Рифат Шайхутдинов - Современный политик: охота на власть
Власть в чистом виде, как событие или проявление, для Канта и Гегеля не более чем некоторый разрыв, случай, который должен воплотиться в некоторые регулярные формы: порядок, государство, право
Рефлексия новых границ и пределов, достигнутых человечеством в период переворотов конца XVIII — начала XIX века, — вот что определяет для нас ценность тезисов Канта и Гегеля относительно власти. По своим масштабам и значимости эти перевороты вполне сравнимы с нынешними, тем более что они были первыми: зашаталось и поплыло все, что было до того абсолютным и незыблемым.
Однако, эти философы показательны еще в одном отношении: они не занимаются собственно темой власти, стремясь отойти от нее как можно скорее и сосредоточиваясь на темах государства и права. Власть в чистом виде, как событие или проявление, для них не более чем некоторый разрыв, случай, который должен воплотиться в некоторые регулярные формы: порядок, государство, право.
В этом смысле эти философы интересны для нас прежде всего тем, что они являются представителями определенного проекта — можно назвать его европейским — по «усмирению», «приручению» властной воли.
Гегель: Диалектика раба и господина
ЗАМЕТИМ, ЧТО ГЕГЕЛЬ разделяет вопрос о власти и вопрос о государственной власти и связанных с ней понятиях: семья, народ, гражданство и пр. Первый вопрос он обсуждает в разделе «Самосознание — истина достоверности себя самого», а второй — в разделе «Отчужденный от себя дух. Образованность и ее царство действительности» (речь идет о книге «Феноменология духа» (1)).
Поскольку у Гегеля последовательность построения текстов всегда соответствует последовательности развертывания Абсолюта, это имеет важное значение. Отношения властвования — подчинения, господства и рабства обсуждаются до (логического) «появления» разума (а государство, напротив, принадлежит ему), а это значит, что власть, по Гегелю, — вопрос не организации, а воли и самосознания.
Диалектика раба и господина. Диалектика здесь заключается в том, что, как пишет Гегель, «самосознание есть… потому и благодаря тому, что оно есть… для некоторого другого самосознания, т. е. оно есть только как нечто признанное… Эта двусмысленность различенного заключается в самой сущности самосознания, состоящей в том, что оно… противоположно той определенности, в которой оно установлено. Анализ понятия этого духовного единства в его удвоении представляет собой для нас движение признания» (1, с. 99).
Самосознание никогда не совпадает с наличным существованием, говорит Гегель, и должно получить признание — поэтому для этого нужен другой. Признание нельзя получить раз и навсегда — это всегда процесс становления (признавания).
«Самосознание должно стремиться снять другую самостоятельную сущность, дабы удостовериться в себе как в сущности… Движение есть просто двойное движение обоих самосознаний… Они признают себя признающими друг друга» (1, с. 99, 100).
Как это происходит? Поскольку самосознание противоположно жизненной определенности, то, следовательно:
«Проявление себя как чистой абстракции самосознания состоит в том, чтобы показать себя чистой негацией своего предметного модуса, или показать себя несвязанным ни с каким определенным наличным бытием… не связанным с жизнью» (1, с. 101).
Движение самосознания — выход из самого себя, дохождение до предела, который кладет другой. Но и ты кладешь предел другому, поэтому «каждый идет на смерть другого» (1, с. 101). Одновременно проявляется действование, исходящее от себя самого — направленное на сохранение собственного бытия. «Отношение двух самосознаний, следовательно, определено таким образом, что они подтверждают самих себя и друг друга в борьбе не на жизнь, а на смерть. Они должны вступить в эту борьбу, ибо достоверность себя самих, состоящую в том, чтобы быть для себя, они должны возвысить до истины в другом и в себе самих. И только риском жизни подтверждается свобода…» (1, с. 102) — подтверждается то, что сущностью для него является не погруженность в жизнь, а возможность идти в отрицании себя до конца. «Каждое должно в такой же мере идти на смерть другого, в какой оно рискует своей жизнью» (1, с. 102).
Конечно, в этой борьбе оба могут погибнуть, но движение признавания заключается в том, что эту возможность начинает удерживать лишь сознание (а не реальное действие), создавая для себя пограничный опыт. «В этом опыте самосознание обнаруживает, что жизнь для него столь же существенна, как и чистое самосознание… выявлено чистое самосознание и сознание, которое есть не просто для себя, а для другого сознания» (1, с. 102–103). В борьбе сознание расщепляется: «оно есть в качестве сущего сознания и сознания в виде вещности» (1, с. 103). На первых порах, пока «рефлексия в единство еще не последовала», они составляют два противоположных вида сознания: «сознание самостоятельное, для которого для-себя-бытие есть сущность, другое — несамостоятельное, для которого жизнь или бытие для некоторого другого есть сущность» (1, с. 103).
Таким образом, речь идет о двух типах самоопределения, которые, однако, пока существуют как возможности в одном сознании: идти ли на риск до конца, отстаивая свою сущность, или предпочесть жизнь как ценность. Заметим, что именно пограничный исторический опыт, пережитый человечеством в конце XVIII — начале XIX века, в том числе и борьба немецких народов с наполеоновскими войсками, позволил именно эту борьбу самосознаний сделать ядром выявления сущности отношений власти и подчинения. Лет за сто до того власть и подчинение могли обсуждаться только как естественные институциональные образования.
Далее Гегель персонифицирует эти два типа самосознания: «Первое — господин, второе — раб» (1, с. 103).
Бодрийяр комментирует это место у Гегеля так: «Власть, вопреки бытующим представлениям, это вовсе не власть предавать смерти, а как раз наоборот — власть оставлять жизнь рабу, который не имеет права ее отдать. Господин присваивает чужую смерть, а сам сохранят право рисковать своей жизнью. <…> Изымая раба из смерти, господин изымает его и из оборота символического имущества; это и есть насилие, которому он его подвергает, обрекая его служить рабочей силой. Это и есть тайна власти (так и Гегель в своей диалектике господина и раба выводит власть господина из нависающей над рабом отсроченной угрозы смерти)» (2, с. 103–104).
Опосредованное господство. «Господин относится к рабу через посредство самостоятельного бытия, ибо оно-то и держит раба; это — его цепь, от которой он не мог абстрагироваться в борьбе, и потому оказалось, что он, будучи несамостоятельным, имеет свою самостоятельность в вещности. Между тем господин властвует над этим бытием, ибо он доказал в борьбе, что оно имеет для него значение только в качестве некоторого негативного; так как он властвует над этим бытием, а это бытие властвует над рабом, то вследствие этого он подчиняет себе этого другого» (1, с. 103).
Это очень важный момент для понимания сущности власти: над рабом властвует не господин непосредственно, а «между ними» находится бытие: господин властвует над бытием, раб подчиняется бытию. Раб имеет самостоятельность в вещности, причем не только в вещности себя самого, но и всего порядка вещей. Господин же властвует над этим порядком. Тем самым Гегель переходит от ситуации становления власти (установления отношений власти между двумя конкретными людьми) к ситуации воспроизводства власти посредством существующего наличного бытия. Сам порядок бытия и отношение к нему начинают удерживать отношение «господство-рабство».
Отношение к вещам. Господин относится к вещам посредством раба — для раба вещь самостоятельна, и он может ее обрабатывать, трудясь, господин же лишь потребляет (отрицая вещь).
Поскольку труд является «подавленным желанием», раб учится дисциплине, которая отличает человека от животного. Это отрицание природного, но отрицание продуктивное, потому что оно воплощается в результаты собственного труда. Так как в процессе труда человек обращен против предметов природы, то он и обретает опыт, дающий ему сведения о «самостоятельности» предмета, т. е. человек познает независимость предмета от нас и его автономный внутренний характер. Обе стороны труда — труд как воспитание дисциплины сознательного существа и труд как основа нашего опыта о том, что предметный мир независим от нас и имеет автономный характер, — являются вкладом раба в развитие духа. «Благодаря труду сознание приходит к самому себе… Труд образует» (1, с. 105).
Страх и образование. Пережитый страх для раба есть «истина чистой негативности: это сознание испытывало страх за все свое существо, ибо оно ощущало страх смерти, абсолютного господина… Все незыблемое в нем содрогнулось» (1, с. 104–105). Это переживание позволяет рабу ощутить свое существование и далее начать движение образовывания через труд и дисциплину. «В процессе образования для-себя-бытие становится его собственным…» (1, с. 106).
