Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2
Почему не криминализовать Евангелие? Или не создать вместо криминализированного Пушкина криминализированного же Христа?
Слишком фантастично? Сегодня — может быть. А завтра? И мало ли что, казавшееся нам фантастичным вчера, сегодня стало реальностью?
Поскольку я с помощью подобных экстраполяции хочу всего лишь нащупать метафизический принцип, объясняющий уже описанные мною религиозные странности, то давайте не отметать с порога и такую экзотику. Признав, что дело УЖЕ зашло далеко. Что говорили-говорили о грабительской сущности капитализма… Потом восславили именно эту, проклинаемую ранее, сущность…
А еще говорили о глотке свободы и ужасной советской несвободе. А потом оказалось, что раб должен возлюбить хозяина, дабы не было эксцессов «a la Спартак»…
Проводимые же мною экстраполяции призваны показать, что не хозяина раб должен возлюбить, а братка. И не возлюбить, а лечь под него. И не возбухать. Удается откупиться — прыгать от радости. А не удается — пенять на себя, а не рассуждать на разного рода идеальные темы, доводя себя до совершенно непристойной исторической страсти. Опустили тебя? Значит, на роду написано быть опущенным, природа тебе не додала, слабак ты и знай подобающее слабаку место. Ах, не слабак? Так сыграй по правилам, задаваемым благородно-грабительской сущностью, она же подлинно жизнеутверждающее мироустройство. Прояви крутизну то есть. Только к идеальному не апеллируй, братан. К этой… как там бишь ее? Справедливости… Ты еще о законе порассуждай. «Закон — тайга»… Че, не в курсе, кореш?
В России уже восславлен, причем недопустимым для всего остального мира образом, так называемый социал-дарвинизм. Теория развития, основанная на том, что сам не чуждый религии Дарвин называл «выходом из инферно», греховна. А инферно? Такое, чтобы из него выхода не было? Итак, социал-дарвинизм уже воспет неслыханным и недопустимым образом… А что если идеалом этого социал-дарвинизма станет браток? Что если будет воспето его право (жить — значит быть несправедливым) опускать, пригибать и так далее? Ведь Ницше-то, который жизнь восславил и справедливость отменил, как раз и является отцом социал-дарвинизма!
Стоп! Мы же о метафизике говорим! Жизнь жизнью, а смерть?
Жил такой крутой, верный закону жизни, закону пригибания, опускания, пожирания ворюга… По совместительству — кровопийца… Идеальный представитель идеального, в силу своей безыдеальности, мироустройства, подлинный выразитель его восхитительно-грабительской сущности. И, уже когда опускал, пожирал, делал все, что подобает прихожанину церкви жизни имени Ф. Ницше, знал при этом, что умрет. Волк, тигр, крокодил делал то же самое и не знал. А он знал. Жизнь без идеала, не имеющая над собой судьи, но знающая о фатуме смерти, — это не животная жизнь.
Бандитам надо не только нормы устанавливать, суды вершить, праздники справлять (определенным, делающим их социумом образом). Им надо хоронить своих собратьев, переправлять их в мир иной. Собратья же — необязательно атеисты.
Возникает несколько нетривиальных проблем.
Прежде всего — проблема греха. Если братан ищет утешения в классической религиозности, то никакие трансформации оной не могут полностью стереть проблему греха и платы за грех. То бишь вечных мук, ада и всего прочего. Ада, созданного в социальном смысле (подчеркиваю — в социальном, не желая задевать чувства верующих) для того, чтобы не все становились братанами. Потому что когда все станут братанами, то жизнь кончится. И братаны кончатся вместе с нею.
Итак, братан, который с точки зрения церкви им. Ф.Ницше вел себя образцово, с точки зрения другой церкви вел себя совсем иначе. А по делам и воздастся…
Есть проблема, не правда ли? Но предположим, что ее как-то обошли… Мол, великий грешник был близок к богу, раскаялся и… Словом, всё у братана «в шоколаде», и он попал в рай.
Возникает новая проблема — что он там делает? Я не шучу! Это серьезнейшая проблема. Раскаявшийся при жизни братан, герой Шукшина Егор Прокудин, хотел березки трогать, на воду смотреть, «Калину красную» распевать… Опять же — свет… «Ты одна мне несказанный свет» — и так далее. А нераскаявшийся братан хочет, чтобы «та жизнь» была наполнена самым лучшим из того, что он вкусил в этой жизни. То есть в той жизни должны быть грабежи, перестрелки, стрелки, разборки, телки, кайф и прочее. Есть тут что-то новое? Нет!
Викинги, представьте себе, ровно таким же образом представляли себе Вальгаллу. Они в ней рубятся насмерть, пьют, гуляют. Зарубленных попрыскали живой водой… они воскресли — и за свое.
А что, неужели кто-то считает, что очень крутой и не лишенный способности домысливать подобные сюжеты братан захочет петь в небесном хоре и купаться в океане Света? Что его не стошнит от подобной церковной идиллии? Что он не побежит сразу в другую церковь? И бабки свои… Фьють! Удобному конфессиональному конкуренту…
Но и с Вальгаллой тоже есть проблемы… Там ведь не только гуляют и дерутся! Там бьются насмерть (и воскресают), так сказать, в порядке тренировки. Ведь предстоит последняя битва сил добра и зла, света и тьмы. А это в идеал метафизической криминальной оргии никак не может быть включено. И вообще — это слишком «исторично», и даже «хилиастично», не так ли?
Но и приспособление классического христианского представления о благе вечной жизни к метафизической криминальной идиллии проблематично. Как ни переформатируй христианство в угоду новым временам — это искомого результата не даст… Обратиться за помощью к грекам?
Аид — просто царство теней… Мрачное и бесперспективное место… Другое дело — какие-то там счастливые острова… а также греческий Олимп. Олимп абсолютно устроил бы криминального «триумфатора-пригибателя». Живут роскошно. Пируют… Пригибают смертных… Трахаются — и в своем круге, и с использованием телок, добываемых в стане «опущенных» (то бишь смертных).
Олимп даже лучше Вальгаллы, где все подчинено последней схватке сил добра с силами зла. Но ход туда метафизически перекрыт. Да, какие-то отдельные супермены чего-то удостаиваются. Но это еще надо просоответствовать. Вот Геракл. Крутой мужик, все у него чин-чином. Но еще и сын этого самого Зевса. Для сынков местечко сладкое припасено… А если ты не сын… Да и вообще — нет нужной метафизической нормы, а на исключениях далеко не уедешь. «Пошто расселись, гады, на Олимпе и не пускаете! свой суперпритон, в свою, такую клевенькую, малину?»
Убежден, что прорабатывавший подобные политметафизические сюжеты читатель упрекнёт меня в блуждании по окольным тропам. При том, что прямой и кратчайший метафизический путь понятен. И связан не с проработкой других моделей Рая, а с соблазнами Ада. В Аду как раз все и должно быть поделено на мучителей (чертей) и тех, кого мучители истязают. То есть на садистов и мазохистов. Пока жертвы, раскаиваясь, вопиют о спасении — они не погибли окончательно. А вот когда они возлюбили Ад, как заложники — террориста… Тогда все кончено. Нащупывавший подходы к подобной теме читатель укажет мне и на то, что фашисты очень активно прорабатывали тему Ада, создавали в виде лагерей смерти его «земные аналоги». Мне это все известно. Но у Ада, его хозяина и всей его метафизики есть один существенный недостаток. Хозяин Ада лишен высшей сакральной легитимации. Он павший, наказанный, слабак. Его изгнал начальник. Он может бунтовать, но не более того. В конечном счете — его накажут, пригнут. Неоптимистично… «Не греет»…
А вот если хозяин Ада — старый бог, свергнутый узурпатором, тогда другое дело… Старый бог легитимнее узурпатора. Узурпатор привнес в мир Новую Идеальность, он по определению, хотя бы по факту своей новизны, и историчен, и (что, по сути, почти тождественно) хилиастичен. Перейти на сторону Старого бога, присягнуть его метафизике, дабы… Разместиться в итоге вместе с ним в каком-то правильно организованном суперпритоне… «Олимпе для себя»… «Острове блаженных»…
Идея свергнутого Бога была глубоко созвучна древнему Средиземноморью. Кронос, поедатель детей, — это свергнутый Зевсом старый бог греческой античности. Римский Сатурн — культурное заимствование, тот же Кронос. Сатурн — отец римских сатурналий, предшественниц всех карнавальных западных действ и незападных вывороченных наизнанку празднеств, включая масленицу с ее карнавальными ряжеными. Греческий эллинизм, осваивая миры ойкумены и сравнивая ее богов, считал Кроноса, Сатурна, Баала, Сета одним и тем же «старым богом». Богом, которого свергли, отменив архитектуру трансцендентного мира, его принципы соотнесения трансцендентного с имманентным, а также все остальное…
Все это, как верят сторонники Старого, может быть восстановлено. Время от времени праздники возвращают Старое. Но это лишь «разминки». Сквозь праздники и их дух веет воля к возвращению Старого и законного, к преодолению Нового и беззаконного.
