Сергей Кургинян - Суть времени. Том 3
Сделать все это они смогли лишь потому, что в спину им дышала новая ситуация, она же История. Некоторые из них говорили, что слышат ее шаги. Другие — что она их выкликает по именам. Они не просто говорили об этом. Они подтверждали это подвижническим трудом и подвигом.
Так что не будем говорить о том, что сопряжение Маркса с Вебером, а также бог знает с кем еще, не даст того эффекта, который в начале прошлого столетия породил высоколобый труд под названием «Das Kapital».
Обсудим лучше то, насколько мощно ворожит современность, превращая в сгусток политической и метафизической страсти синтез Маркса и Вебера.
Глава 13. Судьба модерна и судьба капиталаРассмотрение вопроса о судьбе капитализма через призму потери или сохранения легитимности требует выхода за рамки классического марксизма. Для которого вопрос о легитимности по определению не может носить основополагающего характера. Строго говоря, в понятийном языке марксизма вообще нет понятия «легитимность».
Для понимания судьбы капитализма необходимо введение подобного понятия в чуждый ему марксистский контекст.
Это и проблема теории, и практическая политическая проблема. Ее решение возможно только в рамках синтеза Маркса и Вебера. В противном случае мы либо потеряем марксизм (что приведет к существенной аналитической, а значит и политической, дезориентации), либо не получим доступа к аналитике ключевой проблемы XXI века.
Капиталистический класс оформился политически и исторически, создавая проект «Модерн».
Стремясь к господству и легитимности, этот класс предъявил обществу данный проект в качестве своего главного и ценнейшего нематериального актива.
Вне проекта «Модерн» капиталистический класс полностью лишен и исторического ореола, и вытекающей из него легитимности. Капиталистический класс минус проект «Модерн» — равно чему? Дворцам и яхтам, кутежам и биржевым спекуляциям, заводам и пароходам? Всего этого совершенно недостаточно для того, чтобы сделать правомочными свои притязания и привилегии.
Вне Модерна уродлив и криминален даже нормальный капиталистический класс. А уж наш российский мутант — тем более.
А значит, аналитика Модерна — это постижение судьбы капитала в XXI веке. Судьба капитала полностью предопределена судьбой Модерна. А вопрос о судьбе капитала — это ключевой конкретный политический вопрос XXI века. Сохранение капитализмом легитимности лишает некапиталистические и антикапиталистические политические движения стратегических перспектив. Потеря капитализмом легитимности открывает для таких движений именно конкретные стратегические политические перспективы. Другой вопрос, сумеют ли эти движения воспользоваться подобными перспективами.
Но разве для практической политики вопрос о самом наличии перспектив не является ключевым?
Конечно, кроме легитимности есть еще и «господство в собственном соку». Теряя легитимность, капитализм сохраняет подобное господство. И может попытаться осуществлять его на основе голой силы. То есть бесконечно жестокого, зверского и полузвериного доминирования.
Но, во-первых, подобные формы господства никогда не были устойчивыми. Об этом говорит нам весь исторический опыт человечества.
А во-вторых, какой-то шанс подобные формы господства имеют только в условиях конца истории. То есть ускоренного формирования не каких-то там призрачных мировых правительств, а внятной и абсолютно антидемократической Железной пяты.
Противоречия между Китаем и США, между США и Европой, между всеми этими гигантами и Индией не позволяют капитализму сформировать всемирную Железную пяту в короткий исторический срок.
Таким образом, вопрос о легитимности капитализма, тождественный вопросу о судьбе Модерна, имеет очень существенное политическое значение. Ибо это, повторяем, вопрос о наличии или отсутствии у оппонентов капитализма шансов на стратегическую победу.
Итак, сначала надо разобраться с судьбой Модерна. То есть с проблемой, не имеющей никакой прописки в доме под названием «марксизм». Подчеркиваем — никакой. Ни концептуальной, ни понятийной, ни лингвистической. А потом уже нужно заняться аналитикой расстановки классовых сил в условиях делегитимации капитализма. Если, конечно, таковая действительно существует. То есть перейти на привычную для марксизма аналитическую и теоретическую платформу.
Так какова же судьба Модерна?
Нельзя ответить на этот вопрос, не разобравшись хотя бы вкратце, что же такое этот самый Модерн.
Глава 14. Проект «модерн»Рассуждая о Модерне, и сам Вебер, который Модерн еще проектом не называл, и его последователи противопоставляли Модерн (или, иначе, современность) Премодерну, который они называли традиционным (или аграрным) обществом.
Модернизация — это переход из традиционного (или аграрного) общества в общество современное (или индустриальное).
Маркс сказал бы, что это переход из феодальной формации в капиталистическую. Но в каком-то смысле традиционное общество — это более широкое понятие, нежели феодализм. Хотя и достаточно к нему близкое.
Но дело тут не в игре понятий. А в том, как раскрывают содержание слова «общество» (или социум) сам Вебер, его последователи. Все те, кто видит в обществе особую реальность, существенно автономную по отношению к суперреальности, каковой является тип искусственной материальной среды, внутри которой сформировано общество.
Если бы Вебер и его последователи говорили только об аграрном обществе, то они были бы совсем близки к Марксу и другим сторонникам теории формаций. Но они говорят о традиционном обществе. И это не игра словами. Традиционное общество — это общество с определенными регуляторами. Эти регуляторы для ученых, принадлежащих к интересующей нас школе, являются ничуть не менее важными, чем доминирующий способ производства (конечно же, аграрный в случае традиционного общества).
Для интересующего нас научного направления, важность которого определяется именно ситуацией (или, точнее, близостью катастрофы), тип общества связан, прежде всего, с регуляторами, превращающими элементы (то есть отдельных людей) в систему (то есть в полноценное общество).
Традиция — вот что регулировало общественную жизнь на этапе Премодерна. Потому-то общество Премодерна и называется традиционным.
Традиция, как душа традиционного общества (вспомним пушкинское «привычка — душа держав»), рождает коллективизм, общинность. И наоборот. Разрушение общины — это демонтаж традиционного общества.
Итак, традиция как главный регулятор. Коллективизм как способ существования. Что дальше? Конечно, сословный принцип как принцип разграничения ролевых функций. Фамильная аристократия как господствующий класс. Монарх как выразитель ее интересов. Религия как легитимация монархии (монарх — помазанник Божий).
И народ как целостность, цементируемая религией. Той самой религией, которая обеспечивает легитимацию монарха. Французскому монарху было важно получить помазание в Реймском соборе. Это давало ему настоящую легитимность. И в этом один из краеугольных сюжетных камней истории Жанны д’Арк.
Созревание буржуазии в лоне феодального (или традиционного) общества… Формирование буржуазии как класса преимущественно городского (в отличие от феодалов как крупных земельных собственников)… Формирование буржуазии как хозяина индустриального сектора (в отличие от феодалов, являющихся хозяевами сектора аграрного)…
Все это сильнейшим образом воздействовало на общественную жизнь. Но ничуть не менее сильно на нее воздействовало и другое. На социально-метафизическую сцену по очереди вышли два новых действующих лица.
Сначала религиозные раскольники-протестанты. Они существенным образом проблематизировали легитимность тогдашней монархической власти. Французский монарх, помазанный католической церковью в Реймском соборе, был легитимен именно как король католиков. И он совершенно не был легитимен для протестантов, которые считали католическую церковь, осуществляющую помазание французского короля, церковью сатаны. Спасение от этого искали в особом типе абсолютизма. При котором легитимность религиозного помазания мягко трансформируется в нечто, определяемое формулой Людовика XIV «государство — это я».
Но такая трансформация не обеспечивает устойчивой легитимности. Кроме того, на сцене появляется еще одно новое действующее лицо — светский человек. А для него — что католический Рим, что Кальвин и Лютер… Одно слово — религиозные мракобесы. Пока светских людей было мало, их сжигали на кострах инквизиции. Но потом их стало много. А потом — не просто много, а очень много. Ну, и как регулировать общество в условиях, когда так меняется человек?