Ричард МакГрегор - Партия. Тайный мир коммунистических властителей Китая
Западная элита была некогда хорошо знакома с боевой диспозицией коммунистической политики, в основном за счет изучения исходной модели в Советском Союзе, чем и занималась мини-отрасль исторической науки и журналистики, известная под названием «кремлинология». Распад советской империи в начале 1990-х привел к потере значительной доли глубоких знаний о коммунистических системах. Совсем другое дело — синология, которая всегда уделяла такое же внимание китайской истории, культуре, науке и языку, как и современной политике. Социально-экономическая трансформация Китая, произошедшая в этот же период, и ее влияние на остальной мир еще больше отвлекли внимание от формальной политики Пекина. Политжурналистика благоденствует при партийной конкуренции и наличии потенциала к смене режима, чего нет в повседневной жизни Китая. Научные исследования, переживающие расцвет параллельно предмету своего изучения, также испытали на себе действие китайской экономики, поскольку вырос спрос государственного и корпоративного секторов на анализ уникальнейшего феномена: возрождения благосостояния одной пятой человечества.
Вряд ли стоит удивляться тому, что научные круги и СМИ все активнее сосредоточиваются на социально-экономических преобразованиях Китая. В сравнении с его громадным политическим аппаратом, который функционирует как бы «подпольно», экстраординарный экономический рост страны проявляется в повседневной жизни потребителей и их политических представителей во всем мире. Китай производит одежду, которую носят эти люди, игрушки, в которые играют их дети, а зачастую и пищу, которую они едят. А если встать на точку зрения политиков, Китай играет центральную роль в экономических трендах, которые создают и уничтожают рабочие места в их избирательных округах. За прошедшее десятилетие объем полос, которые западная пресса выделила на освещение споров по поводу курса китайской валюты, многократно превосходит публикации с подробным анализом внутреннего механизма КПК.
Западным гостям становится все труднее ассоциировать яркую суматоху сверкающих новых городов Китая с концепцией правления компартии. Хмурое маоистское государство, которое некогда встречало инвесторов и туристов суровой советской архитектурой, кислыми чиновниками, хамоватым обслуживающим персоналом и хроническим дефицитом потребительских товаров, отлично вписывалось в рамки предвзятого мнения о традиционном коммунизме эпохи холодной войны. Авансцена нового Китая, которая вроде бы с нуля была построена за несколько коротких лет, мало напоминает старую модель. В преддверии пекинской Олимпиады-2008 Николай Урусофф, архитектурный обозреватель «Нью-Йорк Таймс», сравнивал новый пекинский аэропорт с «прозрением, которое венский архитектор Адольф Лоос испытал в Нью-Йорке более столетия назад. Он пересек порог будущего». Речь идет не просто о грандиозности пространственных форм: «Здесь невозможно отделаться от ощущения, что ты ступаешь сквозь портал в иной мир, чья пылкая приверженность изменениям оставила западные нации глотать пыль». Во время поездки в город Урусофф несколько поумерил энтузиазм. И все же такой оптимизм в отношении страны, до сих пор находящейся под пятой авторитарного правления, в равной мере отдает должное умению КПК маскировать признаки своей власти и способностям предприимчивых пекинских девелоперов с их достопримечательностями, которые, к слову сказать, по большей части спроектированы зарубежными архитекторами.
В случае западных политиков отрицание правления компартии может носить намеренный характер. Перед своим историческим визитом в Китай в 1972 г., Ричард Никсон вместе с Генри Киссинджером вымарал слово «коммунист» из всех выступлений, где речь шла о китайцах, поскольку оно приносило ему проигрышные очки дома. К примеру, Мао Цзэдуна он стал именовать просто Председателем, а не полным титулом «Председатель ЦК КПК». В официальной хронике визита, публиковавшейся госдепом, ни разу не встречается слово «коммунист»: ни в стенограммах речей, ни в ответах на пресс-конференциях, ни в здравицах. Иностранцам, посетившим Китай в XXI в., можно простить иллюзию, что они находятся где угодно, только не в коммунистическом государстве. Никсон, однако, приземлился в Пекине, когда Китай по уши погряз в издевательствах, смертях и разрушениях «культурной революции».
В последние годы китайцы запутали картину еще больше, внедрив в свою политическую риторику концепции, выдержанные в лучших традициях типичного западного либерализма. Мао в своих трудах пользовался термином «демократия», однако после протестов 1989 г. система стала глубоко враждебна к тому подтексту, который несет это слово. Когда в Китае набрал популярность Интернет, органы госбезопасности с самого начала добавили слово «демократия» к списку терминов, запрещенных для поисковиков. Любой, кто в 2005 г. вбил бы фразу «демократия в Китае» в поисковое окошко на китайском веб-сайте фирмы «Майкрософт», увидел бы сообщение об ошибке и надпись: «Удалите запрещенный текст из запроса». Вэнь Цзябао многих огорошил своим неожиданным маневром, когда на пресс-конференции в 2007 г. заявил, что «демократия, закон, свобода, права человека, равенство и братство» не принадлежат исключительно капитализму, а напротив, являются «плодами цивилизации, которые были сформированы совместными усилиями всего мира в ходе медленного процесса исторического развития».
Заявление Вэня вызвало в западных СМИ обычный шквал репортажей о том, как Китай внедряет у себя политические реформы по западному образцу. Многие, однако, упустили из виду тот факт, что Вэнь, хорошо помня, что обращается к международной аудитории, не сделал крайне важную оговорку, которая встречается во всех официальных китайских документах насчет демократии, включая партийную «Белую книгу», выпущенную на эту тему в 2005 г.[4]«Демократическое правительство представляет собой власть Коммунистической партии Китая от имени народа», гласит доклад. Внутри же самой системы реакция на заявление Вэня была не столь наивной. Как однажды в шутку поведал мне бывший высокопоставленный сотрудник, смещенный после пекинских событий 1989 г., «нужен новый словарь, чтобы понять, что именно имеют в виду китайские вожди, вещая о демократии».
Подобно прочим коммунистическим и революционным партиям, которые на протяжении всего хода истории формировались из подпольных ячеек и подпитывались энергией ожесточенной борьбы с правящими режимами, компартия Китая тяготеет к секретности как по привычке, так и по своей природной склонности. В стране, с готовностью ухватившейся за Интернет и мобильную телефонию, КПК до сих пор не имеет самостоятельного веб-сайта. Лу Вэйдун, преподаватель партшколы г. Яньань, бывшего оплота китайских революционеров, отмахнулся от моего вопроса. «Все важнейшие СМИ принадлежат партии, — сказал он, — так что свой веб-сайт нам и не нужен».
Пожалуй, было бы нелегко спрятать такую крупную организацию, как китайская компартия, если бы не одно «но»: КПК со всем тщанием исполняет свою закулисную роль. Отделы ЦК, занятые контролем кадров и СМИ, намеренно ведут себя очень незаметно. Эти отделы (также известные под названием «малые руководящие группы»), которые направляют министерства и диктуют их политику, работают вне поля зрения общественности. Состав всех этих отделов, а во многих случаях и сам факт их существования, редко упоминается в подконтрольных государству СМИ, не говоря уже о проведении каких-либо обсуждений механизма принятия решений. Их членский состав удается разгадать лишь путем кропотливого «кремлинологического» просеивания китайской прессы, на что порой уходят годы. «Единственный случай во всей постмаоистской эпохе, когда [китайская] пресса перечислила текущих членов хотя бы одного такого отдела, был отмечен в 2003 г. в Гонконге, где подконтрольная партии газета «Вэньвэйбао» опубликовала состав Рабочей руководящей группы по Тайваню при ЦК КПК», — сообщает Элис Миллер из Института Гувера.
В Гонконге КПК остается практически на нелегальном положении с момента возвращения бывшей британской колонии в 1997 г., игнорируя местные законы, которые требуют регистрировать любую политическую партию. Цэн Юйчэн, обычно словоохотливый ветеран — руководитель пропекинской партии в бывшей колонии, до сих отказывается открыто признавать себя партийцем. В октябре 2008 г., перед выборами на пост главы законодательного собрания Гонконга, Цэн сказал, что не станет отвечать на подобные вопросы, поскольку местное население «очень отрицательно» относится к КПК. Он посетовал, что, когда в девяностых годах сам основывал собственную партию, любой человек, связанный с Пекином, получал кличку «бандита-коммуняки».
Партия также тщательно следит за тем, чтобы не выпячиваться в сфере международного бизнеса, систематически принижая свою роль в крупных госпредприятиях, зарегистрированных на биржах Нью-Йорка, Гонконга, Лондона и так далее. Толстые проспекты, публикуемые перед размещением акций этих компаний за рубежом, переполнены самыми разнообразными сведениями об их коммерческой деятельности и советах директоров, однако многочисленные функции, относящиеся к партии, особенно в области кадрового контроля, полностью затушеваны. «Партия весьма активна в этих компаниях, однако власти достаточно умны, чтобы держать данный факт на заднем плане, — сказал один из работающих в Пекине западных юристов-консультантов. — Среди западных посредников существует негласная договоренность занижать роль КПК, чтобы не отпугивать западных покупателей». Банкиры и юристы утверждают, что им и так нечего рассказывать публике, коль скоро КПК никогда не предоставляет сведения или документы о своей роли в госкомпаниях, не говоря уже о бизнесе в целом. «Здесь вообще нет оснований для раскрытия информации, потому что и раскрывать-то нечего, — говорит другой адвокат. — Это напоминает фантом».
