Робин Кори - Страх. История политической идеи
8. То вверх, то вниз
Это заложено в человеческой природе: власть над источниками существования человека увеличивает контроль над его волей.
Александр Гамильтон[65]Принято считать, что в американском обществе нет добродетели выше, чем упорный труд1. В другие времена, у других народов труд виделся как знак библейского проклятия, отличительная черта трудящихся классов, линия, по которой проходит водораздел между буржуазией и праздной аристократией. У нас же труд — это универсальный инструмент определения личностных достижений, символ заработанного, а не наследственного социального статуса. Может показаться странным, что в Соединенных Штатах мы настолько тесно связываем идентификацию человека с его работой, поскольку в нашей культуре существует глубинная, пусть даже не осознаваемая нами тенденция, в силу которой на рабочем месте часто складывается настороженная по отношению к индивиду атмосфера. Вот, например, Бенджамин Франклин — образец человека, который всего добился самостоятельно, но при этом обнаружил, что личность может создаваться не в работе, как обычно считается, а путем отказа от нее. Франклин работал в бостонской типографии, которая принадлежала его старшему брату Джеймсу. Старший брат, считая себя хозяином, а Бена — подмастерьем, регулярно бил младшего и, по словам самого Бена, «очень уж унижал меня, когда чего-то от меня требовал». Поэтому Бен решил «отстоять свою свободу» и поискать какой-то другой работы. Но Джеймс позаботился о том, чтобы больше никто не принимал его брата на работу; тогда Бен решил переехать из Бостона в Нью-Йорк. Опасаясь, что «если я попытаюсь убежать открыто, будут приняты меры, чтобы помешать мне», он обратился к некоему капитану судна, чтобы тот тайно вывез его из города2. Так он обратился в бегство от тяжелой работы, не от наместников британской короны или церковников, а от своего работодателя и от бостонских черных списков, сделав свой первый шаг к свободе и обретению независимой личности.
Хотя активисты рабочего движения и прогрессивно настроенные политики в какие-то моменты отчасти отводили от Франклина связанные с его трудоустройством дискриминационные меры, позднейшие жалобы свидетельствуют о том, что дискриминация продолжалась. В начале и в конце xx века Джон Дьюи и Роберт Дал, два политических теоретика, прекрасно знавших американские реалии, предупреждали, что демократия в Соединенных Штатах не будет реализована, если она не придет на рабочие места3. Даже Голливуд, этот город грез, изображает место работы как арену ночного кошмара. В тревожащей комедии Билли Уилдера 1960 года «Квартира» Джек Леммон играет Бекстера, энергичного управляющего в современной корпорации, который готов сделать все, чтобы добиться успеха. Но и за амбиции приходится платить. Бекстер вынужден регулярно предоставлять свою квартиру женатым служащим компании для незаконных любовных развлечений. Инициалы Бекстера — Си-Си — представляют собой аббревиатуру словосочетания «копировальная бумага», что может служить намеком на конформизм, столь распространенный в середине века. Но это сокращение также созвучно испанскому Si! Si! (Да! Да!), что указывает нам на еще более глубокую измену принципу личной свободы: Бекстер — это «человек-да»4. В конце концов Бекстер влюбляется в женщину, с которой его босс проводит время в его квартире. В конце фильма Бекстер восстает против босса и завоевывает возлюбленную. Сказав «нет» своему нанимателю, Бекстер становится полноценной личностью.
Как и большинство американских повествований, «Автобиография» Франклина и голливудский фильм имели счастливый конец. На реальных рабочих местах в Америке счастливые исходы встречаются не так часто. Даже в наш век постмодерна на работе нас связывают путы, оставшиеся нам от старого мира. От нас ожидают почти детской покорности, а непослушание карается страхом и насилием. На работе служащие пользуются далеко не всеми правами — на частную жизнь, на свободу высказываний, на соблюдение должных процедур; а ведь вне рабочих мест мы воспринимаем эти права как нечто само собой разумеющееся. Все личные поступки (вплоть до простейших жестов), все слова и даже мысли контролируются. В либеральном государственном устройстве есть свои недостатки, но оно кажется политическим раем по сравнению с той нелиберальной атмосферой, что встречает нас за заводскими воротами и за дверями контор. А когда трудящиеся предпринимают попытки объединиться в союз, чтобы иметь у себя на работе малую толику либерализма, наниматели применяют против них целый арсенал законных и незаконных мер и парализуют тем самым даже самую безобидную критику существующих установлений. В наши дни обстановка на рабочих местах настолько репрессивна, что «Хьюман райтс уотч»[66] недавно создала исследовательскую группу, возглавляемую профессором из «Лиги плюща»[67], для наблюдения за положением в области трудовых отношений. Что же обнаружила эта комиссия? Только за последние десять лет, согласно статистике, приводимой федеральным правительством, почти 200 тыс. человек понесли наказание за осуществление права на создание союза и на вхождение в него5.
Если мы хотим противостоять «страху по-американски», то борьба эта должна быть начата и завершена на рабочих местах, так как именно там граждане наиболее регулярно испытывают репрессивный страх и насилие над личностью. И это тяжкое, индивидуальное бремя, испытываемое на рабочих местах, не является единственной причиной для тревоги. Его политические последствия не менее (а то и более) существенны. Американские элиты неизменно держат на наших рабочих местах арсеналы, которые они вправе пустить в ход в соответствии с законом, причем в откровенно политических целях. Это заключение справедливо не только для эпохи маккартизма, но для всех периодов американской истории. В ходе своих странствий по Соединенным Штатам в 1830-х годах Токвиль спросил известного врача из Балтимора, почему так много образованных американцев декларируют свою религиозность, тогда как очевидно, что у них имеется «множество сомнений относительно предмета догматов». Доктор ответил ему, что поскольку духовенство в Соединенных Штатах весьма влиятельно, то оно укрепляет свое влияние не через традиционные государственные механизмы европейского типа, а путем создания и разрушения карьер частных лиц.
Если священнослужитель, известный своим благочестием, объявит, что такой-то человек, по его мнению, не верует, карьере этого человека почти наверняка придет конец. И еще пример: перед вами квалифицированный врач, не придерживающийся христианской религии. Однако он полагает, что его профессиональные качества позволят ему приобрести хорошую практику. Но как только он приходит в дом, то ревностный христианин, служитель церкви или кто-то еще обращается к главе семьи и говорит: поосторожнее с этим человеком. Возможно, он и вылечит ваших детей, но он соблазнит ваших дочерей или вашу жену, ведь он неверующий. А при этом есть еще господин имярек. Он такой же хороший врач, как и этот, но он религиозен. Послушайтесь меня и доверьте ему здоровье ваших близких. И люди почти всегда следуют таким советам6.
У Э. Б. Дюбуа, в полной мере познакомившийся с насилием расистского характера, которое во второй половине XIX века сорвало процесс реконструкции, утверждал, тем не менее, что страх на рабочих местах в конечном счете задушил идеи политического равенства чернокожего населения после Гражданской войны. «Решающим фактором было систематическое и всемогущее экономическое давление. Негры, если они хотели работать, не должны были ввязываться в политику. Если они хотели повысить свои доходы, не должны были обращаться к проблеме положения негров. Влиятельные посты были доступны только тем неграм, которые были признаны „безопасными и безупречными“, и власти пристально следили за их служебной деятельностью и карьерным ростом. Начиная с 1880 года чернокожий американец, чтобы заработать на жизнь, был вынужден отказаться от политических притязаний»7. Такая же ситуация существовала и в годы войны во Вьетнаме, когда ФБР контактировало с работодателями, убеждая их способствовать подавлению политической активности их работников8.
Некоторые предприниматели могли не использовать свои фирмы для целей столь откровенно политического характера; все же они смотрели на рабочие места, как на островки посреди бурного моря демократии. Рабочее время служащих проходило в условиях не либеральной демократии, а иерархического мира, существовавшего в старой Европе. Эта несвобода на рабочих местах влекла последствия политического характера и вне работы. Если человек, занятый в частном секторе, испытывает страх перед своим работодателем, то он не склонен метать громы и молнии по поводу допускаемых работодателем нарушений. В этом случае граждане и политики лишены информации, необходимой им для деятельности во имя общественного блага9. Если человек занят в общественном секторе и опасается вышестоящих лиц или эти лица наказывают его за поднятый шум, то, как показывают недавние примеры Колина Раули, Джозефа Уилсона, Валери Плейм и Ричарда Кларка, он едва ли захочет обращаться к экспертам, чьи знания могли бы предотвратить серьезные ошибки, вызванные политикой правительства10. Если работодатель упорно препятствует привлечению в ряды профсоюза новых сотрудников, то их возможности бороться за влияние уменьшаются, заработная плата остается на низком уровне, что может привести к снижению покупательского спроса11. Кроме того, слабость рабочего движения означает низкую политическую зрелость и политическую мобилизацию трудящихся, недостаточность противовеса господству корпораций и рынка. Поэтому ослабленные профсоюзы способствуют съеживанию процветающей двухпартийной политической системы в едва теплящуюся демократию. Сегодня многие наблюдатели оплакивают утраты.
