Константин Крылов - Русские вопреки Путину
15
Российское общество по всем основным параметрам – начиная от основ государственного устройства и кончая половозрастной структурой населения и основными характеристиками его воспроизводства – должно быть отнесено именно к современным обществам (точнее, к «обществам модерна»). Разумеется, можно утверждать, что это нищее, неудачливое, «дурно исполненное» современное общество. Его только нельзя отнести к какому-либо иному типу обществ (допустим, «традиционных»).
16
Этому вовсе не противоречит конспирология, утверждающая, что миром правят некие «тайные силы». Тайная сила, во всяком случае, вынуждена делать то, что деспотическая власть никогда не делает – то есть скрываться.
17
Пожалуй, идеальная «бархатная революция» исчерпывающим образом описана в старом анекдоте про Ленина, картаво вещающего с броневика – «Товагищи! Социалистическая геволюция, о котогой так долго говогили большевики, совегшилась! А тепегь – дискотека!»
18
Правда, это же самое рассуждение, будучи хоть чуть-чуть пережато, может быть использовано для оправдания любой тирании: достаточно признать, что большинству граждан не по уму устраивать свою жизнь самим, и призвать специалистов, которые сделают это лучше. Этот парадокс был исследован еще Платоном (решившим дело, как мы помним, в пользу специалистов) – но мы пока воздержимся от разбора этой темы.
19
Можно было бы еще использовать древнекитайские термины цзюньцзы («сын правителя», «большой человек») и сяожень («маленький человечек», «ничтожество»), почти точно соответствующие тому, о чем пойдет речь ниже.
20
Особенно ярко это проявляется в экстремальных ситуациях. Казалось бы, террорист, требующий от пилота, чтобы тот направил самолет на высотное здание, не имеет никаких шансов на успех: кто же будет выполнять самоубийственное требование? Однако нож у горла оказывается убедительным аргументом даже в таких ситуациях: низкий человек органически не способен добровольно принять смерть, даже когда жить в любом случае остается всего несколько минут.
21
В развитых идиотиях (например, в Европе и США) для того, чтобы хоть как-то держать население «в форме», в массовое сознание внедряются искусственные психозы: культ «отличной фигуры», почти обязательные занятия спортом, панический страх перед некоторыми продуктами (например, содержащими холестерин) и так далее.
Однако все это помогает только в качестве паллиативов. Очевидно, что страдающая ожирением тетка в необъятных розовых шортах, заказывающая себе три гамбургера, и при этом запивающая их кока-колой лайт, занимается банальным самообманом. Тем не менее, это типичное для низких людей поведение.
22
При этом, разумеется, достойные люди способны в некоторых случаях прощать своих врагов. Но это не имеет ничего общего с низостью. Низкий человек «прощать» как раз не умеет – он может только забыть. Впрочем, в тех редких случаях, когда у него появляется возможность безнаказанно (например, анонимно) отомстить, он всегда ей пользуется – так что «забвение» это весьма относительно. Но чаще он просто срывает зло на «своих» (поскольку «свои» годятся еще и на это).
23
Разумеется, тот факт, что назначенные чеченцами миллиарды долларов пришлось бы платить, в конечном итоге, «дорогим россиянам», последним в голову не приходило – все из-за того же суженного временного горизонта. Впрочем, даже те, кто задумывался над этим, были готовы откупаться – лишь бы не было войны.
Примечание 2009 года. В 2002 году еще не было понятно, что именно эта программа – фактическое предоставление независимости Чечне и чудовищные контрибуционные выплаты – будет реализована путинским правительством буквально, причем именно под лозунгом «задабривания и умиротворения»: то самое «лишь бы не было войны».
24
Не следует путать common sense с его тенью – «общественным мнением» (о выморочной сконструированности и даже «несуществовании» коего столь ярко писал Бурдье). «Общественное мнение» уже предполагает «общество», а само общество и его «мнения» могут быть определены только через common sense. Общество есть носитель банальностей, утверждающих себя в качестве банальностей.
25
Кстати, английское sense этимологически восходит к корням со значениями «воспринимать», «чувствовать» («сенсор», «сенситивность»), и должно было бы переводиться именно как чутье (в отличие от того же Vernunft с его обертонами «обладания-присвоения»).
26
Идеальным выражением характерного для common sense отношения к истории является всенародно известная формула «время было такое». Вопреки обычной русофобской риторике, это суждение отнюдь не является «манифестацией национального менталитета». Примерно то же самое говорят, к примеру, пожилые немцы про известные события середины века. Что не мешает им исправно нести возложенный на них груз «немецкой вины».
27
Люди, позиционирующие себя как носители здравого смысла («мы из простых»), способны очень долго обличать какого-нибудь «гайдарочубайса», но на вопрос о том, приняли бы они участие в приватизации или ином злодеянии, будь у них такая возможность, отвечают обычно уклончиво. Если же копнуть несколько глубже, выясняется, что даже «приватизатров» они считают не столько инициаторами и виновниками происходящего зла, сколько исполнителями «велений времени» – хотя и очень противными и поэтому заслуживающими всяческих кар.
28
Именно этот комплекс прекрасно выражен у Высоцкого в известной песне:
…Вы тоже пострадавшие —
А значит, обрусевшие:
Мои – без вести павшие,
Твои – безвинно севшие.
Здесь «чужие» («евреи») опознаются как «свои» именно через опыт «столкновения с непреодолимыми обстоятельствами».
29
См. статью «Памяти Александра Зиновьева» в настоящем сборнике, в самом конце.
30
Я подчеркиваю «черными» – не потому, что не бывает белых насильников, а потому, что черных боятся, так как они в фаворе у начальства.
31
Разумеется, в пару к танатической была дана и эротическая, либидозная. Вторым главным перестроечным фильмом была «Интердевочка» – где впервые в истории советского кинематографа было продемонстрировано тщательно скрываемое коммунистами от народа таинство совокупления, а также показан краешек главного предмета коллективного вожделения – «Настоящий Розовый Гигиеничный Запад». Рассмотрение этой темы мы, с позволения читателя, отложим до другого раза.
32
Этот важный поворот либеральной мысли – презрительное отвращение к жертвам насилия – следует отметить особо.
Например. Одним из постоянных обвинений, адресуемых либеральными публицистами российским властям, является то, что они страшно далеки от народа и обращаются с ним как колонизаторы. Но те же самые авторы обычно утверждают, что народу власть, напротив, близка и даже приятна: народ мазохистски любит творимые ею бесчинства и только о них-то и мечтает. Это выводит на новый виток тушения: теперь власть начинают презирать уже за то, что она имеет дело со столь гадкими подданными: «трахается с этакими уродцами». Народу же, в свою очередь, бесконечно напоминают, что он-де «достоин своего правительства»: этой квинтэссенцией мировой мудрости замыкается риторический круг.
Впрочем, помимо либеральных публицистов, имеет хождение еще и народная версия той же идеи «самовиноватости жертвы» и гнушения ею. Об этом см. статью «Синдром россиянина» в этой книге.
33
Из последних ламентаций на эту тему – известное письмо Березовского, написанное в стилистике «сколько можно повторять очевидные вещи».
Несколько любопытных пассажей: «Бессмысленно обсуждать, справедливо или нет была перераспределена государственная собственность. Конечно же, несправедливо. Передел собственности не бывает справедливым никогда». Интересно, что большевистский передел собственности вызывал и вызывает у либералов совсем другие чувства: здесь как раз имеет место обостренная чувствительность к справедливости и отсылки к «священному праву» частной собственности, к ее законности – в отличие от «советского воровства». Такая же чувствительность была предъявлена на раннем этапе перестройки, когда «привилегии партаппаратчиков» были постоянной темой обсуждений.
Еще одно место: «Каждому, […] кто не спал в России на печке в течение 90-х годов XX века, может быть предъявлено обвинение в совершении преступления по той причине, что старые законы уже не работали, а новые еще не работали. Таковы последствия любой революции». Здесь характерна эта самая «печка»: воображаемый антагонист обвиняется в традиционном русском грехе – беспробудной лени, «лежанию на печи» и надежде на щуку. Не совершавший преступления («проспал, когда другие маму резали» тем самым виновен, и, напротив того, преступник занимался полезным делом. Преступление является лучшим оправданием, отсутствие же преступление есть пункт обвинения («…и на что ты после этого годен?»).
