Константин Крылов - Русские вопреки Путину
109
Например, «Сказку о черном кольце». Вот начало стихотворения:
Мне от бабушки-татарки
Были редкостью подарки;
И зачем я крещена,
Горько гневалась она…
110
Впрочем, реальная Прасковья Федосеевна и в самом деле имела некое отдаленное отношение к татарам – поскольку по материнской линии происходила из рода князей Чагадаевых, обрусевших еще в XVII веке. Сколько там оставалось «татарского», судите сами.
111
Не нужно, впрочем, думать, что Ахматова использовала для украшения собственной родословной только азиатские цветы. Ей же принадлежат слова «ведь капелька новогородской крови во мне – как льдинка в пенистом вине». Здесь обыгрывается уже другой миф – вольной северной республики.
112
Вообще-то библейские имена были широко распространены среди русских, поскольку входили в святцы. Чтобы не множить примеры: пресловутого «арапа Петра Великого» звали именно что Абрамом, а одна из прабабок Пушкина звалась Саррой Юрьевной.
113
О еврейских журналистах, критиках и продюсерах и их определяющем влиянии на литературу, искусство и т. п. было уже написано достаточно, чтобы не разбирать эту тему подробно. Так обстояли дела в XIX веке, так же – с поправкой на советскую власть – и в XX. À propos, этим отчасти объясняется демонстративная юдофилия русских литераторов. Неюдофил в России не мог (и сейчас не может) рассчитывать на признание критики, а, следовательно, и на литературную карьеру. В советское время самыми яростными юдофилами были авторы, не пользовавшиеся благосклонностью советской власти. Ахматова, Цветаева, Арсений Тарковский были истеричными, на грани приличия «антиантисемитами», постоянно декларирующими свою преданность евреям. Например, Тарковский держал в доме напоказ Еврейскую энциклопедию, постоянно вел разговоры о еврейском происхождении всех сколько-нибудь известных людей, стремился угодить любому еврею и т. п. Про пламенный «антиантисемитизм» Ахматовой тоже хорошо известно. Это кажется странным, но на самом деле имеет простое объяснение. В условиях опалы со стороны официальной иерархии единственной опорой «сомнительных» авторов оставались еврейские литературные кланы, которые могли оказать поддержку, пристроить на какую-нибудь работенку и вообще снизойти. Благодарность облагодетельствованных была искренней и вполне заслуженной, поскольку евреи и в самом деле им помогали – а больше никто не мог. Напротив того, авторы, обласканные «софьей власьевной» (или искренне на нее полагавшиеся), могли позволить себе легкое фрондерство по отношению к еврейским струкотурам (как называл их Всеволод Некрасов, имевший неосторожность им не понравиться). Отсюда и странный парадокс: советский литератор Пикуль, пишущий антироссийские исторические романы с ритуальным поношением «черносотенного царизма» (некоторые сцены из «Нечистой силы» вполне достойны пера Демьяна Бедного), но при этом еще и позволяющий себе «антисемитские намеки».
114
Своего рода апофеозом советской культурной политики можно считать известный анекдот о том, как Михаил Светлов (Шейкман), поденничавший «переводами» (то есть, практически, сочинением) «поэзии народов СССР», столкнулся в писательском клубе с каким-то туркменом, который начал выдвигать претензии по поводу светловского перевода его «стихов». «Будешь шуметь, – сказал Светлов, – переведу тебя обратно».
115
Интересно посмотреть, как это воспринимается сейчас, в наши дни. Например, нью-йоркский эмигрант Ефим Горелик пишет следующее (выделения мои): «Я спросил у Яна Френкеля, повлияла ли музыка еврейских мотивов – «нигун» на его творчество, в том числе на «Русское поле». Подумав, он сказал: «Вряд ли». А мне кажется, что на песни, которые сочиняются всей душой, должно было повлиять то, из чего душа росла. Повлияло и растворилось в российской культуре, придав ей свой неповторимый колорит. А то, что это влияние может быть не сразу заметно, говорит только о том, что растворилось очень прочно, навсегда, назло блюстителям «чистоты» русского народа». Мне кажется, что эта злорадная интонация тут не очень уместна. Мне, скорее, жаль поэтессу и композитора, которым, наверное, было бы интереснее и приятнее творить в рамках своей национальной культуры. Хотя надо признать, что евреям, как талантливым стилизаторам, это удавалось вполне успешно, а иногда и вдохновенно.
116
То есть выходец из высокопоставленной кавказской номенклатурной семьи, «правильно женатый», родственно и кровно связанный с вершинами советской номенклатуры, и, last not least, русофоб, на генетическом уровне не переваривавший русских, почти так же, как «философ» Мераб Мамардашвили.
117
Любопытно отметить, что культ подпитывается анекдотами о ее выходках – каковые анекдоты, рассказанные о русской женщине, шли бы ей в осуждение. Рассказ о голой нетрезвой бабе, говорящей фраппированному гостю «ничего, что я курю?», вызывал бы омерзение – но когда речь идет о «великолепной Фаине», это вызывает умиление и восторг. Об этом двойном счете – когда одни и те же действия записываются одним в доход, а другим в расход – можно было бы поговорить куда подробнее, но наша цель сейчас иная.
118
Игорь Губерман – популярный в некоторых кругах «поэт-юморист», автор юмористических четырехстиший, называемых «гариками». «Гарики» стали известны в основном из-за откровенной русофобии и столь же откровенного, бесстыжего еврейского самолюбования, что для своего времени было новинкой. Сам Губерман, подобно пикулевскому персонажу-однофамильцу, «занимался иконами» и в советское время сидел за торговлю ими (сейчас дело называют «сфабрикованным», хотя Губерман не отрицает, что «коллекционировал»), потом эмигрировал в Израиль, где продолжал кормиться творчеством на все те же темы. В общем, «человек понятный».
119
Например, несмотря на очень значительное присутствие в России немцев (проживающих здесь с екатерининских времен), смешанных браков и потомства от них было крайне мало. Например, поблизости от деревни Тарутино, откуда родом мой дед, находился немецкий хутор. Отношения деревенских с хуторянами были вполне нормальными. Тем не менее общины жили вполне обособленно, особенно в плане «смешения кровей». Во многом это, конечно, объясняется религией – института гражданского брака крестьяне не понимали.
120
Правда, это конструирование имело ряд особенностей, в том числе те, о которых я упоминал в предыдущих ответах – «национальное платье» можно было получить только из советской швейной мастерской, но не шить его самому (без присмотра «совы»).
121
М. Н. Руткевич «О демографических факторах интеграции» («СОЦИС», 1992, № 1). Цитируется по книге С.Г. Кара-Мурзы «Советская цивилизация». NB: автор книги является идейным интернационалистом и считает межнациональное смешение позитивным явлением – так что он никак не заинтересован в искажении соответствующих цифр, во всяком случае, в сторону их уменьшения.
122
Простое воспроизводство населения требует коэффициента 2,2 как минимум – но для наших очень приблизительных прикидок это не столь важно.
123
В советское время существовало понятие «паспортная национальность», пресловутая «пятая графа». Запись производилась на основании записей в документах родителей, то есть «выбрать себе национальность» было невозможно. Такое «прикрепление к национальности» исследователи вопроса возводят к инструкциям НКВД от 1938 года, причем соответствующая практика не пересматривалась в течение всей советской истории. Таким образом, получающий паспорт подросток-полукровка мог выбрать одну из «родительских» национальностей. Решение – обычно родительское – принималось зачастую из прагматических соображений, имеющих весьма отдаленное отношение к национальной самоидентификации. Бывали даже случаи, когда одних детей записывали русскими, другими нет, «чтобы никому не было обидно». Но понятие «полукровка» отсутствовало как класс.
124
Здесь придется сделать большое отступление, так как миф о Москве как «плавильном котле» сейчас раздувается особенно сильно. При этом часто утверждается, что «плавильный котел» здесь был всегда. Чтобы не приводить многочисленные примеры, кто и как манипулирует данными о «полукровках», ограничимся всего одним, но характерным. Вот цитата из газеты «Московский комсомолец» (приводится по статье B.C. Малахова «Скромное обаяние расизма», опубликованной в журнале «Знамя», № 6, 2000). «Генетическая система Москвы (…) сейчас открыта как никогда. Она образует так называемый плавильный котел, в котором «варятся ДНК» жителей всех регионов и национальностей. Впрочем, так по большому счету было всегда. Например, в 1955 году москвич женился на москвичке только в каждом десятом случае. Все остальные браки были интернациональными. Соответственно, дети получались либо метисами (кровь смешивается пополам), либо полуметисами (треть «импортной» крови), либо квартеронами (четверть). По паспорту полукровки могут поголовно быть русскими, но что в их генах – черт (или бог?) голову сломит». Тут мы имеем дело с многослойной ложью. Начать с того, что данные о браках москвичей и немосквичей в 1955 году взяты непонятно откуда – скорее всего, из воздуха (имеющаяся в моем распоряжении статистика другая). Совершенно непонятно, откуда в Москве 1955 года – режимном городе – появилось столько приезжих брачного возраста (массовый завоз «лимиты» начался позже). Кроме того, брак предполагал решение квартирного вопроса, который в Москве никогда не был решен сколько-нибудь удовлетворительно. Главная подтасовка, однако, не в этом. В советское время, вплоть до начала перестройки, практически все приезжие в Москве – включая пресловутую «лимиту» – набирались из в основном из Центральной России. То есть в Москву везли русских, а не «интернационал». Браки между москвичами и немосквичами в подавляющем большинстве случаев не были «интернациональными» – это были самые обыкновенные браки русских с русскими же. То есть журналист передергивает, пользуясь тем, что в настоящее время слово «немосквич» довольно часто означает «кавказец» или «азиат».
