Никита Хрущев - Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 1
Переезд в Харьков
В 1928 году меня перевели на работу в Харьков. Там тогда размещались правительство Украины и Центральный Комитет КП(б)У. Я был утвержден заместителем заведующего орготделом ЦК партии, а заведовал отделом Николай Несторович Демченко[27], которого я очень уважал. Он заслуживал этого. Он тоже погиб безвременно, и погиб от руки Сталина, хотя и был очень предан генеральной линии партии, Центральному Комитету и лично Сталину.
Почему я был переведен в Харьков? После освобождения по нашему требованию Моисеенко от поста секретаря к нам приехал секретарем окружного комитета Строганов[28]. Сам он был из Нижегородской организации, членом партии числился с 1905 года. Неплохой человек, но довольно-таки ограниченный. Он не соответствовал тем требованиям, которые предъявлялись к Сталинской организации, крупной, боевой, промышленной и разносторонней. Тут и угольная промышленность, и металлургия, и химия, и строительная индустрия, и сельское хозяйство. Одним словом, Сталино – крупнейший центр, прежде всего промышленный, но в немалой степени и сельскохозяйственный. А этот человек оказался мелким. Мы очень любезно его приняли и, так сказать, ощупывали со всех сторон и обнюхивали как старого большевика. Уже позднее о нем злословили, что хотя он и старый большевик, но и старая калоша, хотя был он не так уж стар. Любил он выпивать, и довольно-таки изрядно. Потом он стал заниматься интриганством. Одним словом, не прижился, и сложилась такая обстановка, что актив стал его игнорировать и тем самым поставил меня в довольно тяжелое положение: я лишь его заместитель, а по всем важнейшим вопросам идут ко мне и не идут к нему.
Мне это было понятно, но для него это было тяжело, принижало его роль. Ко мне шли, потому что я вырос в этом районе, отец мой работал на шахте Успенской, в четырех верстах южнее Юзовки. Я и детство провел там, и юность, там учился слесарному ремеслу на заводе Боссе[29]. У меня был очень широкий круг друзей, с которыми я провел детство и юность, работая в шахтах. По тому времени я неплохо разбирался в вопросах производства – угольной промышленности, химической, металлургической и строительном деле. Тогда это было главным. По тем временам руководитель, который не разбирался в добыче угля или в металлургии, химии и строительстве, считался, грубо говоря, дураком. Как раз в такое положение попал Строганов, хотя человек он был неглупый. Он тоже позднее погиб, бедняга, и я очень тогда его жалел, да и сейчас жалею: он не заслуживал ни ареста, ни расстрела, а был расстрелян.
Меня вызвал в ЦК КП(б) Украины Каганович, первый секретарь ЦК, и предложил переехать на работу в Харьков, в орготдел ЦК. Он мотивировал это тем, что в аппарате ЦК очень мало рабочих. Он был прав, там было много разношерстной публики в смысле рабочего стажа, а тогда придавалось очень большое значение социальному происхождению работников, занимавших партийные и советские посты. «Надо нам аппарат орабочить», – сказал он. Я говорю: «Считаю, что это правильно, но я хотел бы, чтобы это орабочивание было не за мой счет. Я очень не хотел бы уезжать из Сталино, там я сросся со всей обстановкой, с людьми. Поэтому мне очень трудно будет, я не знаю новой обстановки и не смогу, видимо, ужиться в орготделе Центрального Комитета».
Но я знал обстановку. Я же заведовал орготделом в окружкоме и поэтому бывал в орготделе ЦК КП(б)У на совещаниях; инструктора приезжали к нам для обследования и прочих дел. Я многих из них знал и был согласен с Кагановичем, что некоторые люди там не заслуживали доверия, а многие и уважения, даже если и не было оснований не доверять им. Поэтому я считал, что меня там встретят плохо. В ЦК КП(б)У ревниво относились к Сталино, да и парторганизация Сталино тоже знала свое место в партии и поэтому, может быть, давала некоторый повод к этому: мы, дескать, пролетарии, мы шахтеры, металлурги, химики, соль земли, соль партии.
И я попросил тогда, что если мне нужно будет уехать из Сталино (чтобы дать возможность Строганову развернуться и не мешать ему сделаться центральной фигурой, чтобы люди его признавали, шли к нему как к первому руководителю окружной партийной организации), то просил бы послать меня в Луганск. Я сейчас не помню фамилию секретаря Луганского окружкома, но он мне нравился. У меня были с ним очень хорошие отношения, поэтому я с радостью хотел туда поехать, поэтому и просил послать меня в Луганск. А там я хотел бы опять пойти работать секретарем районного партийного комитета. Видимо, там такая работа нашлась бы. Каганович говорит мне: «Если Вы так ставите вопрос, то у нас в ЦК нет никакой необходимости, чтобы Вы уходили из Юзовки. Поэтому оставайтесь на месте». Я попрощался, ушел, стал думать и пришел к выводу, что если Центральный Комитет делает мне такое предложение – работать заместителем заведующего орготделом ЦК КП(б)У, то это ведь высокий пост и, видимо, есть веские соображения, которые побудили к тому Кагановича.
Каганович ко мне очень хорошо относился. Мы с ним познакомились буквально в первые дни Февральской революции. Он тоже работал в Юзовке и выступал на первом же митинге, который проводили тогда в Юзовке, а я на нем присутствовал. Я участвовал в митинге как представитель рабочих депутатов Рутченковских копей на первом совещании в Бахмуте (это был уездный наш город). Потом вторично, через неделю-две, мы собрались в Юзовке, там же был Каганович. Он прибыл от Юзовской организации и довольно активно вел себя на этих совещаниях. Тогда он носил фамилию Кошерович[30]. Я не знал, что он Каганович, я его знал как Кошеровича. Кагановичу я не только доверял и уважал его, но, как говорится, и стоял горой за него.
Тогда Каганович еще не был признанным партийным руководителем (я уж и не говорю о партийном вожде). В ЦК КП(б)У у него были очень сложные отношения с коллективом. Против него вели борьбу «старики» – Петровский, Чубарь и другие, не признавала его Екатеринославская группа, где было сильным влияние Григория Ивановича Петровского. Опорой Кагановича, собственно, был Донбасс, главным образом Сталино, Луганск и Артемовск (бывший Бахмут). В Бахмуте Кагановичу доверие оказывалось больше через Радченко[31], чем непосредственно. Там был секретарем Никитенко, а он являлся близким человеком Радченко, Радченко же был председателем Совета профсоюзов Украины. Сам рабочий, очень авторитетный человек, член партии, кажется, с 1912 года, он тоже безвременно погиб. Хотя сам Радченко был интриганистым руководителем, но человеком честным, и сомнений в его преданности делу партии не могло быть. А его интриганство проявлялось в отношении к определенным лицам, но не к партии, не к ее генеральной линии.
Итак, после разговора с Кагановичем я, все взвесив, уже сам не хотел оставаться в Сталино, потому что видел, что у меня могут сложиться плохие отношения со Строгановым, а я не хотел какой-то борьбы с ним. Его только что прислали, он не знал пока производства, но мог узнать, это не мотив для неуважения. Я считал, что лучше мне уйти и пусть он укореняется. Тогда я сказал Кагановичу, что согласен пойти в орготдел ЦК КП(б)У, но с условием, чтобы послали меня работать при первой возможности в какой-либо округ, а в какой, мне было безразлично, хотя желательно, чтобы в промышленный. Я считал, что сельского хозяйства я все же не знаю, никогда в сельскохозяйственных районах не работал, а все время был связан с промышленностью и чувствовал себя здесь в своей тарелке.
Начал работать на новом месте. В Харькове мне не понравилось, как я и ожидал. Канцелярская работа: через бумаги живого дела не видишь. Это специфическая работа, а я человек земли, конкретного дела, угля, металла, химии и в какой-то степени сельского хозяйства. В Сталино сельское хозяйство не было главным, главным у нас был уголь. Уголь – это хлеб промышленности, и ему мы уделяли большое внимание. У меня сложились хорошие отношения с руководством угольной промышленности. Тогда ею руководил Рухимович[32]. Я его очень уважал. Он тоже безвременно погиб, был расстрелян. У меня были хорошие отношения и с руководителем Югостали[33] (это, собственно говоря, Министерство черной металлургии Юга), которая находилась в Харькове. Возглавлял ее, кажется, Иванов[34]. Я меньше его знал, чем Рухимовича, потому что Рухимович ни одного совещания угольщиков и хозяйственников не проводил без меня: он всегда приглашал меня, и я присутствовал от окружного комитета партии. И вдруг у меня все это оборвалось, и я стал заниматься бумагами, а это пища не для меня, меня сразу отвернуло от нее. Я раз или два ходил по этому вопросу к Кагановичу и стал напоминать ему, что он мне обещал помочь уйти.
Переезд в Киев
Однажды Каганович мне позвонил и говорит: «Вы просили меня перевести вас в какой-либо округ на партийную работу. Если вы не возражаете, то я бы вам предложил Киев. Состоялось решение, в Киев идет секретарем окружного комитета товарищ Демченко, а Демченко просит, чтобы вас отпустили с ним заведовать орготделом Киевского окружкома. Если вы согласны, то можете буквально сейчас же (это было воскресенье) брать билет и выезжать в Киев. Там все известно, Демченко знает, и он с удовольствием вас встретит».
