Сергей Кара-Мурза - Россия и Запад: Парадигмы цивилизаций
Равенство перед законом (право субъекта) неизбежно обращается в неравенство личностей перед Богом и перед правдой. Читаем у Лютера: «Наш Господь Бог очень высок, поэтому он нуждается в этих палачах и слугах — богатых и высокого происхождения, поэтому он желает, чтобы они имели богатства и почестей в изобилии и всем внушали страх. Его божественной воле угодно, чтобы мы называли этих служащих ему палачей милостивыми государями».
Богатые стали носителями власти, направленной против бедных (бедные становятся «плохими»). Раньше палач была страшная должность на службе государевой, а теперь — освященное собственностью право богатых, направленное против бедных. Государство перестало быть «отцом», а народ перестал быть «семьей». Общество стало ареной классовой войны, которая является не злом, а механизмом, придающим обществу равновесие.
Общество как семья или общество как рынок — так можно кратко выразить главные метафоры традиционного и современного общества.
РОССИЙСКИЙ И ЗАПАДНЫЙ ТИПЫ ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТИ
В разных обществах, с разными представлениями о правах и долге человека, формируются два резко различающихся типа государства и власти. Выше говорилось, что кратко выразить главные метафоры традиционного общества России и современного общества Запада можно так: общество как семья или общество как рынок.
Идеократическое государство, которое обосновывает (легитимирует) свою власть «сверху» через религию или идеологию — в традиционном обществе. Либеральное, не берущее на себя слишком много, государство гражданского, современного общества, которое легитимируется «снизу», голосами граждан.
Эти два типа государства различаются не только способом легитимации, общей конструкцией, представлением об обязанностях перед подданными, но даже и совершенно разными ритуалами и символами отправления власти (например, ритуалами голосования).
В соответствии с представлениями о человеке и с теми связями, которые соединяют людей в общество, строится политический порядок, определяющий тип государства. Имея как образец идеал семьи, традиционное общество порождает т. н. патерналистское государство (от лат. pater — отец). Здесь отношения власти и подданных иерархичны и строятся по образу отношений отца и детей. Ясно, что представления о свободе, взаимных правах и обязанностях здесь принципиально иные, нежели в государстве западного общества, роль которого сведена к функции полицейского на рынке (государство — «ночной сторож»).
По своему типу российское государство и во времена Российской империи, и в советский период определенно относилось к категории государств традиционного общества, т. е. было государством «незападного» типа. Сейчас, в переходный период, государственность Российской Федерации еще не устоялась, является много «гибридных» форм. Однако после хаоса 90-х годов в нем все сильнее проглядывают черты традиционной для России государственности, хотя и в очень деформированном виде.
Для пояснения приведем в пример типичное традиционное общество — Южную Корею. Она быстро развивается: еще в 1954 г. по доле ВНП на душу населения она уступала не только полуколониальному тогда Египту, но и Нигерии. Это было отсталое аграрное общество. Индустриализация и развитие происходили здесь в рамках специфического «конфуцианского капитализма». Корейский социолог пишет в самой популярной книге: «Иерархичность — способ существования корейца, а выход из иерархической структуры равносилен выходу из корейского общества». Так что атомизация общества и превращение людей в индивидов вовсе не является необходимым условием развития.
Российский востоковед А.Н. Ланьков пишет: «Конфуцианство воспринимало государство как одну большую семью. Вмешательство государства в самые разные стороны жизни общества считается в Корее благом — хотя образованные корейцы прекрасно знакомы с европейскими воззрениями на государство и гражданское общество. В докладе о южнокорейской экономике, подготовленном по заказу Всемирного банка, говорится: «Озадачивающим парадоксом является то, что корейская экономика в очень большой степени зависит от многочисленных предприятий, формально частных, но работающих под прямым и высокоцентрализованным правительственным руководством». Другой американский экономист пишет: «Корея представляет из себя командную экономику, в которой многие из действий отдельного бизнесмена предпринимаются под влиянием государства, если не по его прямому указанию» [141].
В традиционном обществе государство сакрализовано, оно обладает неким высшим смыслом, святостью, которая возникает не из сложения голосов индивидуальных граждан, а из благодати того или иного вида. В крайнем случае теократического государства эта благодать, легитимирующая политическую власть, целиком исходит их божественного откровения. На языке, понятном людям, это откровение выражала Церковь. Легитимность, полученная таким образом, может даже не подвергаться экзамену через выборы, пока силен авторитет Церкви. В таком обществе, даже в формальном смысле слова атеистическом, многие институты, отношения, социальные явления имеют частицу святости — и потому с ними нельзя обращаться «вольно». Какая может быть «свобода слова», если, как сказано в Евангелии от Иоанна: «Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины». Русский философ Г. Федотов писал в 1931 г. в Париже: «Самодержавие царей было не только политическим фактом, но и религиозной доктриной, для многих почти догматом».
Наиболее распространенным вариантом государства традиционного общества является государство идеократическое. В нем источником благодати является набор идеалов, признаваемых за общепринятые и не подвергаемых проверке через диалог или выборы. Иногда хранителем таких идеалов выступает Церковь, иногда нет. Так, царская Россия не была теократическим государством, но роль Православной церкви в легитимации власти была очень велика. Кризис официальной Церкви, религиозные искания в русском обществе в конце XIX — начале XX в. были важным фактором подрыва легитимности царской власти. Лев Толстой как религиозный мыслитель, вошедший в конфликт с Церковью, действительно стал «зеркалом русской революции».
Советская власть была типично идеократическим государством традиционного общества. Но набор идеалов, в котором заключалась благодать, придающая власти легитимность, выражался на языке «мечты пролетариата» о правде и справедливости. Авторитет Советского государства опирался на небольшое число священных идей. Н.А. Бердяев даже писал: «Социалистическое государство не есть секулярное государство, это — сакральное государство… Оно походит на авторитарное теократическое государство… Хранителями мессианской «идеи» пролетариата является особенная иерархия — коммунистическая партия, крайне централизованная и обладающая диктаторской властью» [142, с. 495].14
Со временем сакральная компонента советской идеократии ослабевала, перейдя из мессианской веры в мировую революцию в «культ Сталина», связанный прежде всего с идеей укрепления своей страны. После завершения восстановительного послевоенного периода (середина 50-х годов) Советское государство исключительно быстро становилось все более открытым, все менее идеократическим. Однако его тип оставался прежним. Его легитимность достигалась прежде всего через идеалы и соответствующую им социальную практику и подтверждалась выборами плебисцитарного типа (по принципу «да — нет»).
Это было типичное государство традиционного общества, несущее на себе печать крестьянского мироощущения. Д.Е. Фурман в книге «Иного не дано» (1988) пишет о становлении в СССР такого государства: «Основные носители этих тенденций, очевидно, поднявшаяся из низов часть бюрократии, которая, во-первых, унаследовала многие элементы традиционного крестьянского сознания, во-вторых, хочет не революционных бурь, а своего прочного положения» [143].
Создание советского государства воспринималась большинством простонародья как общее дело, которое и сплачивает людей традиционного общества. Об этом кадет Н.А. Гредескул так писал, споря с авторами «Вех», которые считали русскую революцию интеллигентской: «Нет, русское освободительное движение в такой мере было „народным" и даже „всенародным", что большего в этом отношении и желать не приходится. Оно „проникло" всюду, до последней крестьянской избы, и оно „захватило" всех, решительно всех в России — все его пережили, каждый по-своему, но все с огромной силой. Оно действительно прошло „ураганом", или, если угодно, „землетрясением" через весь организм России. Наше освободительное движение есть поэтому не что иное, как колоссальная реакция всего народного организма на создавшееся для России труднейшее и опаснейшее историческое положение» [144].
