Михаил Домогацких - Последний штурм
— Но ваше бескомпромиссное требование ущемляет интересы США, взявших на себя определенные обязательства.
— Интересы США на вьетнамской земле? — с иронией в голосе спросила Нгуен Тхи Бинь. — Пусть господин Никсон подумает об интересах Америки, которые страдают из-за его политики.
Америка резкими выступлениями политических деятелей отреагировала на маневры своего президента.
— План Никсона, — сказал сенатор Эдвард Кеннеди, — является не новой инициативой, а признанием провала его политики. Буквально все, что сказал президент, можно было говорить и говорить месяцы и даже годы назад.
Юджин Маккарти заявил, что предложение Никсона ни по существу, ни по форме не отличается от того, с чем выступал Джонсон. «Круг замкнулся. От предвыборных обещаний Никсона ничего не осталось. Ему придется придумывать что-то новое перед новыми выборами. Впрочем, при нашей системе Никсон может спокойно рассчитывать на переизбрание».
Совсем с другой стороны взглянула на «мирный план» Никсона газета «Вашингтон пост»: «Президент не случайно выступил со своим заявлением перед визитом в Пекин. Это наводит на мысль, что китайские руководители вполне терпимо относятся к его политике, если не молчаливо поддерживают ее».
В Вашингтоне шла подготовка к поездке в Пекин. Никсон несколько раз встречался со специалистами по Китаю из государственного департамента. Они рассказывали ему о традициях, обычаях, культуре Китая, учили произносить самые простые фразы, пользоваться палочками для еды. Наконец, Никсон попросил достать для него стихи Мао Цзэдуна и даже выучил одну строфу о тереме, стоящем в горах и продуваемом ветром.
— Как держаться с председателем Мао? — спросил он. — Я надеюсь, мне предстоит с ним встретиться.
— О, тут вам нечего беспокоиться, господин президент. Вас приведут в залу, где будет сидеть Мао, окруженный любимыми конфуцианскими книгами. Судя по впечатлениям, которые получили все, кто встречался с ним в последнее время, физическое состояние его крайне тяжелое: речь бессвязная, скорее бормотание, потухший взор. Вас приведут не к политическому лидеру, а к богу.
— Но о чем же можно говорить с ним в таком случае?
— Он сам устами своей племянницы-переводчицы задаст вам вопросы. А ваши ответы ему проговорят в ухо, причем, может быть, совсем не то, что вы сказали.
В огромном президентском «боинге» где-то над Тихим океаном Никсон пригласил к себе в салон четырех самых видных политических обозревателей. Он хотел в их вопросах услышать, что их больше всего интересует, а в своих ответах, не рассчитанных для печати, дать направление будущим публикациям.
— Господин президент, — спросил представитель «Нью-Йорк таймс», — не чувствуете ли вы, что вам будет трудно дать ответ на вопрос, почему вы накануне своего визита в Китай отдали приказ о возобновлении бомбардировок Северного Вьетнама?
— Во-первых, господа, считайте, что на этом столе сидит «черная кошка», и все, что будет сказано здесь, — табу для печати.
Журналисты дали слово президенту, что ни одного слова не просочится в печать, но идеи, высказанные им, будут служить им ориентиром.
— В последние дни, — сказал Никсон, — у нас продолжались активные контакты с лидерами Китая. Когда я отдал приказ о возобновлении воздушного давления на Ханой, мы не услышали никаких возражений. Более того, у нас сложилось впечатление, что они всячески избегали каких-нибудь требований об изменении политики США в Индокитае в качестве условия нашей поездки в Пекин.
— Чем вы можете объяснить такое поведение, хотя, как вы знаете, в газетах они продолжают говорить о верности своим северовьетнамским соседям?
— Видимо, существенными переменами внутри руководства, разрывом с Россией. Возможно, они планируют в будущем опереться на экономическую помощь свободного мира. Но сейчас об этом говорить рано. Все будет зависеть от того, как сложатся отношения между нашими странами после визита.
— Вы не думаете, господин президент, что на пути к сближению находится еще один барьер — Тайвань?
— Думаю. Но при взаимной заинтересованности к сближению можно найти возможности и для его устранения. Если мы через десятилетия отчужденности сумели найти пути для встречи на самом высшем уровне, разве это не говорит, что нет таких трудностей, которые нельзя было бы преодолеть?
— Почему, господин президент, мы легко пошли на изменения своей позиции в вопросе о допуске Китая в ООН? Двадцать с лишним лет мы боролись с коммунистическими и нейтральными странами во имя того, чтобы не допустить Пекин в эту организацию, и вдруг такой резкий поворот?
— Не в традициях Америки, господа, цепляться за отжившие доктрины. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?
— Будете ли вы обсуждать проблему Тайваня в Пекине?
— И проблему вьетнамской войны?
— Не спешите с вопросами, господа, сначала надо прибыть в Пекин, — улыбаясь, сказал Никсон. — А что мы там будем обсуждать, вы узнаете в свое время.
В Пекине тоже готовились к встрече с президентом Никсоном. Разрабатывался ритуал приема, обсуждалось меню торжественного обеда из тридцати блюд, с обязательным включением самых экзотических: суп из ласточкиных гнезд, акульи плавники, трепанги в соусе, подушечка верблюжьей стопы и на десерт — компот из засахаренных семян лотоса. Мадам Цзян Цин, супруга председателя Мао, играющая все более заметную роль в определении не только культурной, но и внешней, и внутренней политики, потеряла покой. Она хотела показать себя высоким гостям из Америки во всем величии — и как мудрого политика, и как реформатора национальных традиций. Последним словом и высшим достижением мировой культуры называла она свои революционные спектакли и особенно «Женский батальон». Она не могла простить Дэн Сяопину, к счастью, теперь заключенному в лагерь для перевоспитания лиц, «пробравшихся в партию, но идущих по капиталистическому пути», его гнусные выпады против нового направления в развитии культуры, открытого Цзян Цин. Это он сказал, что «великие революционные спектакли» Цзян Цин — «бредовое изобретение похотливой бабенки». И добавил: «Неважно, какого цвета кошка — черная или белая, лишь бы она мышей ловила».
Плотно надвинув солдатскую фуражку на самые брови, Цзян Цин лично проводила репетицию «Женского батальона» на сцене театрального зала Дома собраний, требуя, чтобы каждое движение, каждый жест, каждый звук имели свой сокровенный смысл, прославляя «великого кормчего» и свершения мудрейшей женщины Китая, которую сейчас сравнивают с императрицей Цы Си. При определенных условиях — председатель Мао в свои семьдесят восемь лет уже очень плох, — если удастся устранить последнего из ближайших его соратников — Чжоу Эньлая, — она могла бы взять на себя управление страной. «Впрочем, — подумала Цзян Цин, — французский профессор, обследовавший Чжоу, по секрету сказал ей, что у его пациента началась раковая болезнь. Можно продлить его жизнь, но спасти, увы, наука не в силах». В те дни никто на свете не смог предвидеть, что через три года уйдет из жизни Чжоу Эньлай, а возвращенный им из заточения Дэн Сяопин снова попадет в немилость и появится на китайской сцене только после смерти Мао, вызвавшей колоссальные перемены в бывших императорских покоях Запретного города. Еще раньше чем Мао уйдет с политической арены президент Никсон, замешанный в политических махинациях, вошедших в международный лексикон под именем «уотергейтское дело». Однако его опыт не будет забыт, им воспользуются через несколько лет помощники Рональда Рейгана, устроив кражу секретных документов у соперника на выборах — Дж. Картера.
Но до всех этих событий еще было несколько лет.
Полковник военно-воздушных сил США, командир президентского лайнера вышел из кабины экипажа.
— Что нового, Джек? — спросил его Никсон.
— Через час десять минут будем садиться в аэропорту Пекина. Оттуда просят, сэр, чтобы вы были тепло одеты, температура в Пекине — минус восемь градусов, сильный северный ветер. Спрашивают: нужно ли привезти на аэродром шубы?
— Поблагодарите, полковник, хозяев за заботу, но мы захватили с собой теплую одежду.
…«Боинг» на малых оборотах двигателей подрулил к самому вокзалу, и из его иллюминаторов прибывшие с интересом смотрели на землю, которую президенту Никсону выпала честь открыть для Америки.
У самолета президента готовились приветствовать премьер Чжоу Эньлай, хорошо известный всем по фотографиям, и какой-то высокий старый человек, одетый в пальто с воротником из выдры. Но самым странным в его одеянии были матерчатые тапочки на толстой стеганой подошве и ослепительно белые носки, видневшиеся из-под коротковатых брюк.
— Кто это? — спросила мадам Никсон.
— Это, мадам, один из ближайших друзей председателя Мао, маршал Е Цзяньин, — сказал офицер из ЦРУ. — Его белые носки под любой костюм и в любую погоду сначала выглядели курьезом среди военных. Но потом к ним привыкли, и теперь было бы столь же странно увидеть маршала в другом наряде.
