Рудольф Баландин - «Клубок» вокруг Сталина
«Родной близкий тов. Сталин. Я смею так к Вам обращаться, ибо я все сказал, все отдал, и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы.
Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной честной работе на виду партии, ее руководителей — потом провал в кошмар, в непоправимый ужас предательства…
Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства…
Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».
Письмо наводит на некоторые размышления. Оно несколько истерично, что вполне оправдано. Вряд ли оно лицемерно во всем, и выражение «я умру» звучит вполне реалистично, а не аллегорически. Почему бы перед смертью признаваться в любви к тому, кто санкционировал смертный приговор? Надежда на помилование? Якир не был настолько наивным или потерявшим разум от страха, чтобы не понимать, что это невозможно.
Написал бы он так, если бы не чувствовал за собой никакой вины? Нет, так бы не стал в этом случае писать ни один нормальный человек. Он бы уж в крайнем случае упомянул о целесообразности приговора, но уж никак не о его правоте. Даже если он лукавил ради того, чтобы спасти от репрессий своих родственников, то и тогда следовало бы писать с достоинством невинно страдающего, но готового идти на смерть ради дела партии преданного большевика. Ничего подобного в письме не просматривается.
Можно спросить: ну, а как же реабилитация Якира (а также Тухачевского и других)?
На этот вопрос помогает ответить справка, предоставленная Н.М. Шверником Н.С. Хрущеву по его просьбе. В ней говорится:
«Посылаю Вам справку по проверке обвинений, предъявленных в 1937 году судебными и партийными органами тт. Тухачевскому М.Н., Якиру И.Э., Уборевичу И.П. и другим военным деятелям в измене Родине, террору и военном заговоре.
Материалы о причинах и условиях возникновения дела на т. Тухачевского М.Н. и других видных военных деятелей изучены Комиссией, созданной Президиумом ЦК КПСС решениями от 5 января 1961 года и от 6 мая 1961 года.
Н. Шверник. 26.VI.1964 г.».Тут самое интересное, что, оказывается, высокая Комиссия изучала дела на военных через 5 лет после того, как этих людей реабилитировали. Получается, что такая реабилитация носила политический, если не сказать, конъюнктурный, характер, а потому и доверять ей трудно.
Однако, повторим, вполне возможно, что группа, назовем ее условно «Якира-Гамарника», не была посвящена во все детали и конечные цели «дворцового переворота». По крайней мере, относящийся к ней В. Примаков показал: троцкистская организация считала, что Якир наиболее подходит на пост Народного комиссара обороны вместо Ворошилова.
На процессе право-троцкистского блока обвиняемый А.П. Розенгольц рассказал об одном конкретном эпизоде заговора:
«Момент, на котором я остановился, — это совещание, которое было у меня на квартире с Тухачевским и Крестинским. Это было в конце марта 1937 года. На этом совещании Тухачевский сообщил, что он твердо рассчитывает на возможность переворота, и указал срок, полагая, что до 15 мая, в первой половине мая ему удастся этот военный переворот осуществить».
По словам Розенгольца, «у Тухачевского был ряд вариантов. Один из вариантов, на который он наиболее сильно рассчитывал, это возможность для группы военных, его сторонников, собраться у него на квартире, под каким-нибудь предлогом проникнуть в Кремль, захватить кремлевскую телефонную станцию и убить руководителей партии и правительства».
Было ли задумано все точно так, как здесь сказано, ручаться наверняка нельзя. Косвенным свидетельством реальности такого тайного совещания может служить самоубийство 8 июля 1937 года В.М. Курского, бывшего начальника Секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР (с ноября 1936-го по апрель 1937-го), а затем, в апреле-июне, начальника отдела охраны Правительства. Не на него ли полагался Тухачевский, планировавший проникнуть в Кремль и убить Сталина и его ближайших сторонников? Вполне вероятно, хотя и в точности неизвестно.
Если разговор с Тухачевским был действительно таким по дате и содержанию, как показал Розенгольц, то можно с уверенностью сказать: было уже поздно, переворот был обречен на провал, потому что Тухачевский находился под подозрением.
«Сам механизм осуществления переворота, — пишет С.Т. Минаков, представляется вполне достоверным и стыкующимся со… свидетельством М. Фриновского (1-го заместителя Ежова. — Авт.) о том, что были отменены все пропуска в Кремль в ожидании выступления Тухачевского».
«Теоретически этот план, — продолжает Минаков, — имел шансы на реализацию. Именно реализации этого плана ожидали Сталин, Н. Ежов, М. Фриновский и др., не зная точно, какого числа, в какое время М. Тухачевский решится провести его в жизнь. Очевидно, речь шла о 11–15 мая 1937 года.
…Мне представляется вышеизложенная версия заговора и попытки переворота, задуманные М. Тухачевским в конце марта — начале мая 1937 г., фактом, действительно имевшим место».
На наш взгляд, с таким выводом можно согласиться.
«По некоторым неофициальным свидетельствам посвященных в это дело лиц, — добавляет Минаков, — на квартире маршала М. Тухачевского был найден и черновик воззвания к стране». Был ли этот документ, а если был, то где хранится или каким образом исчез? Его вполне могли скрыть или даже уничтожить те доверенные лица Хрущева, которым он приказал срочно реабилитировать маршалов и генералов, связанных с делом Тухачевского. Ведь черновик такого воззвания мог послужить веским доказательством задуманного государственного переворота.
Возможно, целый ряд важных нитей «Клубка», равно как многие документы, свидетельствующие о диком рвении Хрущева в период массовых репрессий, были ликвидированы или особо засекречены в период его правления и борьбы с «культом личности Сталина».
Вместе с тем мы не знаем, что происходило с подобными документами в период так называемой «перестройки» и последующего «ельцинизма», когда к руководству государством пришли деятели не только антисталинского, но и антисоветского, антисоциалистического толка.
Во всяком случае, нет никаких фактических данных, которые свидетельствовали бы о том, что «Клубок» был нарочито запутан из искусственно сфабрикованных нитей, и не было никаких заговоров (а одни лишь наговоры), что в руководстве партией, государством, Красной армией пребывали только люди, преданные Сталину, стремящиеся проводить его генеральную линию. Такого нельзя предположить даже чисто теоретически.
Столь же неубедительно выглядит версия о том, что если и были враги у Сталина и его сторонников, то весьма деликатные, покладистые, робкие, не способные к активным действиям, тайным заговорам и переворотам. Они, мол, если и ошибались, то раскаивались искренне (странно, правда, что не один раз!), и расхождения с генеральным курсом у них были не принципиальные.
И вовсе бессмысленными выглядят тоже расходящиеся с фактами и ничем не подтвержденные идеи о том, что все политические процессы, которые проводились в сталинское время, были сфабрикованы, все свидетельства обвиняемых были выбиты — в буквальном смысле — следователями или принадлежат тайным сотрудникам ОГПУ-НКВД, что вся эта колоссальная машина репрессий была запущено только в результате злой воли и маниакального бреда Сталина.
Но как же тогда быть с той волей Сталина, которая укрепляла державу и улучшала благосостояние советского народа, повышала его культурный уровень? Как быть с удивительно верно продуманной внутренней и внешней политикой Сталина (будет с немалой долей преувеличения называть только это имя, хотя не он же один думал, работал, действовал на благо государства и народа)? Как объяснить его тонкую прозорливость, благодаря которой страна экономически и морально подготовилась к великой войне и победила?
Глава 7
РАСПРАВА
В середине 30-х годов международная обстановка все более осложнялась. Германо-польские соглашения нанесли удар по французским позициям в Европе. Это создавало основу для советско-французского сближения, за которое так ратовал нарком иностранных дел М.М. Литвинов.
Поначалу его замыслы были более масштабны. Он выступал за региональное соглашение о взаимной защите от германской агрессии с участием СССР, Франции, Чехословакии, Польши, Бельгии, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии. Однако этот проект был отложен в связи со сменой руководителей французской внешней политики.
Между тем в марте 1935 года Гитлер объявил о введении всеобщей воинской повинности и о своем намерении сформировать 36 армейских дивизий (Версальским договором после Первой мировой войны число их не должно было превышать 7). Тогда Литвинов добился заключения советско-французского договора о взаимной помощи 2 мая 1935 года.
