Владимир Брюханов - Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну
Позиция же Витте нуждается в уточнении: он сам был воспитателем великого князя Михаила Александровича[397], и всем (в том числе, конечно, самому Витте) было понятно, что помимо стремления к соблюдению законности (в котором Витте в данный момент был безупречен) фактический первый министр может еще более усилить собственную позицию, возобновив с Михаилом Александровичем такой же политический тандем, какой в свое время составили Победоносцев с Александром III.
Чисто практически ситуация разрешилась выздоровлением царя. Царица же в положенное время родила очередную дочь – уже четвертую по счету. Но произведенное выяснение отношений показало, что и в дальнейшем, в случае смерти Николая II, престолонаследие уйдет из рук его жены и дочерей. Эта ситуация сохранялась вплоть до рождения Алексея Николаевича в 1904 году, после чего сменилась еще более напряженной и болезненной – ввиду гемофилии нового наследника престола.
Так что Витте напрасно пытается свести возникшую ненависть к нему непосредственно у царской супружеской четы только к мнительности царя и царицы, о которых Витте, при всем при том, высказывается весьма жестким образом: «с тех пор, вероятно, получила основание легенда, /.../ что я ненавижу Императора Николая II. Этой легенде, муссированной во всех случаях, когда я был не нужен, легенде, которая могла приниматься всерьез только такими прекрасными, но с болезненною волею или ненормальною психикою людьми, как Император Николай II и императрица Александра Федоровна и объясняются мои отношения к Его Величеству и моя государственная деятельность»[398].
В течение последующих двух лет внешняя политика России развивалась в прежних руслах.
Нововведением Куропаткина стало разделение планов Генштаба в войне на Западе на два фронта – против Германии и Австро-Венгрии. В феврале 1901 новые планы обсуждались на совещании в Петербурге начальников французского и русского генштабов: Россия обязалась «отвлечь с французского фронта часть германской армии, достаточную для того, чтобы предоставить французской армии наиболее шансов успеха в решительном бою начала кампании, которого можно ожидать начиная с 14-го дня»[399]. Но это уже (или еще) не выглядело серьезным для обеих сторон: было ясно, что Россия интересуется азиатскими вопросами все более заинтересованно по сравнению с европейскими.
Отдаление России с Францией продолжало усиливаться. Одновременно французы задумались о необходимости обзавестись новыми союзниками, и их взоры обратились за Ла-Манш.
Там в это время состоялся курьезный дебют самого знаменитого и влиятельного британского политического деятеля следующего полувека.
Военный министр Бродерик внес законопроект о преобразовании британской сухопутной армии в шесть армейских корпусов, из которых три – в полной боевой готовности (увеличение расходов на армию в два раза).
17 февраля 1901 года, в дебатах в Палате общин впервые выступил молодой депутат – сэр Уинстон Черчилль. Он заявил: «единственное оружие, при помощи которого мы можем совладать с другими великими нациями, является наш военно-морской флот»; реплика из зала: «Что же произойдет в будущем, если разразится война на континенте, и какими будут в этом случае возможности нашего военного флота?»; Черчилль: «такое развитие событий немыслимо, я не могу представить себе войну между Британией и континентальными державами»; в ходе дальнейшей политической кампании предложение Бродерика было провалено[400].
Вильгельм II и Черчилль представляли собой два интереснейших типа политических деятелей.
Первый был, по-существу, человеком моноидеи, и с детства готовился противостоять британскому военному флоту.
Второй же, вероятно с еще более раннего детства, как и все англичане, полагался на несокрушимую мощь собственного флота, и не готовился ни к каким серьезным задачам по усилению и защите своего объекта поклонения. Лишь позже гораздо более умудренные люди, чем Черчилль, просветили его в том, что же должно стать главным объектом его деятельности.
В результате, однако, оба эти флотоманьяка вынуждены были бросить все свои собственные силы и силы своих государств на решение сухопутных военных проблем в Европе.
Общим у них оказалось и то, что, как окончательно выяснилось уже после смерти кайзера Вильгельма, но еще при жизни Черчилля, главные их идеи растворились в воздухе как туманный мираж: ни тот, ни другой флоты не играли с середины ХХ века уже никакой практической роли – ни национальной, ни международной.
Англичанам еще предстояло, правда, в 1982 году победить в морской войне у Фолклендских островов великую Аргентину, а вот современному германскому флоту не представилось даже таких задач и побед!
Фантастический исход иллюзий, игравших такую громадную роль всего лишь век и даже полвека назад!
Политическая мышиная возня, между тем, развивалась по нарастающей.
Интересны даже не события, которых происходило немного, а закулисные мнения, высказываемые главными действующими лицами.
В марте 1901 года Вильгельм заявил своему рейхсканцлеру Б. фон Бюлову: «Если Англия и Япония будут действовать вместе, они могут сокрушить Россию…Но им следует торопиться, – иначе русские станут слишком сильными»[401].
В июле 1901 Куропаткин настаивал перед царем на необходимости присоединении к России северной Манчжурии, из которой должны были быть выведены российские войска по завершении подавления «боксерского восстания»[402].
В то же время произошло установление дипломатических отношений России с Афганистаном[403] – русская дипломатия старалась установить прямые отношения с британскими вассалами.
В сентябре 1901 царская чета посещала Францию и Германию.
Николай присутствовал на маневрах французского флота у Дюнкерка и армии у Реймса, но Париж не посещал[404]. В Компьене президент Лубе советовал Николаю пойти на сближение с Англией[405].
В Данциге Николай сообщил Вильгельму, что собирается воевать с Японией[406].
Позднее в Спале Николай делился доверительными мыслями со своим свояком Генрихом Прусским (они были женаты, напоминаем, на родных сестрах), младшим братом Вильгельма II: «Я не хочу брать себе Корею, но никоим образом не могу допустить, чтобы японцы там прочно обосновались»; Генрих передает презрительное мнение царя об Англии: Николай «не любит парламентов» и сказал об Эдуарде VII, что «он в своей стране ровно ничего не может делать»[407].
Осенью 1901 в Петербург приехал маркиз Ито с предложением признать русское преобладание в Манчжурии, но с условием вывода оттуда русских войск и соблюдения политики «открытых дверей». В обмен на это Япония ожидала получить полную свободу действий в Корее. Русское правительство не приняло этого предложения[408].
В январе 1902 в Палате общин отчетливо прозвучали угрозы в адрес русских: Англия не откажется от своих прав и от своего влияния на Персию и соседние провинции, примыкающие к индийской границе[409].
17/30 января 1902 года, еще до завершения Англо-бурской войны, был подписан японо-английский договор о союзе[410]. Для Японии он имел чрезвычайное значение: ответственность, которую взяли на себя англичане, имела огромный дипломатический вес; японцы, обзаведясь столь солидными гарантами, могли получать финансовые кредиты на модернизацию армии и строительство флота не только в Великобритании, но и в США, чем и постарались энергично воспользоваться. Через два года уровень военной подготовки Японии поразил не только русских, но и весь мир.
В феврале 1902 состоялся демонстративный вояж военного корабля «Адмирал Корнилов» в Персидский залив[411].
Словом, российская дипломатия и военщина по всем направлениям давили на Англию, Японию и вообще на всех, на кого могли (или считали, что могут) – и это встречало абсолютно ясную реакцию всей мировой общественности и профессиональных политиков.
12/25 февраля 1902 года Бюлов отмечал в своем меморандуме: «Бесспорно, к самым примечательным явлениям момента принадлежит постепенное выявление антирусского течения, даже там, где этого меньше всего ожидаешь. Для меня растущая руссофобия – установленный факт, в достаточной мере объясняющийся событиями последней четверти века»[412].
Французы еще пытались как-то дипломатически поддерживать политику своих восточных союзников: в марте 1902 была провозглашена совместная франко-русская декларация: в случае «агрессивных действий третьих держав» или «беспорядков в Китае» Россия и Франция оставляют за собой право «применить надлежащие средства»[413]. Но когда в марте-апреле 1902 года было подписано русско-китайское соглашение, по которому Россия обязалась вывести свои войска из Маньчжурии в три приема в течение 18 месяцев, и, тем не менее, войска продолжали оставаться там, то возмутились уже и французы[414].
