Желю Желев - Фашизм. Тоталитарное государство
В результате граждане в фашистском государстве в некотором отношении лучше информированы о том, что происходит за границей, но о больших и важных событиях в собственной стране они не знают. Например, в 1934 году германские средства массовой информации сообщали о самых незначительных событиях за рубежом и почти ничего не дали о событиях 30 июня, которые имели важное значение для дальнейшего развития режима.
5. В условиях фашистского государства пропаганда предшествует информации, т. е. сообщение о данном событии предваряется его политической оценкой. Задача — предохранить потребителя информации от «заблуждений», исключить влияние чуждой пропаганды.
Пропаганда стремится надеть на граждан свои очки. Абсолютно недопустимо, чтобы кто-то в пределах подвластного ей царства воспринимал события иначе, чем они трактуются официально.
6. Даже когда официальные органы вынуждены быть объективней, давать больше конкретной информации, эта вынужденная «объективность» используется как дополнительный повод для самовозвеличивания пропаганды инструмента и средства, с помощью которого массы узнают истину.
Фриче, второй человек после Геббельса в системе нацистской пропаганды, достаточно точно высказался на сей счет в разговоре с доктором Джилбертом: «...можно вести пропаганду всеми средствами; можно даже врать, сообщая истину, просто поставив факты вне их контекста и лишив людей собственного представления обо всей истине» (146—270).
Верная своим принципам, нацистская пропаганда выдумывала невероятные словосочетания, когда все-таки приходилось информировать о тяжелых поражениях немецких войск на Восточном фронте. Отступление представлялось как «выравнивание» или же «сокращение линии фронта», занятие «единой позиции», «отступление с целью ввести врага в заблуждение» и т.п. (47—188).
Есть, однако, такая сфера, где всевластная в тоталитарном государстве монопольная пропаганда становится бессильной — пропаганда за рубежом. Там она уже не монополист, а конкурент, вынужденный на равных соревноваться со своими соперниками. Дополнительную сложность представляет то обстоятельство, что пропаганда должна быть нацелена на критически мыслящую аудиторию, которую раздражают грубые приемы, которая хочет получить точную информацию, чтобы составить собственное мнение о событиях.
В этом случае тотальная пропаганда вынуждена сменить тон, скрывать свой полицейский акцент, отказаться от безапелляционных суждений, угроз, от роли непогрешимого толкователя. Подражая пропаганде, существующей в демократических странах, она апеллирует к публике, входит в роль беспристрастного советчика, помогающего интерпретировать происходящее. Возникает необходимость в дублировании пропаганды: наряду с внутренними изданиями выпускаются специальные газеты и журналы, ориентированные на зарубежного читателя, готовятся специальные радиопередачи для аудитории на соответствующих языках и т.п.
В дневнике Геббельса можно прочитать такое замечание, датированное 15 апреля 1942 года: «Англичане обращают больше внимания на новости, а не на аргументы. Из этого я делаю вывод, что наши передачи на иностранных языках и особенно те, что направлены на Англию, должны быть в корне изменены» (147—170).
Но в конце концов эта игра провалилась, потому что в основе ее была большая ложь. Все-таки у мира есть и свои собственные источники информации: иностранные корреспонденты газет и телеграфных агентств, которых не так-то просто ввести в заблуждение.
3. Необходимость изоляции страны
Бессилие тоталитарной пропаганды становится особенно очевидным, когда ей приходится бороться с влиянием чужой пропаганды в своей собственной стране. С введением радио двадцатый век совершил революцию в этой области: выданная в эфир информация моментально становится достоянием миллионов людей, ей не помеха ни границы, ни расстояния. Именно это, однако, создает угрозу монополии тоталитарной пропаганды и осложняет ее борьбу с радиопропагандой, которую ведут другие страны.
Эффективным оружием борьбы одной пропаганды против другой является подача информации: при прочих равных условиях победить можно только за счет количества, точности и объективности информации, завоевав таким образом публику. Но фашистская пропаганда наиболее слаба именно в этих аспектах, ей не выдержать натиск противника из нефашистских стран.
Она не способна собственными силами и средствами противостоять иностранной пропаганде, поэтому обращается за помощью к полиции. Однако всему миру и собственному народу становится ясно, что она опирается на аппарат террора, что еще больше усиливает недоверие к ней.
Полиция применяет крайние запретительные меры: 1. Опечатываются радиоприемники таким образом, чтобы невозможно было слушать другие радиостанции, кроме национальной, нарушители наказываются самым суровым образом. 2. Для большей безопасности вводится система постоянного глушения чужих радиостанций, которые транслируют специальные передачи на языке фашистского государства. 3. Жестко контролируются литература и газеты, ввозимые из-за рубежа, дабы что-то нежелательное не попало в руки читателей. 4. Сжигается или же арестовывается в специальных фондах литература, способная питать демократический или свободолюбивый образ мыслей. 5. Строго ограничивается выезд собственных граждан за рубеж. Привилегия ездить за границу распространяется только на доверенных лиц режима или на тех, кто отправляется по служебным делам. Во всех случаях разрешение на поездку дается по усмотрению полиции: она решает, может ли данное лицо выезжать за пределы страны или нет. Смысл этой превентивной меры в том, что любое достаточно длительное пребывание за границей является рискованным для верноподданнических настроений германцев, которые могли бы в принципе стать проводниками чуждой идеологии и культуры.
«Естественно, — пишет Курт Рис о Германии, — запретить выезды за пределы страны, находящейся в центре Европы, было невозможно, да это и не соответствовало германским планам на будущее, но ни одному из путешественников не удавалось избежать непрекращающегося наблюдения агентов гестапо. Гестапо разработало образец правил для всех, кто покидал пределы страны. Чтобы получить разрешение на поездку за границу, необходимо было сообщить, куда вы отправляетесь и зачем; к кому едете; есть ли у вас родственники за границей; каковы их политические убеждения и т.д.
Путешественникам давались инструкции, как себя вести. Им запрещалось носить ордена и форменную одежду. Сразу же по прибытии туда, куда они следовали, им необходимо было сообщить о себе в ближайшее германское консульство» (102—43).
Эти меры показывают: сама тоталитарная пропаганда опирается на аппарат террора, полицейское насилие. Ее монопольное положение в стране обеспечено ей именно аппаратом террора, который методично уничтожает любого, кто пытается распространить иную информацию.
Тесное сотрудничество пропаганды с аппаратом террора в борьбе с иностранной пропагандой более ясно и наглядно раскрывает эту связь. Монопольная пропаганда неизбежно перерастает в полицейщину и слежку настолько, что ее трудно от них отличить. «К физическому террору, который гитлеровцы обрушили на массы немецкого населения, добавился и террор идеологический. Фашисты уничтожили демократические права германского народа. Вся пропаганда, литература, искусство были унифицированы. На протяжении многих лет миллионы немцев находились под постоянным воздействием гитлеровской пропаганды. Они были лишены всех источников информации, которые могли бы раскрыть истину о гитлеровском режиме и его преступлениях» (75—20).
Реакционное и антигуманное по сути, фашистское государство ставит себя превыше всего, полностью уничтожая суверенитет отдельной личности, отнимая у нее право мыслить и действовать самостоятельно. Личность превращается в инструмент в руках государства. В таких условиях оказалось бы естественным, если бы личность предпочла, будь у нее выбор, либеральную демократию тоталитарному фашистскому государству. Поэтому-то тоталитарная идеология боится контакта, свободной конкуренции с идеологией буржуазной демократии. Она не выдерживает натиска, распадаясь при соприкосновении с ней, поэтому прибегает к изоляционизму с помощью полицейского аппарата.
Германский фашизм, так же как и итальянский, рекламировал свою идеологию как гораздо более революционную, прогрессивную и гуманную, чем «индивидуалистическая» и «эгоистическая» идеология традиционной либеральной демократии. Более того, Муссолини в своем «Учении о фашизме» многократно подчеркивал, что именно фашистская идеология адекватна духу XX века своей «коллективистской» идеологией, в то время как индивидуализм типичен для XIX века.
![Майкл Муркок - Когда боги смеются / While the Gods Laugh [= Пока смеются боги]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
