Дик Моррис - Игры политиков
Опасаясь неблагоприятной общественной реакции, Джонсон в ходе предвыборной кампании 1964 года всячески задвигал свои вьетнамские планы в тень. Стремясь изобразить республиканцев «ястребами», он выражал антивоенные чувства, которые, по его мнению, должны были быть близки аудитории. «Мы не собираемся, — говорил он, — отправлять американских парней за 9 или 10 тысяч миль от дома делать за азиатских парней их работу».
И вот, сразу же после избрания, Джонсон тайно дал согласие на эскалацию войны. Даже будучи уверенным, что «люди не хотят войны, не хотят воевать во Вьетнаме», Джонсон начал строить конкретные планы этой самой нежеланной войны.
Возникает естественный вопрос — его озвучила Кирнз Гудвин: «Неужели он воображал, что крупномасштабную войну можно вести практически втайне?»
Можно выразиться и иначе: неужели он думал, что можно сформировать общественное мнение в поддержку войны, не говоря о ней с народом в открытую? Если таинственность Джонсона объяснялась опасениями, что американцы не хотят воевать во Вьетнаме, разве не понятно, что первое, что требуется сделать, — переубедить их?
Джонсон же продолжал воевать втайне, да еще и манипулируя в своих интересах сведениями с театра военных действий. Он ошибочно исходил из того, что американцы не хотят знать правду. «Представление Джонсона о роли президента во внешнеполитических делах, — пишет Кирнз Гудвин, — укрепляло его в убеждении, будто полной картины происходящего раскрывать не надо. Зачем расчесывать раны?»
И он лгал.
К 1 апреля 1965 года, то есть всего через пять месяцев после избрания в качестве «посланника мира», Джонсон значительно расширил масштабы американского присутствия во Вьетнаме, тайно послав за океан солдат и радикально изменив сам характер войны. Его пресс-секретарь пишет, что президентская команда считала своей задачей «избежать пояснений к сдвигам в политике… скорее, дезинформировать публику, нежели информировать ее». Много месяцев вообще отрицалось наличие каких-либо изменений в военной политике администрации. Правда, в конце концов официальный представитель госдепартамента Роберт Макклоски решил, что пришла пора несколько большей откровенности, и 7 июня собрал пресс-конференцию, на которой заявил, что политика администрации претерпела изменения, и отныне Соединенные Штаты ведут во Вьетнаме полевую войну. Узнав об этом, Джонсон пришел в неописуемую ярость, и Белый дом распространил заявление, в котором категорически отрицалось, будто в политике США появились какие-то новые элементы.
Перед общественностью Джонсон признался в отправке во Вьетнам 50-тысячного отряда, хотя на самом деле тайно распорядился послать контингент вдвое больший. Он самолично заявил одному журналисту, что значительное увеличение количества военнослужащих во Вьетнаме — всего лишь слухи и сплетни, на самом же деле речь идет всего о нескольких батальонах. Помимо того он сказал, что отправка новых частей «отнюдь не означает какого-либо изменения в политике: цель остается прежней». По словам Дэвида Хал-берстама, «получилось так, что администрация втянулась в войну, толком ее не осознав; за войну платили, не объявляя ее и даже не признавая, что она ведется. То есть занимались чистым жульничеством». Называя вещи своими именами, Джонсон просто не верил, что американский народ его поддержит, и потому был вынужден обманывать его, скрывая размеры той жатвы, которую собирает война, ведущаяся на американские деньги ценой жизни американцев.
Если Черчилль на протяжении всех 1930-х годов прямо заявлял, что Гитлера надо остановить и ради этого Англия должна воевать, Рузвельт видел, что его страна к участию в европейской войне еще не готова. Подобно Джонсону в 1964-м, Рузвельт, борясь за переизбрание на третий срок в 1940 году, неустанно повторял: ваших сыновей никто не отправит воевать за рубежами страны.
Но в отличие от Джонсона рядом тщательно выверенных заявлений, сделанных в конце 1930-х годов, Рузвельт исподволь готовил почву для американского участия в войне. В 1937 году он предупреждал об опасности фашистского экспансионизма и призывал к «карантину» в отношении государств-агрессоров. Когда война в Европе разразилась, он провозгласил нейтралитет США, но добавил, что не может просить американцев «быть нейтральными и в своих мыслях», не делая таким образом секрета из того, на чьей стороне его симпатии. Когда Англия оказалась в критическом положении, Рузвельт призвал положить конец запрету на военную помощь государству — участнику военных действий, — рискованный шаг, особенно накануне выборов, — и передал англичанам в обмен на базы в Атлантике и Карибском районе эсминцы для обеспечения свободного прохода американских судов. В 1940 году он провел через конгресс закон, давший ему право призыва на военную службу (правда, принят он был большинством всего в один голос).
Решающий шаг был сделан в марте 1941 года, когда Рузвельт пробил программу военной помощи англичанам по ленд-лизу.
Невинно сравниз международную ситуацию с поселением, где загорелся дом соседа, Рузвельт заметил, что самое умное в этом случае было бы одолжить ему огнетушитель, чтобы справиться с пожаром, пока он не перекинулся на собственное жилье.
Таким образом, задолго до того, как на Пёрл-Харбор обрушились бомбы и Америка вступила в войну, президент осторожно, шаг за шагом, подвигал людей к мысли о том, что этого не миновать. Если Джонсон пытался скрыть увеличение масштабов боевых действий, то Рузвельт, напротив, всячески приготовлял американцев к тому моменту, когда война постучит в дом каждого. Рузвельт вел народ с собой; Джонсон держал его в неведении.
Подобно большинству предшественников, Джордж Буш до 11 сентября 2001 года нечасто говорил с соотечественниками об угрозе международного терроризма. Неуютно чувствуя себя, по мнению многих, в водах внешней политики, он вообще, как правило, обходил терроризм стороной, уделяя внимание в основном проблемам отношений с Россией и Китаем.
Но сразу же после трагедии Буш осознал необходимость честно и откровенно сказать людям, что впереди — продолжительная борьба. Назвав войну с террором «первым сражением в войнах XXI века», Буш четко вскрыл историческую природу нового вызова, с которым столкнулась нация. «Думаю, американский народ понимает, — сказал он, — что после 11 сентября… мы вступили в иной мир и принимаем на себя ответственность за него».
Выступая непосредственно по следам катастрофы, Буш заявил, что задача Америки состоит не просто в том, чтобы наказать тех, кто несет ответственность за это преступление, но искоренить терроризм во всем мире. В отличие от Клинтона, который считал, что нападение на торговый центр в 1993 году требует чисто полицейских мер, Буш торжественно поклялся преследовать террористов в любой точке земного шара. Это не полицейская, это военная проблема, подчеркнул он, и воевать надо не просто с теми, кто совершил этот бесчеловечный акт, но с режимами, стоящими за их спиной. Подчеркивая, что война может растянуться на годы, Буш отнюдь не скрывал от людей масштабов испытания, с которым мы все столкнулись.
Прессе Буш в рузвельтовском стиле сказал, что война эта «необычная». И далее не раз возвращался к этой теме, варьируя на все лады. «К таким войнам мы в Америке не привыкли.
Величайшее поколение штурмовало плацдармы противника… Поколение Икс получило возможность наблюдать за эффек том действия новых военных технологий, сидя у экранов своих телевизоров… Но сегодня начинается другая война, требующая иного отношения и иного менталитета».
Буш сказал даже, что война сыграет определяющую роль в эволюции американского национального характера, «сегодня мы, как никогда остро, ощущаем свое предназначение». Нашим временам, продолжал он, свойственны некоторый гедонизм и эгоистическая замкнутость, но «какие сдвиги в культуре, чувствуется, происходят… мы начинаем задумываться о подлинных ценностях жизни».
Это высказывание живо напоминает слова Черчилля: «Сегодня британское общество испытывает подъем, какого не видела еще его продолжительная, насыщенная событиями, славная история». Или слова Рузвельта: «Нынешнее поколение американцев пришло к осознанию — осознанию глубоко личному — того факта, что есть вещи поважнее жизни любого индивида или даже группы людей, что есть вещи, за которые можно пожертвовать, и пожертвовать с готовностью, не только разного рода приятностями, не только собственностью или связями с теми, кто тебе близок, но самой жизнью».
И вновь — какое разительное отличие от Линдона Джонсона, который даже не попытался заразить народ чувством большой цели. Вьетнам оказался просто досадной помехой на пути реализации программы Великого общества, которой президент отдал себя без остатка. Успехи, достигнутые на фронтах борьбы за гражданские права и против нищеты, открыли ему самые радужные перспективы на домашней арене. Будучи человеком, которого нелегко столкнуть с избранного пути, Джонсон просто отмахнулся от Вьетнама, утверждая, что надо заниматься изготовлением собственного пирога и есть его. «Наша страна, — говорил он в послании конгрессу и нации 1966 года, — достаточно могущественна для того, чтобы решать задачи в иных частях света, не отрываясь от строительства Великого общества дома». Директор Федеральной резервной системы Чарлз Шульце потребовал пятимиллиардного увеличения налогов, но президент, не испытывая доверия к электорату, популистским жестом снизил эту цифру в пять раз, явно предпочитая отдать будущность страны в залог честному призыву потуже затянуть пояса сегодня. Таким образом, он упустил возможность вдохновить и по-настоящему стать во главе нации. По словам Кирнз Гудвин, «война требует от людей величайших жертв. В такие минуты перед ними с необыкновенной остротой встает проблема выбора». Именно возможности выбора и лишил своих соотечественников Линдон Джонсон. Он скрыл от них факты, на основании которых они могли бы принять решение — либо сделать войну во Вьетнаме серьезным национальным приоритетом, либо выйти из нее. «В конечном итоге, — заключает Кирнз Гудвин, — государственный деятель не может проводить политику войны, не зная, за какие цели и сколь долго готов сражаться народ».
