Мирослав Йованович - Сербия о себе. Сборник
В 1996 г. на просвещение было направлено только 3% ВВП, и эта цифра не изменилась до конца десятилетия. В то же время Европейский союз в 1995 г. тратил на просвещение 5,2%, а некоторые страны, входящие в него, тратили даже больше (Дания – 8%, Швеция – 7,8%, Финляндия – 7,3%). В детских садах, школах и вузах работает около 126 тыс. человек, что составляет 5,2% от общего числа работающих в Югославии. Это самая образованная и самая низкооплачиваемая профессиональная категория в нашем обществе. Если в 1990 г. зарплата преподавателей была на 30% выше среднестатистической по стране, то в 1997 г. эта разница составила лишь 4%. В последующие годы зарплаты преподавателей продолжали уменьшаться. Принимая во внимание высокую квалификацию преподавательского состава по сравнению с остальным населением, это суровый показатель негативной оценки труда. Если представители других профессий в кризисные времена работали не каждый день (многие предприятия работали всего на 10% мощности – «Вискоза», «Застава» и т. д.), то работники просвещения, по словам доктора Ивана Ивича, эксперта в области образования, постоянно и усердно выполняли свою каждодневную работу в полном объеме. Когда нищета и голод постучались и в их дома, они тоже решились на забастовки (после врачей, судей, шахтеров, актеров, музыкантов) и вышли на улицы. Были и такие школы, в которых в течение трех лет выполнялся обязательный по закону минимум, а уроки длились по 30 минут в качестве разновидности легальной забастовки.
Режим Слободана Милошевича преследовал всеми возможными средствами вновь образованные независимые профсоюзы работников просвещения, включая увольнение профсоюзных активистов с работы. Низкие заработные платы в сфере просвещения (в среднем 65 марок) заставили уйти из профессии всех, кто только мог. Забастовки не прекращаются и по сегодняшний день.
Сильная централизация и строгая административная иерархия в школьной системе являются препятствием к ее серьезной демократизации. Во времена Милошевича выбор и назначение директора школы производились по критериям правящей партии, то есть политической принадлежности министра образования. Это еще больше способствовало нехорошей политизации образования, навязывался менталитет покорной преемственности, работники просвещения не должны были задаваться вопросами ни о политике приема в школу, ни о школьной программе, ни о делах самой школы как организации. Труд и знания преподавателей недооценивались, уничтожался их критический дух, а поощрялась слепая покорность и приверженность правящей партии. В школах преобладала система «своих людей», которые без возражений голосовали за решения директора, что привело к длительной негативной селекции кадров в школах. Из школы уходили самые лучшие и способные преподаватели (и не только из-за зарплаты), а приходили те, для кого другие пути были закрыты. Школа, таким образом, перестала быть центральным учреждением, создающим и сохраняющим общий корпус социальных и прежде всего моральных ценностей.
О положении вузов я не стал бы рассуждать, принимая во внимание то, что отдельный, очень хороший номер этого журнала в 1998 г. был посвящен теме «Вузы в Сербии». Вузы разделили тяжелую судьбу всего образования, подвергшись острым политическим и иным репрессиям правящей коалиции партий супругов из Дедине и сербских радикалов. Очень небольшой процент населения страны имеет высшее образование, при неодинаковом распределении по регионам (в основном в Белграде и Воеводине). Ощущается недостаток кадров с высшим образованием, прежде всего в южных и западных регионах Сербии. Появилась тенденция к уменьшению числа студентов, получающих дипломы (по сравнению с количеством поступивших в вуз в течение года дипломы защищают только 6,4% от запланированного на этот срок количества студентов). Долгий, неэффективный процесс обучения, не обремененный модернизацией, новыми технологиями и компьютерной революцией, является последствием общего невнимания к образованию и уровню знания в стране и политического подозрения по отношению к автономии просветительских учреждений и к молодому поколению в целом. Срочной мерой должен стать новый, реформаторский закон о высшем образовании, который вернет полную автономию вузам и будет разработан в соответствии с нормами европейского академического сообщества.
Что нужно сделать после Милошевича в этой области? Основное требование – отказаться от доминирующей государственной модели образования, ее пагубного политического и идеологического гнета. Необходимо отменить бюджетную, кадровую, программную, законодательную монополию так называемой государственной школы. Плюралистическому, демократическому обществу нужна полная автономия образовательной системы на всех уровнях, свобода создания гражданами (работниками просвещения и родителями учащихся, самими школьниками и студентами) таких форм и содержания образования, которые будут соответствовать потребностям нового времени, новой экономики, новых гражданских свобод. Децентрализация этой системы с учетом местной общественности, потребностей региона, этнических и других различий; в организационном и программном плане – освобождение от авторитарных наслоений политического прагматизма и идеологического фанатизма и утилитарности; освобождение от иерархического подчинения, делающего личность пассивной в образовательном процессе; возвращение педагогической автономии как предпосылки для того, чтобы школа стала инициатором модернизации, гражданского воспитания и ответственности за свою работу и за цивилизационный статус общества, – это только некоторые условия для выздоровления образования здесь и сейчас. Нужно увеличить участие образования в национальном доходе, вывести работников просвещения из нищеты, избавиться от коррупции и коммерциализации в школьных учреждениях, уравнять положение и ответственность общественного и частного сектора в образовании, ввести стандарты и нормативы Европейского союза в школьную систему, привнести в школы достижения компьютерной революции, открыть пути новым, альтернативным педагогическим теориям и проектам и т. д. Но прежде всего нужно, чтобы новая политическая элита вернула престиж образованию как фундаменту демократии и развития.
Что касается положения науки и политики по отношению к ней в сегодняшней Югославии, то и здесь очень много проблем. Министерство науки в Сербии в 1998 г. потратило 0,35% бюджетных средств. Часть ВВП Югославии, выделяемая на науку и развитие, уже давно составляет менее 1% (в 2000 г. – 0,22%), тогда как, например, в Швеции выделяется 3,8%, в Финляндии – 2,8%, в Германии – 2,3% и т. д. (данные за 1997 г.). В обнищавшей, изолированной, уничтоженной войной стране со страдающей аутизмом политической элитой лучшего быть и не могло. Вопрос в том, смогут ли пикантные лозунги Джинджича (например, «Вместо сливовицы – компьютеры») быстро вывести нас из этой блокады развития. При этом нужно иметь в виду, что в развитых странах около 70% роста производства приписывается технологическим новшествам, а остальные 30% – рабочей силе и капиталу. Здесь же ни политика, ни экономика не являются изобретательными, что уж говорить о науке и технологиях. Специалисты Центра по исследованию развития науки и технологии, входящего в состав НИИ имени Михайло Пупина, говорят о тяжелой болезни науки и технологии в Сербии и о гибели сербской научно-исследовательской традиции. Для выздоровления необходимо прежде всего упразднить существующее Министерство науки и технологии. Это пресловутое министерство годами ставило свой сектор непосредственно на службу узких партийных интересов коалиции СПС–ЮЛ (особенно три последних министра: С. Ункович, Д. Каназир и Б. Ивкович), делая невозможными усилия общественности по разработке в стране современной, критичной и реальной стратегии развития науки и технологии. В уже развитый процесс глобализации мы вступаем, пренебрегая ключевыми ресурсами развития: образованием, исследованиями, инновациями и технологиями. Уже давно Кан предупреждал, что «технологическое развитие таково, что в течение следующих пятидесяти лет мы будем заняты тем, что сегодня еще серьезно не принимается во внимание». В нашей политике все еще преобладает традиционное, магическое и интуитивное, основанное на «здравом смысле» поведение и сознание, в противовес неудержимой волне все большей аккумуляции и использования научных и технологических знаний в постиндустриальном обществе. Ключевые системы индустриальной цивилизации – транспорт, электроснабжение, сельское хозяйство, фармацевтика – здесь находятся в состоянии коллапса и не удовлетворяют элементарных потребностей населения. В них в течение десяти лет ничего не инвестировалось, а национальные приоритеты были или другими, или же непрозрачными идеологическими фикциями. Равнодушие к самой жизни стало знаком нигилизма нашей бывшей политической элиты. Дворцы спорта (за которыми стоят министерства профессионального спорта) строились быстрее и с большим размахом, чем школы, библиотеки, лаборатории, заводы. В стране, где промышленность функционирует на 20–30%, где оборудование изношено, технологии по большей части устарели, продукция неконкурентоспособна, где рабочий класс разорен, а население находится на грани нищеты, естественным образом происходит массовая эмиграция молодежи, специалистов, ученых. Из НИИ Винча в период с 1991 по 2000 г. ушли почти 400 сотрудников, а из НИИ им. Михайло Пупина – 410 сотрудников. Так называемая утечка мозгов из Сербии приобрела размеры национальной катастрофы. Сегодня большая часть исследовательских учреждений в Сербии пополняет свой бюджет за счет чего угодно, но только не научной работы. В течение последних трех лет (1998–2000) из бюджета Сербии в Министерство науки и технологии направлялось одинаковое количество денежных средств (по 800 млн. динаров в год), но даже эти деньги не были полностью потрачены за последние два года! Начиная с 1991 г. постоянно сокращается число исследователей в технико-технологических, биотехнических и естественных науках. Структура нашей научно-исследовательской системы прямо противоположна модели, существующей в развитых странах. Если в странах ОЕЦД в среднем 65% исследователей работают на производстве, 25% в вузах и остальные в так называемых государственных НИИ, то в Сербии 7% работают на производстве, 66% – в вузах и 27% в НИИ. Это значит, что наука в нашей системе во многом отделена от производства или же не знает его потребностей.
