Михаил Антонов - Капитализму в России не бывать!
В очерке о жизни воронежской деревни рассказывается, что крестьяне возобновили строительство домов без единого гвоздя, потому что гвозди стали непозволительной роскошью. В большинстве крестьянских изб пол — земляной, нет створчатых окон — воздух не освежается, грудные ребятишки покрыты мухами. Крестьяне моются редко, едят из общей деревянной чашки деревянными ложками, спят вповалку. Неудивительно, что широко распространены болезни, в том числе сифилис и туберкулез. К чему должна была привести эта вакханалия, если бы ей не положили конец?
Поворот к нэпу, эта первая попытка «перестройки» в Советской России, вызвал глубочайший кризис в партии, состав которой за годы гражданской войны несказанно изменился. Ленинское окружение — «партийная гвардия» — превратилось в тоненькую прослойку, тонувшую в среде рабочих и крестьян, принявших идею социализма как дело жизни. Идейные коммунисты, не согласные с нэпом, тысячами выходили из рядов РКП, а то и кончали жизнь самоубийством. Многие, думаю, помнят показанный по телевидению фильм «Гадюка» по повести Алексея Толстого, героиня которой, фронтовичка, затравленная соседями-нэпманами, вынуждена была прибегнуть к помощи «товарища маузера». Образ партийца, тяжело переживавшего возвращение капитализма, казалось бы навеки канувшего в Лету, стал центральным в советской литературе той эпохи. Так, один из героев романа Владимира Лидина «Отступник» Свербеев, фронтовик, которого нэп выбил из колеи, сетует: «Нет справедливости… по-прежнему один живет хорошо, а другой плохо». Из партии его вычистили. «Таких вот, как я, тысячи, брат, мы на огонь летели, дрались, себя не жалея, в пух по ветру себя пускали… Горизонты открылись… А нас с военной работы прямехонько в бухгалтерию — учитесь, товарищи, на счетах считать да штаны просиживать…»
На мой взгляд, очень показательна позиция такого чуткого наблюдателя общественных настроений, как наш великий поэт Сергей Есенин, кстати сказать, погибший в самый разгар нэпа. В своей анкете он записал, что принял Октябрьскую революцию, но по-своему, «с крестьянским уклоном», и что он был «гораздо левее» большевиков. Имеются в виду, очевидно, большевики, проводившие «новую экономическую политику».
Другая очень популярная тема тех лет — споры о «верхних этажах быта». Многих партийцев волновало то, что рабочий юноша, окончив вуз, получил первую приличную должность, «вышел в люди» — и сразу же оказался в новом для себя мире, обычно среди «осколков» буржуазного миропонимания и образа жизни. А как же иначе, если никаких «высших» бытовых форм (если не считать запретов комсомольцам носить галстук и роговые очки, а комсомолкам — пользоваться косметикой и ходить в туфлях на высоком каблуке) коммунисты выработать не смогли. Престижным было приобретать заграничные товары, а значит — поддерживать частника, потому что в государственных и кооперативных магазинах такого добра не было. И государство, равняющееся на спрос, капитулировало перед требованиями этой тонкой прослойки, «подверженной влиянию чуждого класса». Аскетический и пуританский образ жизни эпохи «военного коммунизма» рухнул, а собственного идеала, социалистической модели быта, основанной на целесообразности, чистоте и высоком качестве, так и не появилось. Нэпманы навязывали свои идеалы, которым коммунисты, чувствовавшие себя творцами нэпа и, следовательно, ответственными за его проявления, не смогли противопоставить ничего.
Очень интересно складывалось положение коммунистов в науке. На научную работу обычно направлялись кадры, которые не были задействованы на партийной, хозяйственной работе, в армии, то есть как бы «второй сорт». Но и эти специалисты были крайне загружены чтением лекций и докладов на политические темы, так что на собственно занятия наукой они могли тратить совсем немного времени, работая урывками. А работать приходилось в окружении буржуазных специалистов, которых было подавляющее большинство. Поэтому в области естественных наук выявились два типа научных работников-коммунистов. Одни, «кавалеристы», готовы были идти на штурм твердынь буржуазной науки так же, как шли в бой с белогвардейцами, с саблей в руке. Увы, кроме цитат из Маркса и Ленина, они не могли ничего противопоставить данным опытов или теоретических изысканий своих оппонентов (я еще застал представителей этого уже вырождавшегося социального типа). Другие, сразу «ушибленные» ученостью буржуазных спецов, Советского государства. Прав журналист, писавший недавно, что «Ленин, еще живой, по сути, крушит и громит созданное им любимое детище — Советское государство, требует отделить заслугу русской революции от того, что исполнено плохо, от того, что еще не создано, от того, что надо по многу раз переделывать».
Идеи о том, что большевикам необходимо учиться торговать, идти на выучку к купцу и приказчику, не находили отклика у членов партии. Ведь Ильич ничего не говорил о том, как Советской России, не ожидая революции на Западе, своими силами пробиваться в клуб индустриальных держав, — такая постановка вопроса казалась ему немыслимой. А партия и страна ждали именно такого призыва. Статьи Ленина с изложением новых задач партии, написанные, когда он уже находился на лечении в Горках, ЦК не разрешал печатать, а если он настаивал, на места в партийные организации направлялись, по сути, издевательские инструктивные письма, в которых указывалось на утрату им понимания происходящего и предписывалось не принимать его идеи всерьез. Это было полное политическое фиаско признанного вождя революции. Но оно вполне закономерно.
Кажется, мысль об этом промелькнула у него в голове лишь накануне его смерти. Вот его последние предсмертные слова, сказанные осенью 1923 года (если верить не так давно умершему популярному у «патриотов» литературоведу и историку, а точнее — идеологу Вадиму Кожинову): «Конечно, мы провалились… Мы должны ясно видеть… что так вдруг переменить психологию людей, навыки их вековой жизни нельзя. Можно попробовать загнать население в новый строй силой», — но это, заключил Ленин, приведет к «всероссийской мясорубке». («Литературная газета», 22.03.89).
Крах нэпа
Во время болезни Ленина, когда стало очевидным, что она смертельна, в верхушке РКП(б) развернулась ожесточенная борьба за положение лидера партии. На власть претендовали Троцкий — народный комиссар по военным и морским делам и председатель Реввоенсовета Республики, Зиновьев — глава Коминтерна и руководитель Петроградской парторганизации (выступавший обычно в связке с Каменевым — руководителем парторганизации Москвы), Бухарин — главный идеолог и теоретик партии, и Сталин, назначенный по предложению Ленина Генеральным секретарем РКП(б) (многие тогда считали этот пост чисто канцелярским) и неожиданно для всех «сосредоточивший в своих руках необъятную власть». Каждый из претендентов боролся не просто за личную власть, но и за определенный политический курс, за свое видение будущего страны. Подробности этой борьбы надо разобрать отдельно, а здесь надо лишь заметить, что, несмотря на полное игнорирование верхушкой ЦК последних идей Ленина, никто из претендентов сначала не покушался на авторитет умирающего вождя. Напротив, все они всячески укрепляли сложившийся культ Ленина, причем каждый из них рассчитывал использовать ленинский авторитет для укрепления своих позиций. Поэтому формально никто из них открыто за «отмену» нэпа не выступал, хотя единственным сторонником продолжения этой политики оставался Бухарин. Троцкий, Зиновьев и Сталин заявляли себя сторонниками форсированной индустриализации (правда, понимали они ее по-разному), а ее можно было провести, только распрощавшись с нэпом.
Курс на иностранные концессии себя не оправдал. Кажется, кроме карандашной фабрики международного авантюриста Арманда Хаммера да нескольких горных предприятий в Сибири удачных концессий у нас так и не появилось. А те немногие, которые пытались пустить корни в Советской России и для этого умеряли свои аппетиты в отношении размеров прибыли — устанавливали рабочим зарплату, намного более высокую, чем на государственных заводах и фабриках, были закрыты, потому что разлагающе действовали на российский пролетариат. Но главное — страна оказалась перед угрозой голода.
Уже в 1928 году Сталин столкнулся с трудностями в заготовке хлеба. Зерно в стране было, но кулаки не хотели продавать его по ценам, установленным государством. Стало ясно, что с вольницей для кулаков, какой был нэп, надо кончать. Оказалось, что десять лет были потеряны для индустриализации страны, и СССР не был готов к отражению нападения со стороны империалистов Запада, угроза которого становилась все более очевидной.
Сталин поставил вопрос предельно четко и жестко: мы отстали от передовых стран Запада на 50 — 100 лет; либо мы пробежим этот путь за 10 лет, либо нас сомнут. Расчет оказался точным: до нападения гитлеровской Германии на СССР оставалось чуть больше десяти лет. Но если десять лет были для индустриализации потеряны, то ее придется проводить форсированно, с напряжением всех сил народа. И проводить ее может, только сильное государство. Значит, и ленинский курс на ослабление государственности тоже должен быть пересмотрен.
