Михаил Домогацких - Последний штурм
— А что, генерал Ле Хань располагается в районе Плейку? — спросил Смит.
— По сообщениям наших агентов, генерал Ле Хань получил повышение, он стал заместителем командующего фронтом.
— Ну что ж, — сказал полковник, — это ему награда за Фусань и поражение Уэстморленда.
— В его штабе работают хорошие разведчики, Юджин. Я это говорю в связи с твоим вторым заданием. Не знаю, каким образом, но они узнали о плане нашего совместного с вьетнамцами наступления из района Тханьдык в западном направлении. Там, как донесла воздушная разведка, сконцентрированы крупные силы Вьетконга. План был настолько засекречен, что о нем знали только несколько старших офицеров. И как это ни странно, он, по-видимому, все-таки оказался в штабе Ле Ханя. Наступление сразу пошло не так, как было задумано. Сначала из-за неготовности авиации задержалась бомбовая обработка предполагаемого района. Но это уже наша вина, Ле Хань к ней отношения не имеет, хотя кое-кому очень хотелось бы и это свалить на него, чтобы не признавать своих ошибок. Потом при переброске южновьетнамской пехоты один вертолет взорвался в воздухе, а другой врезался в землю. Комиссия, которая проверяла причину аварии, пришла к выводу, что это — результат диверсии. Не знаю, насколько это верно, ведь от вертолетов остались одни обломки, но от констатации факта диверсии результат не меняется: еще не увидев и не услышав противника, мы потеряли восемьдесят с лишним человек, в том числе семь наших офицеров и солдат. Но это было только начало. Когда подразделения достигли исходного рубежа и начали наступление, они не встретили ни малейшего сопротивления — Вьетконг покинул свои позиции и скрылся в горах и джунглях. Двое суток подразделения, общей численностью до дивизии, заняв довольно широкую линию фронта, вели разведку, готовились сразу предпринять бросок, если противник будет обнаружен. Но он исчез, как растаял. На третьи сутки было решено скомандовать сбор и отвести подразделения в район Плейку. Мы ведь не можем сейчас держать гарнизоны там, где оборонять нечего, и подвергать опасности важные объекты. Утром соединение вертолетов получило приказ о переброске войск, а ночью эти войска подверглись нападению противника.
— Слушаю тебя, Билл, и будто не уезжал из Вьетнама. Все здесь повторяется. Снова — утечка информации, засады, внезапное нападение, наше неумение воевать ночью, потеря элементарной бдительности, — с горечью в голосе говорил Смит, — и в результате гибель десятков людей…
— Десятков? — перебил его генерал. — Да, десятков наших ребят, а вьетнамцы и корейцы потеряли сотни, не считая тех, кто добровольно перешел на сторону Вьетконга. Я здесь, Юджин, меньше года — очень сожалею, что нам не удалось поработать вместе, — но уже начинаю смотреть на ситуацию через очки с самыми темными стеклами.
— Мне на это потребовалось больше времени, — признался Смит, — где-то на третьем году я почувствовал, что вера в победу выходит из меня, как воздух из шара.
— А что ты думаешь сейчас, поработав уже в центральном аппарате?
— Много, Билл, мыслей, но если говорить откровенно, то таких, чтобы заряжали, поднимали дух, — не очень. Ты не подумай, Билл, что я пораженец, но то, что нам трудно выбираться из этой трясины, несомненно.
— Президент хочет «вьетнамизировать» войну. Ты думаешь, из этого что-то выйдет?
— Не знаю, Билл. Но недавно один ханойский лидер дал интервью французской газете. И на вопрос, как он относится к «вьетнамизации» войны, ответил: «Это марионетизация, а не «вьетнамизация». Даже наши газеты перепечатали это остроумное заявление. Вот ты, много видевший генерал, способный анализировать события и делать из этого анализа глубокие выводы, как ты смотришь на наши перспективы в этой стране?
Генерал поднялся, взял из холодильника еще бутылку вина, откупорил ее, налил в бокалы.
— Я бы тебе все честно рассказал, разложил бы по ячейкам и по полочкам… — Он замолчал на какое-то время, а потом закончил: — Но нет времени: вино откупорено — и его надо выпить. Так говорят французы. Твое здоровье, Юджин.
Генерал отговорил Смита лететь в Плейку самолетом.
— Лучше всего машиной. На полпути к Плейку, в Далате, переночуете, отдохнете на свежем горном воздухе и на следующий день доберетесь до места. Попутчики у тебя хорошие. Майора Теодора Вильсона ты, наверное, помнишь и по Пентагону, и по Вьетнаму, а капитан Эдвард Грэй хоть и новичок во Вьетнаме, но очень способный и интересный офицер.
— А что скажет шеф, если узнает о таком маршруте?
— Пока ты вернешься в Вашингтон, он забудет не только о маршруте, но и зачем посылал тебя в Плейку, — засмеялся генерал. — Мне кажется, что мы все живем в каком-то нереальном мире, из которого никак не найдем выхода. Как Алиса в Зазеркалье.
— Помнишь, президент Кеннеди говорил о свете в конце тоннеля?
— Помню, только его пока не видно. Но я боюсь, что, когда этот свет появится, сзади налетит локомотив. И это будет еще хуже, чем движение в темноте.
Юджин Смит не стал уточнять, что имел в виду генерал, но понял, что Дин опасается за будущее.
По пути в Далат капитан Грэй попросил полковника отклониться немного в сторону и посмотреть джунгли района Мада, на которых испытывались новые дефолианты с повышенным содержанием диоксина — самого сильного отравляющего вещества, действие которого на природу и человека по своим последствиям почти не уступает продуктам ядерного взрыва. Капитану было дано задание визуально определить результаты эксперимента.
Свернув после Бьенхоа с магистрального шоссе, они взяли направление на северо-запад. Сразу за паромной переправой через реку Донгнай стали попадаться небольшие участки леса, пораженные ядами: безжизненные деревья с потрескавшейся корой и опавшей листвой. Траву и кустарники будто опалило близким огнем.
— Здесь смотреть нечего, — сказал капитан, — тут летчики как бы пробовали готовность аппаратуры, выпустили несколько десятков галлонов «оранжевого коктейля». Самое главное — впереди.
По пыльной узкой дороге, проложенной по красноземам, они проехали километров тридцать и были ошеломлены: только фантазия художника, задавшегося целью показать, как будет выглядеть убитая страшным оружием природа, могла нарисовать такую жуткую картину. Деревья-великаны без единого листочка на гигантских кронах, устремив ввысь оголенные руки-сучья, будто обращались с мольбой к небу. Когда-то здесь буйствовала тропическая зелень, теперь хозяйничала смерть. Страшно было смотреть на эту печальную умерщвленную красоту. Стволы деревьев красных и черных пород, реликтовой тропической сосны печальными гравюрами отпечатывались на фоне голубого неба.
— Ну и что же вы доложите компании «Доу кэмикл»? — глухим, осевшим голосом спросил полковник Смит, обращаясь к капитану.
— Напишу, что увидел апокалипсис — конец света в миниатюре, — спокойно ответил капитан.
— Господин полковник, — робко спросил шофер с сержантскими знаками отличия, — а что же стало с людьми, если они были в этом лесу?
— Об этом, Эдвин, надо спросить тех, кто взбивал коктейль. Но думаю, что и они вряд ли ответят. Может быть, только через десятки лет мы узнаем размер и последствия этих экспериментов.
Шофер нахмурился, совсем молодое лицо вдруг посерело, будто его тронула старость.
— Но ведь это не по-христиански, господин полковник, это же не война, а… — он не договорил, повернулся и пошел к машине.
Полковник внимательно смотрел на него, сам испытывая щемящую боль и вину за содеянное другими. «Этот парень никогда не забудет увиденного, — подумал он. — И, наверное, не простит».
Через тринадцать лет бывший шофер артиллерийского полка Эдвин Тинделл приедет во Вьетнам с группой американских ветеранов вьетнамской войны, снова побывает в джунглях Мада и выступит на международной конференции против химического и бактериологического оружия, которая проходила в Хошимине, бывшем Сайгоне.
— Мне больно и стыдно, — скажет он, — быть на этой земле, которой мы принесли столько бед и страданий. Мои друзья-ветераны, ставшие в ряды антивоенного движения, попросили меня выступить здесь и сказать: прости нас, Вьетнам! Чужая злая воля бросала нас на твою землю, против твоего народа. Мы прошли через испытания Вьетнамом и поняли, какое чудовищное преступление теперь уже против всего человечества готовится в бетонированных бункерах военных штабов. Я хочу сказать, что мы, осознав цену содеянному, будем отдавать все силы, чтобы не допустить повторения твоей трагедии, Вьетнам!
Потом он соберет журналистов и расскажет, что, лежа в госпитале после ранения, которое он получил, будучи уже наводчиком в артиллерийской батарее, стал задумываться над тем, что видел во Вьетнаме.
— И постепенно глаза мои стали раскрываться. Я начал читать специальные исследования и догадался, почему нас заставляли чистить одежду и оружие, когда наши собственные самолеты случайно выпустили над позициями дивизии «Тропическая молния» небольшое облачко оранжевого препарата. После войны уже в Америке среди ветеранов начались человеческие трагедии: неизлечимые болезни, рождение детей-уродов, помешательства, а потом и частые самоубийства на этой почве. Многие из нас, объединившись, стали на борьбу с угрозой войны.
