Сергей Волков - Почему РФ - не Россия
сталинском сердце, и к Самодержавию?» Идеологи «нового русского коммунизма», со
своей стороны, дозволяли примкнуть к себе и «новому русскому национальному
традиционализму» (при условии отказа последнего от антикоммунизма,
антисоветизма, нетерпимости по отношению к атеистам, от идеализации монархии и
столыпинских реформ).
Следует заметить, что русское национальное движение, было единственным
появившимся после 1991 г. «внесистемным» элементом. Конечно, подспудно
развиваясь в условиях «ленинской национальной политики», как дитя в утробе
матери, пораженной всеми возможными инфекциями, оно вышло на свет уродцем и в
90-х годах в «чистом» виде оставалось крайне маргинализированным, а в
сколько-нибудь заметном виде выступало опять же как совершенно левое — в виде
советизированного национал-социализма. Однако в дальнейшем, в 2000-х годах, оно
приобрело вполне самостоятельные очертания и вышло из-под контроля
национал-большевизма, более того, видимая часть его заняла определенно
антикоммунистические позиции. И хотя оно оставалось крайне раздробленным и
организационно-политически ничтожным, в идеологическом плане оно стало
чрезвычайно популярным и даже настолько, что заставило обратить на себя
недоброжелательное внимание властей, для которых борьба с этими настроениями чем
дальше, тем больше становилась приоритетной задачей. Но это — совершенно
отдельная тема. Здесь же существенно подчеркнуть, что ко времени событий 1991 г.
и после них ни одно из обстоятельств — ни политическое происхождение и позиция
власти, ни «человеческий фактор», ни общественные настроения, ни идеология любой
из сколько-то значимых политических сил, — не располагали к восприятию наследия
императорской России.
Заключение.
Приходится констатировать, что существующая ныне Российская Федерация — не
Россия, а лишь государственное образование, существующее на части территории
последней и не имеющее к ней никакого отношения ни политически, ни юридически,
ни культурно. Это все ещё обломок созданного коммунистической партией на
развалинах уничтоженной ею России Советского Союза — нереализованной заготовки
«земшарной республики Советов». Развал СССР не привел к возрождению российской
государственности. Тандем советоидной власти и советской же по духу
интеллигенции другого результата и не предполагал. Правда о реально-исторической
России оказалась никому не нужной, и её наследие не было востребовано.
Востребованы были только отдельные внешние атрибуты, но и с учетом их
использования уровень «уподобления» исторической России в целом (в одних
областях он был большим, в других — меньшим) не превышал таковой конца 40-х —
начала 50-х годов.
Однако сохранение советской идентичности при очевидном банкротстве в мировом
масштабе коммунистической идеологии и необходимости возвращаться на естественный
путь экономического развития не могло не породить многочисленных коллизий и
противоречий, находящих выражение в чудовищных химерах: противоестественной и
смехотворной мешанине символики и причудливом переплетении антагонистических
воззрений. Власть, уже не помышляющая о коммунистическом мессианстве, но не
желающая порывать с порожденным им советским наследием, нуждалась в добавлении к
последнему и наследия тех, кто был её антагонистом. Так в устах носителей власти
появились цитаты из «Наших задач» И.А. Ильина. Но чьи, собственно, «наши» эти
задачи? Между тем ответ предельно конкретен. «Наши задачи» первоначально
издавались руководством РОВС «только для единомышленников» — его членов. Ильин
не только был наиболее ярким апологетом Белого движения (именно его взгляды
наиболее адекватно выражают идеологию Белого Дела), но был организационно с ним
связан, являясь официальным идеологом Русского Обще-Воинского Союза —
организации, созданной генералом П.Н. Врангелем и объединившей в эмиграции чинов
всех белых армий. Этот пример весьма характерен.
Нетрудно заметить, что все основополагающие установки и лозунги, которые сейчас
вынужденно приняты государственной властью — культ российской государственности,
идеология национального единства, озабоченность территориальной целостностью
страны, отрицание «классовой борьбы» (вплоть до принятия закона, карающего за
«возбуждение социальной розни»), экономическая свобода — чисто «белые». Это всё
то, что было в старой России, за что боролись белые и всё то, что было так
ненавистно красным. Но власть отождествляет себя не с белыми, а с красными, и
ведет преемство не от исторической России, а от большевистского режима. Основное
противоречие современной жизни — как раз и есть противоречие между объективно
востребованными ныне «белыми» (то есть, собственно, нормальными, естественными и
здравыми) идеями и устремлениями и «красным» происхождением тех, кому приходится
их проводить.
Однако, хотя вследствие гораздо более продолжительного, чем в других странах,
существования на территории России коммунистического режима, поиски порванной
нити прежней государственности оказались тут крайне затруднены, объективное
развитие страны по естественному пути рано или поздно поставит и вопрос об
адекватном этому пути культурно-политическом оформлении. Исторической основой
бытия всех «развитых стран», на которые неизбежно будет ориентирована власть,
заинтересованная в конкурентоспособности своей страны, лежит не тоталитарная
утопия, а традиционное общество, однопорядковое исторической России. Поэтому
нынешнее противоречие между объективными задачами развития и субъективными
пристрастиями решающих их людей неизбежно со временем будет решено в пользу
первых (тем более при смене поколений).
Проблема государственного правопреемства с исторической государственностью после
ликвидации коммунистического режима теоретически не представляет особой
сложности и была, например, успешно решена в 90-х годах в восточно-европейских
странах. Для России она, конечно, гораздо сложнее в силу длительности господства
этого режима, но включает те же самые принципиальные моменты. То есть при
решении этой задачи были бы минимально необходимы такие вещи, как:
1) правовая оценка на высшем государственном уровне большевистского переворота
как преступного,
2) декларация о государственно-правовом преемстве с уничтоженной большевиками
российской государственностью,
3) признание юридически ничтожными всех актов большевистского режима по отмене
российского законодательства и признание в качестве отправной точки для
государственного строительства не большевистского правового наследия, а
ликвидированного им наследия исторической России.
В идеологической сфере эта задача предполагает ликвидацию всех форм почитания
разрушителей исторической российской государственности (памятников,
наименований, музеев и т.п.) и пропаганду государственно-правового и культурного
наследия исторической России. Переход на позиции преемства от исторической
государственности предполагает и принципиальную постановку территориального
вопроса с перспективой поэтапного его решения в различных формах (подобно тому,
как, например, законодательство ФРГ никогда не признавало расчленения страны
даже в самых, казалось бы, безнадежных обстоятельствах).
Новая социальная реальность, создавая слой людей, способных мыслить без оглядки
на советские стереотипы, может, в принципе, породить и подлинное (а не
бутафорское) тяготение к традициям и стилю мышления исторической российской
государственности и стремление быть её продолжателем. Тогда эти задачи вполне
могут быть поставлены на повестку дня и со временем с той или иной степенью
полноты решены.
* * *
Хотя история не имеет сослагательного наклонения, предположение о том, что в
случае сохранения Российской империи и ход мировой истории, и судьбы
традиционного порядка как социальной ценности могли бы оказаться совершенно
иными, едва ли будет слишком смелым. Разумеется, под воздействием общемирового
процесса технологических изменений, она бы претерпела определенную
трансформацию, но, скорее всего, сохранила бы некоторые базовые элементы
традиционного порядка. Возможно даже, что этот порядок обрел бы в российском
опыте новое дыхание: Россия могла бы дать миру пример и образец сочетания его с
