Давид Бранденбергер - Д. Л. Браденбергер Национал-Большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931-1956)
Но подобное отношение было исключением. Произведения авторов социалистического реализма читались в Советском Союзе повсеместно. При этом современные писатели во многом ориентировались на русскую классику и проявляли большой интерес к истории. Так, в 1946 году была посмертно опубликована третья часть романа А. Толстого «Петр Первый» [815]. В то же время Осипов выпустил новую книгу, посвященную Семилетней войне и озаглавленную «Дорога на Берлин». На следующий год Костылев завершил трилогию об Иване Грозном [816]. В том же 1947 года Ю. Слезкин опубликовал роман о Брусилове, а Л. И. Раковский закончил своего «Генералиссимуса Суворова». Воспользовавшись успехом этой книги, а также двух биографий адмирала Ушакова, написанных сразу после войны М. Яхонтовой и Г. Штормом, Раковский выпустил в 1952 году роман «Адмирал Ушаков» [817].
Нет ничего удивительного в том, что авторы биографий и исторических романов обращались к таким темам; более интересно, что и писатели, отображавшие современную действительность, также очень часто использовали образы народного прошлого. Б. Н. Полевой, описывая в своей знаменитой «Повести о настоящем человеке» поле боя, увиденное Алексеем Мересьевым, проводит параллель с картиной В. Васнецова «После побоища Игоря Святославовича с половцами»:
«Всюду мертвые фигуры в ватниках и стеганых штанах, в грязновато-зеленых френчах и рогатых пилотках, для тепла натянутых на уши; торчат из сугробов согнутые колени, запрокинутые подбородки, выпятившиеся из наста восковые лица, обглоданные лисами, обклеванные сороками и воронами.
Несколько воронов медленно кружились над поляной, и вдруг напомнила она Алексею торжественную, полную мрачной мощи картину Игоревой сечи, воспроизведенную в школьном учебнике истории с полотна великого русского художника» [818]
Перенесение образов средневекового эпоса, запечатленных в известном произведении живописи, в повесть о Второй мировой войне выполнено мастерски. Картина Васнецова была выставлена перед войной в Третьяковской галерее и получила широкое освещение в прессе; она придала повествованию Полевого эпическое звучание, которого он не смог бы добиться с помощью образов и символов советской эпохи. В. Ажаев в своем романе «Далеко от Москвы», отмеченном Сталинской премией, хотя и уступающем книге Полевого по своим художественным достоинствам, также апеллирует к культурным ценностям, которые обладают непреходящим авторитетом благодаря своей мифологической природе. Один из героев романа, инженер, мечтает о том, как выскажет своему товарищу все, что он думает по поводу его неверия в успех постройки военного объекта: «Смотрю я на вас, Петр Ефимович, и не понимаю: по какому праву зовете вы себя русским? Где размах ваш русский, где любовь ваша к новому? Что русского в вас осталось?» [819] Как показывают эти два примера, даже при обращении к злободневным темам писатели послевоенной эпохи не могли обойтись без помощи догматов национал-большевизма.
Хотя многие авторы искренне разделяли этот сугубо положительный взгляд на русскую историю, перед цензорами была поставлена задача следить за соблюдением официальной линии. Главлит призвал современных писателей воздерживаться от открытого поношения старого режима. Г. Ермолаев в своем исключительно ценном исследовании деятельности государственной цензуры скрупулезно перечисляет редакторские исправления в романах, изданных после войны, — в частности, в «Степане Разине» А. П. Чапыгина, «Севастопольской страде» Сергеева-Ценского, «Брусках» Ф. Панферова. Главлит стремился усилить руссоцентристское звучание произведений современной литературы, убирая детали, характеризующие русских с отрицательной стороны или выражающие симпатию автора к представителям других национальностей. Особенно грешили этим Панферов в своих «Брусках», Вс. Иванов в пьесе «Бронепоезд 14-69» и Шолохов в «Тихом Доне» [820]. Кроме того, из библиотек и букинистических магазинов были изъяты старые издания этих произведений, как и литература, изданная в странах Западной и Центральной Европы и ввезенная в СССР возвращающимися домой красноармейцами [821].
Радио в те годы играло во многих отношениях не менее важную роль, чем литература, и власти считали его действенным средством просвещения и мобилизации масс. Как и во время войны, по радио транслировались речи и лекции, однако центральное место в программах занимали музыкальные передачи [822]. Интерес радиослушателей к русской классической музыке и народным песням был по-прежнему высок, что объяснялось отчасти традиционной популярностью этих жанров и отчасти тем, что в период «ждановщины осуждалось «низкопоклонство» перед зарубежными классиками –Бетховеном, Бахом, Шопеном. Один из ленинградцев по фамилии Шаров высказал эту точку зрения в 1952 году, написав руководству всесоюзного радио, что европейских классиков, конечно, можно транслировать время от времени, но прежде всего надо передавать музыку «наших великих русских композиторов — Чайковского, Глинки, Мусоргского» [823]. Другие занимали и вовсе непримиримую позицию, спрашивая, «почему так много передается иностранных опер (Верди, Пуччини и др.) и так мало русских?» Люди хотели слушать такие оперы, как «Князь Игорь», «Борис Годунов», «Евгений Онегин», «Русалка» и другие дореволюционные шедевры [824].
Некоторые считали, что радио должно расширить свой репертуар и включить в него более популярный и доступный материал — «хорошие песни, музыку да театральных спектаклей». После тягот войны публика предпочитала народные песни, и прочую легкую музыку. Характерно в этом отношении письмо, присланное в Государственный комитет по радиовещанию слушателем из подмосковной деревни Долгопрудная. Он призывал уделять больше внимания русским народным ансамблям и добавлял с бесхитростным шовинизмом, что «в простой день кроме пропаганды ничего не услышишь, да разной чувашской, мордовской, китайской, албанской и тому подобной музыки» [825]. Эти пожелания, выраженные в просторечной манере, отражают двойное направление послевоенной пропаганды и склонность широких масс ко всему русскому — как относящемуся к далекому прошлому, так и связанному с недавней войной.
Те же факторы, которые определяли по преимуществу классический характер радиопередач, действовали в драматическом и оперном театре, где преобладали обновленные постановки канонических произведений или новые, созданные на старые темы. К написанным во время войны пьесам вроде «Генерала Брусилова» Сельвинского или «Великого государя» Соловьева, а также другим довоенным и дореволюционным драмам добавлялись такие, как «Полководец Кутузов» Л. Бехтерева и А. Разумовского [826]. МХАТ, по подсчетам одной из газет, в сезоне 1947-1948 годов уже в 912-й раз показал драму А. К. Толстого «Царь Федор Иоаннович» [827]. Классические оперы — «Князь Игорь» Бородина, «Борис Годунов» Мусоргского и «Руслан и Людмила» Глинки ставились параллельно с только что созданными произведениями вроде «Войны и мира»
С. Прокофьева, «Севастопольцев» М. Коваля и «Дмитрия Донского» В. Крючкова [828]. Хотя поначалу в период «ждановщины» постановщикам приходилось изощряться, чтобы спектакль не обвинили в идеализации прошлого, в 1948 году, после того как Жданов лично санкционировал постановку русской классики, оперы типа «Ивана Сусанина» вновь заполонили сцену. Поддержка консервативных вкусов и традиционного репертуара, «красивой, изящной» музыки, музыки, способной удовлетворить «эстетические потребности и художественные вкусы советского народа», побудила государственные театры сосредоточиться на знакомых, зарекомендовавших себя классических произведениях [829].
При этом, как и во всех других аспектах политики периода «ждановщины», благосклонностью руководителей страны пользовались исключительно произведения русского классического канона. Никаких попыток возобновить постановки опороченных пьес и опер нерусского происхождения не делалось [830]. Русская классика — Глинка, Островский, Толстой, Чайковский и др. — не сходила в послевоенные годы со сцен республиканских театров. Тем самым республиканские партийные организации пытались искупить «националистические» промахи, допущенные по неосторожности во время войны. Так, Киевская опера показала публике в сезоне 1946-1947 годов «Пиковую даму» и «Евгения Онегина» Чайковского и «Царскую невесту» Римского-Корсакова [831]. Аналогичным образом руководила репертуарной политикой коммунистическая партия Казахстана [832]. Осенью 1945 года известные театральные коллективы РСФСР направлялись на гастроли в Киев, Баку, Ригу и Алма-Ату — отчасти для того, чтобы показать местным властям, каков должен быть репертуар их театров. В последующие годы эта политика русификации была усилена путем создания в республиках постоянно действующих русских театров [833]. Как покровительственно заметил автор одной из статей в центральном журнале «Театр», «постановка русских классических пьес на национальных сценах имеет большое культурно-политическое и художественно-воспитательное значение» [834].
