Михаил Полторанин - Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса
Все-таки славные времена были для журналистов. Два центра власти с России — Кремль и Белый дом, и каждый хотел расположить к себе пишущую братию. Понимали, что идиллические отношения между этими центрами скоротечны, все старались расширить для себя базу поддержки. А без симпатий прессы добиться этого сложно. Грех было не использовать эту ситуацию.
С комитетом Вячеслава Брагина Мининформпечати тогда действовало рука об руку. Мы не раз обсуждали, как в нашей совместной политике сообразовываться с обстоятельствами. И как обеспечить самостоятельные позиции средствам массовой информации в новом российском государстве.
В социалистическом обществе указаниями Ленина и его учеников всякому сверчку был определен свой шесток: профсоюзы — это приводной ремень партии, журналисты — подручные партии, а в целом печать — коллективный пропагандист установок и «великих деяний» КПСС.
Немытая «демократическая» толпа, ворвавшаяся во власть, принялась все старое выкорчевывать, рушить, а вот прикладную роль СМИ очень желала оставить. Из подручных КПСС журналисты должны были тут же превратиться в подручных новоявленных вельмож.
(Почти каждое заседание кабинета министров начиналось визгом каких-нибудь членов правительства из гайдаровского призыва о «распоясавшейся прессе». Они, видите ли, Бога за бороду взяли, а шавки от СМИ бесстыдно их критикуют. И почему я, министр печати, не ставлю этих шавок на место? Трудно было втолковывать вчерашним завлабам прописные истины демократии. Для себя люди хотели воли без берегов, а всем остальным надлежало жить по установкам этих необольшевиков. Только из-за наличия второго центра власти в России ненависть «реформаторов» к свободе слова не простиралась дальше раздраженных словесных выплесков).
Пусть это прозвучит громко, но мы имели исторический шанс застолбить за средствами массовой информации надлежащее место в обществе. Старая чиновничья армия была рассеяна, меняла трясущимися руками свои политические маски, а новая — еще не успела разбухнуть, сплотиться во всепожирающий левиафан, озабоченная внутренней борьбой за лидерство в первоначальном накоплении капитала.
Между ними для свободного слова образовался неприкрытый проход к выгодным прочным позициям. В прессе мы запустили тогда термин «четвертая власть» и как для самостоятельной ветви принялись закладывать под нее фундамент, наравне с представительной, исполнительной и судебной властями. Ведь демократия может держаться только на этих четырех равноудаленных опорах: сместишь одну да другую — сооружение накренится и сползет во тьму беззакония.
За ельцинской концепцией строительства капитализма в Росси уже тогда просматривались некоторые контуры будущей страны. Небольшая прослойка людей, озолоченная украденным добром, станет опорой власти. Между этой смычкой и остальным населением будет все время подниматься градус враждебности. Чтобы обезопасить себя и сохранять конструкцию такого государства, власти придется наращивать репрессивный аппарат постоянно и не гнушаться в борьбе со своим народом жестокими методами оккупантов.
Возможно, сам Ельцин глубоко не задумывался об этом. Скорее всего, так и было. Тогда ему казалось, что доверием народа он обеспечен навечно.
Но его подсказчики логику развития знали и смотрели на несколько десятилетий вперед. Насильственное изничтожение нашей индустрии, ее дробление ставили целью не только выдворение России с мировых рынков как сильного конкурента. Попутно сокращалась база для создания и подпитки мощных оппозиционных движений. Сколько бы ни тужились разные группы недовольных, желающие России добра, а без этой базы трудно слепить политические партии, которые говорили бы с режимом на равных. Или несли бы ему угрозу.
(Бнай Брит это хорошо понимает. Его структура — Европейский Союз «ЕС» вытравливает в Старом Свете всю почву, где могут вызреть опасные для Всепланетной Олигархии гроздья гнева. В Польше, например, рассадником революционной заразы, давшем миру движение «Солидарность», считались судостроительные верфи Гданьска, Гдыни и Шецина. ЕС долго выкручивал руки властям этой страны и таки выкрутил, пригрозив финансовыми блокадами: верфи в Гдыне и Шецине закрыли, а в Гданьске оставили только один стапель. Многие тысячи докеров были выброшены на улицу и рассованы по ларькам — торговать пивом и сигаретами.)
И для средств массовой информации в таком обществе уготована судьба не сторожевых псов демократии, а пособников режима с его олигархическими подпорками. Без финансовой независимости не может быть независимости и политической.
Мы это осознавали. Закон о СМИ, как бы он не грел наши души, был только первым шагом вперед. Нужен второй, более сложный шаг— к материальной самостоятельности журналистского цеха. Надеяться на спонсорство таких патриотов-капиталистов, каким был незабвенный Савва Тимофеевич Морозов? Но откуда им будет взяться при ельцинской концепции общественного устройства.
Идея моя отдавала немного маниловщиной, но я засел за подготовку законопроекта о Национальном Фонде развития средств массовой информации. С четырьмя представителями в Наблюдательном совете от разных ветвей власти и большинством в руководстве посланцев от Союза журналистов России Фонд действовал бы в автономном режиме самоуправления. Государство, по проекту, передавало ему в собственность газетно-журнальные комплексы, некоторые бумажные комбинаты, заводы по производству полиграфической и аудиовизуальной техники. А еще Фонд получал право распоряжаться теле- и радио частотами: давать журналистам лицензии на их аренду (именная аренда исключала бы нынешние спекуляции частотами). Фонд мог иметь сеть своих коммерческих банков — снабжать редакции дешевым кредитом и вкладывать деньги в развитие материальной базы СМИ. Лишал его законопроект только одного права — вмешиваться в редакционную политику СМИ.
Я не садился бы за этот закон, если бы в Кремле и Белом доме не провел предварительную разведку. В приватных беседах ключевые фигуры парламента обещали содействие в создании Фонда. Тем более, что Фонд — не частная лавочка, а будет под контролем общественности и что в составе его руководства предусмотрено место для члена Верховного Совета. Большинство депутатов тогда искренне желало независимости СМИ. Возникал только вопрос: а как на это посмотрит президент?
С Ельциным в ту пору мы ходили еще, что называется, в обнимку. Завел с ним разговор о создании Фонда. Сказал, что это не только моя идея, а инициатива журналистских коллективов России. И что они, как и прежде, рассчитывали на помощь своего президента. Упоминания о вере пишущей братии в доброту Ельцина всегда нравились Борису Николаевичу. Как этим не воспользоваться! Для укрепления личной власти ему еще нужны были симпатии прессы.
В детали проекта он не вдавался, но суть уловил сразу.
— Четвертая власть? — раздумчиво произнес президент. — Вы хотите создать государство в государстве. А кому оно будет подчиняться?
— Закону, — ответил я. — Только закону. Как и другие ветви власти. А чтобы журналисты не злоупотребляли свободой, им тоже необходима система сдержек. Вот за этим-то у депутатов дело не станет.
— Особенно у коммунистов, — вскочил на своего любимого конька президент. И разрешил: — Ладно, работайте над законом, но не спешите— тут надо много согласовывать. А журналистам скажите, что я их поддерживаю.
И я работал, согласовывал с другими министрами перечень объектов для передачи в собственность Фонда. Чтобы ублажить депутатов — недругов журналистского цеха, в стахановском темпе передал в парламент для обсуждения законопроект о недопустимости вмешательства СМИ в частную жизнь граждан России. Но руки до него у Верховного Совета так и не дошли.
А Руслан Хасбулатов, на которого мы с Брагиным лелеяли большие надежды, вдруг начал бронзоветь от свалившейся на него власти. Появилась манера обрывать на сессиях выступления депутатов, отпускать по поводу и без повода ядовитые реплики. Даже походка у него изменилась: из энергичной — в вальяжную поступь Хозяина.
Я давно заметил, что многие мужики небольшого росточка, взлетев на высокий пост, начинают комплексовать и пытаются как бы исправлять в себе недоделки природы. Одни, чтобы выше казаться, постоянно вытягивают шею, другие приподнимают плечи, а третьи, вручая ордена, привстают на цыпочки.
Хасбулатову недодало роста голодное послевоенное детство. Сначала он не обращал на это внимания, но постепенно вжился в роль вице-вождя России и стал ходить на заседания в туфлях на высоких каблуках.
Журналисты это сразу приметили.
И когда Руслан Имранович начал все чаще одергивать окриком своих оппонентов, пускаться в хлестаковщину, — камеры в телерепортажах на федеральных каналах стали скользить с самодовольного лица спикера на его обувь. Как бы подчеркивая этим несоответствие высоких каблуков приземленности мыслей.
