Борис Кагарлицкий - Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали
Впрочем, между ситуацией в Средней Азии 1920-х гг. и Чечне 2000-х было и существенное различие. Советская власть не просто назначала бывших бандитов руководить партийными организациями. Она реально осуществляла социальные преобразования, создавала рабочие места, строила школы, промышленные предприятия, дороги. Даже в Афганистане за годы советской оккупации предпринимались усилия для того, чтобы модернизировать страну. А в путинско-кадыровской Чечне ни о социальном прогрессе, ни об экономическом развитии не шло и речи. Деньги, выделенные на восстановление республики, бессовестно разворовывались.
Разборки между соперничающими криминальными отрядами приняли теперь вид борьбы между сторонниками и противниками Кадырова. Режим, созданный в Чечне бывшим имамом, систематически и безжалостно расправлялся со своими противниками, но любой бандит или боевик, перешедший на его сторону, получал возможность легализоваться. Вооруженные формирования кадыровцев не отличались ни особой дисциплиной, ни готовностью сотрудничать с федеральными войсками. Между ними и российскими подразделениями существовала устойчивая взаимная неприязнь.
Демонстрируя лояльность по отношению лично к Путину, новый глава Чечни не проявлял особого желания сотрудничать с другими федеральными чиновниками, результатом чего стали постоянные смены премьер-министра республики. Подготовленная окружением Кадырова конституция республики оценивалась экспертами как сепаратистская. Со всем этим Кремлю приходилось мириться, поскольку лучшего решения чеченской проблемы у него не было.
«С 2000 г., — пишет Дерлугян, — в Чечне начал оформляться кадыровский каудильизм под опекой России. Поначалу казалось, что клин вышибается клином, как некогда удалось замирить Чечню благодаря доставшимся от имамата Шамиля наместникам-наибам, судьям-кадиям и сельским старостам-мухтарам. Но, очевидно, пореформенная Россия 1960-х гг. была более сильным и динамичным государством, чем Россия нынешняя»[324].
Конфликт в Чечне погашен не был и с полной силой напомнил о себе осенью 2002 г., когда группа боевиков под предводительством Мовсара Бараева совершила в Москве налет на мюзикл «Норд-Ост». За несколько недель до террористического акта в столице уже поговаривали о предстоящей вылазке боевиков. Источником слухов были утечки из самих же органов госбезопасности. Позднее в прессе сообщалось о предупреждениях, полученных Федеральной службой безопасности от западных разведок. По другим сведениям, «аналогичная информация была получена также отечественными спецслужбами и по всем правилам предоставлена “наверх ”»[325]. Параллельно из коридоров власти просачивались слухи о возможных переговорах с Масхадовым. За такие переговоры выступало по опросам общественного мнения до двух третей российских граждан.
Как и все другие террористические акты путинской эпохи, захват «Норд-Оста» полон странностей, наводящих на мысль о сотрудничестве террористов со спецслужбами или хотя бы какой-то их частью. Каким образом целое подразделение боевиков — вооруженное и одетое в форму, смогло проехать по тщательно охраняемой столице и захватить здание театра? Как вышло, что некоторые из участников нападения ранее задерживались федеральными органами безопасности? Это странное обстоятельство типично для исполнителей большинства серьезных террористических актов первой половины 2000-х гг. Вряд ли когда-либо будет дан полный и исчерпывающий ответ на подобные вопросы.
В отличие от террористических актов 1999 года, захват «Норд-Оста» оказался серьезным ударом по Путину. Жертвами взрывов тогда были жители рабочих кварталов. На сей раз нападение было совершено на представителей благополучного среднего класса. Мюзикл «Норд-Ост» являлся одним из символов преуспеяния путинской России. Постановка была дорогой, билеты стоили недешево, посещение спектакля считалось престижным.
Захват театра продемонстрировал, что после трех лет борьбы с терроризмом ситуация стала только хуже и никто не застрахован от неприятностей. По требованию террористов родственники заложников пытались организовать демонстрацию за мирные переговоры в Чечне, но были разогнаны милицией.
Операция по освобождению заложников стала настоящей политической катастрофой. Более двухсот человек погибло, причем не от рук боевиков и даже не в перестрелке, а от газа, пущенного атакующими. На самих боевиков газ не оказал особого действия — они продолжали обороняться более получаса. Заложенные в зале мины взорваны не были: либо боевики предпочли пожертвовать собой, сохранив жизнь заложникам, либо взрывчатка вообще была муляжом.
В декабре 2002 г. бывший сотрудник спецслужб, выступавший под псевдонимом Валерий Лунев, сформулировал эти вопросы на страницах журнала «Смысл». «Похоже, что группа Бараева, захватив заложников, собиралась, продержав их подольше, устроить пропагандистское шоу, а затем покинуть концертный комплекс живыми и невредимыми. Однако Бараева, выражаясь современным языком, “кинули”. Видимо, ему обещали, что штурма не будет. Но кто мог дать такое обещание? А с другой стороны, создается впечатление, что кто-то из руководителей штурма твердо знал: взрыва не будет. Иначе штурм был бы изначально обреченной на неудачу авантюрой». Технически такой же точно штурм без применения газа сопровождался бы многократно меньшими жертвами среди заложников. «Не могу отделаться от подозрения, что московский захват заложников являл собой грандиозную провокацию, направленную на срыв переговоров федерального центра с Асланом Масхадовым»[326].
Подозрения относительно провокации спецслужб укрепились после того, как стало известно, что ни один из боевиков не был взят живым. Несколько женщин-террористок, на которых подействовал газ, были застрелены спящими. Оппозиционные газеты откровенно высказывали подозрение, что спецназ принудили убрать свидетелей. За отсутствием обвиняемых не было ни суда, ни расследования. Организаторам штурма вручили награды.
Главным политическим итогом «Норд-Оста», однако, стало не изменение федеральной политики в Чечне, а очередное наступление на свободу слова. В Кремле сделали по-своему правильный вывод, что, поскольку нет ни возможности выиграть войну, ни политической готовности к переговорам, необходимо мобилизовать все силы на то, чтобы не допустить проникновения неугодной власти информации в прессу. От журналистов потребовали добровольно принять новые правила освещения террористических актов, по сути, самоцензуру. Поскольку не было особой уверенности, что правила эти будут выполнены, Кремль усилил давление на НТВ, уже находившееся в руках Газпрома.
Хотя Газпром не являлся государственной компанией (правительству принадлежало около 38% акций), портить отношения с Кремлем отнюдь не входило в задачи корпорации. Программы, проявившие недостаточную лояльность к Путину во время «Норд-Оста», были одна за другой закрыты. Правда, на это потребовалось время. «Зачистка» телевидения полностью завершилась лишь в 2004 г.
ХОЗЯИН В КРЕМЛЕКак бывший сотрудник госбезопасности, не принадлежавший ни к одному из соперничавших кланов, Путин устраивал всех. Чем слабее была его собственная политическая база, тем лучше. Чем менее заметен он как личность, чем он менее опытен в государственных делах, тем удобнее работать с ним было кремлевской администрации и многочисленным специалистам по пропаганде, лепивших образ вождя нации так, как им хотелось.
Смысл пропагандисткой кампании состоял не в том, чтобы объяснить народу, кем является Путин на самом деле, а в том, чтобы скрыть это, создавая образ не только отличающийся от действительности, но в значительной степени ей прямо противоположный. Владимира Путина изображали «сильным лидером», «волевым политиком», а он был средней руки бюрократом, вечным исполнителем, лишенным собственной воли и стратегической инициативы. Если бы у Путина были сильная воля и политические амбиции, он бы никогда не стал президентом. Ельцин не терпел рядом собой политиков с президентскими амбициями. Чутье у Ельцина было безупречное, звериное. В 1999 г. он просто поручил Путину работу президента, как поручают задание подчиненному.
Слабость Путина как политика прикрывалась рассуждениями о его силе, неуверенность в себе — рассказами о твердости. Страх перед будущим — демонстрацией отваги перед телекамерами. В России, где главным средством политического и социального контроля над обществом является телевидение, такой виртуальный президент вполне органичен. Тот, кто господствует в эфире, господствует и в политике. Демократические процедуры лишь дают законное оформление власти, в основе которой всевозможные манипуляции, начиная от фальсификации опросов общественного мнения, заканчивая подтасовкой итогов голосования. Однако уже в самом начале правления Путина произошло два символических события. Первым из них была катастрофа подводной лодки «Курск», резко контрастировавшая с заявлениями о возрождении армии, затем последовал пожар на Останкинской телебашне. Виртуальная реальность столкнулась с прозой жизни и дала трещину.
