, что он смог затронуть извечные струны надежд людей на счастье и справедливость.
Историческая слабость его в стремлении осуществить эти надежды неограниченным насилием, попранием всех свобод и прав людей.
Еще много граждан в России, которые и сегодня молятся Ленину. Пусть это не вызывает ни гнева, ни насмешек. Несвобода сидит глубоко в нас, и потребуются долгие годы, когда о Ленине, его наследстве и наследниках мы сможем говорить так же спокойно, как о российских крестьянских вождях, российском самодержавии, феврале 1917 года, ставших историческими предтечами великой трагедии свободы.
Исторический Ленин
В истории есть люди, о которых спорят целые эпохи. Ленин — один из них. Правда, до недавнего времени на родине Ульянова можно было говорить о нем лишь в превосходной, божественной степени. Затем, когда политический маятник качнулся в другую сторону, о вожде большевиков стали говорить совсем иное, часто явно вымышленное и явно незаслуженное
Но каким все же был Ленин? Вы прочли несколько глав о нем, и я хотел бы сделать несколько завершающих мазков на портрете вождя, человека, оставившего самый глубокий шрам в судьбе России. Работая над портретом и прочтя „кубические метры" литературы,посвященные вождю, его партии и ее деяниям, я в конце концов пришел к парадоксальному выводу» что никакой „Ленинианы" у нас нет; о большевиках мы знаем меньше, чем об эсерах и меньшевиках, об Октябрьской революции меньше, чем о Февральской. Почему?
Смещенный ракурс исследования, откровенная апологетика, умолчания, идеологическая заданносгь, а часто и фальсификации привели к тому, что есть гигантская по объему литература, но в высшей степени односторонняя, тенденциозная, пристрастная.
„Берясь" за Ленина как часть трилогии „Вожди", я понимал, что сказать что-то новое и честное можно лишь в том случае, если придерживаться принципа: ни хулы, ни апологетики. У вас, возможно, сложилось впечатление, что я подошел предвзято к личности выдающегося российского революционера. Смею вас уверить, что это не так. Просто я был вынужден сказать много такого, что не было известно простому читателю. Нельзя было создавать слащавую пастораль, их написано у нас множество. Мрачный портрет — вина не писателя, а той Системы, которой было выгодно сделать из Ленина идеологическую мумию: беспорочную, безгрешную, всевидящую, всезнающую, правую во всех случаях жизни. А Ленин был грешным человеком, очень грешным. Но этого греховного „величия" мы не видели.
Исторический Ленин — это человек во плоти, в коем засела маниакальная мысль добиться с помощью революции утопического правила: „Каждый по способностям, каждому по потребностям". А для этого, по Ленину, нужно было заставить людей, чтобы они „работали поровну, правильно соблюдали меру работы и получали поровну". А контроль за соблюдением „меры работы" будет такой, что „от него нельзя будет никак уклониться", „некуда будет деться". По поводу этих воззрений, стоящих в ряду с взглядами Фурье, Сен-Симона, Оуэна, не стоило бы много и говорить*. В человеческой истории всегда было немало мечтателей, простодушных людей, утопистов, прожектеров, большинство из которых помнят только самые дотошные историки. Не будь 1917 года, о Ленине сегодня знал бы один человек из тысячи, а может быть, и значительно меньше. Хотя в специальных изданиях, словарях М.М.Филиппова, Брокгауза и Эфрона (малый словарь), Ф.Павленко фамилия Ульянова-Ленина упоминается уже с 1900 года. Но это весьма краткие сообщения, которые могли заинтересовать лишь самых узких специалистов-исследователей.
Исторический Ленин — это человек, который, кроме взращивания маниакальной идеи, оказался способным еще на два деяния: смог создать орудие для попытки реализовать коммунистическую идею на практике и проявить способность заметить, уловить уникальный момент фактического безвластия в России, когда ему ничего не оставалось другого, как поднять и подобрать эту власть.
Исторический Ленин — это революционер, который смог в момент кульминации проявить решительность на грани исторической авантюры, но которая, вопреки всеобщему скепсису буржуазных политических лидеров в России, была тогда вознаграждена. Это был самый крупный приз в XX веке — диктаторская безраздельная власть над великой страной.
Исторический Ленин, вопреки сложившимся стереотипам и мифам партийной пропаганды, — человек антигуманного склада, видевший высшую реальную ценность не в человеческой жизни, ее свободе и правах, а во власти. Ленин стал главой правительства страны, которую едва ли любил. Его уничижительные, язвительные филиппики о „русском человеке — плохом работнике", о „русских дураках" — наглядное тому свидетельство. Он не был патриотом России, ибо был готов пожертвовать огромной ее частью для сохранения большевистского господства. Могут возразить, что после большевистского переворота Ленин не раз заявлял: „Мы оборонцы" с 25 октября 1917 года. Мы за "защиту отечества…".
Фарисейство этих слов поразительно. Нужно было бы точнее сказать: „Мы за защиту своей власти…" Еще вчера желать поражения отечеству (хотя и прикрываемое словами „временного правительства") — а сегодня уже диаметрально противоположная позиция. Беспринципный прагматизм всегда был оружием большевиков.
Правда, в партийных воспоминаниях довольно часто муссируется идея: насколько Ленин любил Россию, настолько он ненавидел ее врагов. Приводят даже воспоминания А.К.Воронского (павшего, кстати, то ли от "любви" ленинцев, то ли от большевистской „ненависти" в годы большого террора), якобы заявившего: „Великая любовь рождает и великую ненависть. И то, и другое у Ленина до краев: ненависть к России царей, дворян и помещиков и любовь к России непрестанного, страдальческого труда".
Великая любовь может рождать только любовь. У ненависти иные корни.
Ленин не сразу стал таким. Но его эволюция к тому, что я сказал выше, была без больших зигзагов.
Ранний Ленин на пороге века был почти типичный российский социал-демократ с радикальным уклоном. Это тот Ленин-Ульянов, который, наблюдая за Россией из-за рубежа, мог строить абстрактные революционные схемы, злобно поносить царя, давать советы из спокойной Европы по активизации революционных выступлений. На этом раннем этапе происходит размежевание Ленина с либеральной социал–демократией и переход на радикальные рельсы. Ленин еще со времени первой русской революции повел яростные атаки на либералов. В кадетах, либеральной интеллигенции, людях типа Струве, Кусковой, Прокоповича, Пешехонова, Анненского, Муромцева, Чупрова он увидел чуть ли не главную опасность своим планам. Антилиберализм Ленина (не все тогда это поняли) — это противостояние свободе как политической и нравственной ценности. Происходит „большевизация" сознания. Похоже, что ранний Ленин, осев за рубежом, не видел для себя места в России. Только в случае революции. Но еще в январе 1917 года он мало в нее верил.
Зрелый Ленин — это лидер большевиков в годы империалистической войны. Ульянов-Ленин оказался одним из немногих социал-демократов, который увидел в империалиста ческой войне своего союзника. Он понял раньше других, что самодержавие пало в результате неспособности довести войну „до победного конца". Война же явилась и главной причиной поражения Февральской революции. Победители Февраля не знали, как достойно выйти из войны. А Ленин — знал, даже если это недостойный путь. Ленин приходит к парадоксальному выводу, глубоко антипатриотическому по своей сути: войну нужно похоронить, даже ценой поражения России. Исторический Ленин — это человек, сделавший в революции главную ставку на поражение России в войне. До этого никто додуматься не смог. Ибо для этого нужно было не любить свое отечества Он предал союзников России, они потом, победив Германию и без России, помогли вернуть Ленину гигантский кусок российского государства, который тот отдал немцам.
Весь вопрос тогда упирался в политическую методологию: как использовать войну для инициирования революционного взрыва. Ленин против мира — так может быть похоронена революционная идея. В октябре 1914 года, когда европейские социал-демократы лишь искали пути, как принудить свои правительства к миру, Ленин писал Шляпникову: „Неверен лозунг „мира" — лозунгом должно быть превращение национальной войны в гражданскую войну". На этом Ленин не остановится: будет добиваться поражения в войне собственного правительства. Это национальное преступление мы десятилетиями считали великой ленинской политической мудростью.
Этот момент для понимания исторического Ленина чрезвычайно важен: для достижения своей цели он готов переступить через святыни патриотизма, национальной чести и просто гражданской порядочности. Цель превыше всего!
