Николай Зенькович - Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля
Была ли необходимость в уничтожении такого количества людей, в основном отчаявшихся крестьян, у которых продразверстка отняла все, даже посевной материал? Знал ли благородный защитник бессарабских и украинских бедняков Котовский, чьи головы рубили его отчаянные конники? Вопросы непростые, и ответ, видимо, следует искать в исторических аналогах. Мучился ли подобными угрызениями совести фельдмаршал А. В. Суворов, двинув по приказу просвещенной государыни Екатерины II регулярную армию против крестьянских полков бунтовщика Пугачева?
Что касается Котовского, то он мучился. Сшибать с седел впервые севших на коней деревенских мужиков, не обученных ни верховой езде, ни искусству сабельного боя — это не его амплуа. Любитель фантазий Пинкертона, одетый в красные штаны и желтую куртку, Котовский не желал крови невинных жертв. Поэтому, когда перед ним поставили задачу уничтожить конную группу сподвижника Антонова кузнеца Ивана Матюхина, укрывшегося в лесу, Котовский решил выманить главаря хитростью. Фантаст, авантюрист, любитель сильных ощущений, он, казалось, полнокровно жил только тогда, когда рисковал собой.
Котовский узнал, что тамбовские чекисты поймали одного из ближайших помощников Антонова — начальника его штаба Эктова. Вместо расстрела комбриг упросил отдать Эктова ему. По имеющимся сведениям, Матюхин не знал, что Эктов попал в плен, и продолжал думать, что он скрывается вместе с Антоновым. К Эктову приставили восемь котовцев, приказав: при первом подозрении пулю в лоб. Хотя он и обещал помогать, но вполне доверять ему, конечно, нельзя было.
Во главе сорока отборных всадников, переодетых в казачью форму, Котовский и Эктов, с которого восемь верных котовцев не сводили настороженных глаз, подъехали ночью к одинокому хутору, где жил старик, сын которого был у Матюхина. Хуторянин знал Эктова в лицо. На это и рассчитывал Котовский. Эктов сообщил старику, что идет на помощь Матюхину во главе отряда казаков, которым командует атаман Фролов. Старик вызвал мальчонку-пастушка, и он поскакал в лес к Матюхину с письмом от Эктова, а под утро привез ответ, в котором Матюхин предлагал встретиться и соединиться через неделю в селе Кобыленка.
Котовский возвратился в распоряжение бригады и попросил Уборевича очистить весь район, прилегающий к лесу, от красных войск, чтобы не спугнуть повстанцев. Ни Уборевич, ни Тухачевский в подробности операции не посвящались: надо было быть очень осторожным, слух о готовящейся экспедиции мог долететь до Матюхина.
Два кавполка срочно шили себе черные круглые смушковые шапки, казачьи кубанки, прилаживали к брюкам лампасы. Своих эскадронных отобранные для операции котовцы учились называть господами есаулами.
На встречу с Матюхиным поехали Котовский и Эктов. По дороге комбриг предупредил напарника:
— Отойдешь ли в сторону, мигнешь ли, слово ли скажешь — первая пуля тебе. Живым не дамся!
Котовский, артист и трюкач, романтик дурманящего риска и славы, великолепно сыграл роль казачьего атамана Фролова. Риск был колоссальный: в любую минуту Эктов мог предать красного комбрига. Но Эктов хорошо знал, что Котовский слов на ветер не бросает. Матюхин поверил и пригласил атамана Фролова в село на встречу со своими приближенными. В просторной избе их ждали около двадцати человек. С Котовским было восьмеро. Началось заседание. Обсудив план нападения на Тамбов, Матюхин предложил отужинать. Принесли самогон, закуску. В самый разгар хмельных речей атаман Фролов вдруг поднялся над столом:
— Довольно! Я не Фролов, я — Котовский!
Он и здесь поступает, как любимые герои в прочитанных книгах — красиво, эффектно, работая на публику. А ведь мог бы исподтишка разрядить маузер в Матюхина. Котовский не такой. Он не может без позы, без риска.
В избе все застыли от ужаса. Котовский нажимает спуск направленного на Матюхина нагана, курок щелкает… Осечка! Еще щелчок, снова осечка. Три осечки дает наган. Котовский отпрыгивает к стене и начинает отстегивать свой маузер. Разлетелась вдребезги керосиновая лампа, началась страшная схватка. Ворвавшиеся в село котовцы вязали повстанческую верхушку. Матюхин был убит тремя пулями Котовского, двумя пулями в грудь и в правую руку ранен Котовский. Когда его на носилках выносили из избы, велел позвать Эктова:
— Ведь ты же меня куропаткой связанной Матюхину выдать мог. Героем бы у своих стал. А вот — не выдал.
Помолчал:
— А ведь я тебя пристукнуть должен. Такой был уговор с ЧК. Ты у них к смерти приговорен.
Эктов побледнел.
— Ладно. Дать ему пропуск на все четыре ветра, — громко приказал Котовский. — Мы с тобой квиты. Езжай.
Странная, своеобразная душа у комбрига Котовского. Не все понимали ее при жизни Григория Ивановича. Не выдержали испытания временем и предпринимаемые после его гибели попытки прямолинейного, одномерного изображения Котовского только как правоверного большевика или только как необузданного анархиста. Столь же малопродуктивны и упражнения в приписывании ему черт исключительно уголовных, на что особенно напирали оказавшиеся в эмиграции потерпевшие от его дореволюционных экспроприаций владельцы бессарабских имений и их потомки. Сложна, противоречива душа у комбрига Котовского, и понять ее — значит понять то время, когда люди еще не были накрепко вписаны в клеточки согласно их происхождению, дореволюционному прошлому, высказываниям в адрес небольшой кучки кремлевских вождей, отношением к которым определялась верность новой идее. Тогда еще не изобрели номенклатуру — чудовищное порождение командно-административной системы, и многие крупные должности продолжали занимать незаурядные личности, выдвинувшиеся благодаря своим выдающимся способностям. Но время этих людей кончалось, они становились ненужными и даже опасными. На смену им шли другие — посредственные, серые, зато послушные и правильные. Не чета Котовскому, который и в сухом приказе мог отчебучить такое, что бойцы повторяли его наизусть. Раздосадованный неладностью дивизии Криворучко на маневрах, комкор собственноручно начертал в приказе по корпусу: «Части товарища комдива З. Криворучко после операции выглядели, как белье куртизанки после бурно проведенной ночи».
Независимый, остроумный, картинно-привлекательный, знающий себе цену, пользующийся колоссальной популярностью в армии и среди населения, он, разумеется, не мог не иметь завистников и недоброжелателей. Огромное число доброхотов постоянно информировали реввоенсовет и ГПУ о порядках, царивших в «Котовии» — территории, занятой вторым кавалерийским корпусом. В «Республике Котовии» — президент Котовский. Здесь нет никакого закона, кроме «котовского». Он и командир, и вождь, и трибунал, и государство, и партия. Наделенный большим природным умом, Котовский хорошо понимал социальную данность своей эпохи, корни владевших сердцами бойцов партизанских настроений, которые ему ставили в вину в центре. Это были отзвуки «всепозволенческой» бури, стародавней русской вольницы, воскрешенной на полюсах революции. Требовалось некоторое время, чтобы преодолеть атмосферу «Запорожской Сечи», перевести в мирное русло энергию тоскующих в казармах без привычного боевого дела поседевших и молодых рубак — котовцев, не дать красной романтике расцвести авантюризмом.
Котовскому этого времени не дали. «В ночь на 6 августа в совхозе Цувоенпромхоза «Чабанка», в тридцати верстах от Одессы, — сообщалось в опубликованной «Правдой» телеграмме из Харькова, — безвременно погиб член Союзного, Украинского и Молдавского ЦИКа, командир конного корпуса товарищ Котовский». Через 65 лет мы узнали наконец, что убийцей был Мейер Зайдер, в доме которого Котовский когда-то пережидал облаву деникинской контрразведки и откуда ушел, переодевшись в гражданское платье, одолженное у хозяина, неосторожно назвав себя его должником. Спустя пять лет Мейер Зайдер подстерег должника за полночь и выстрелил в него из маузера.
Неужели Котовский, чье слово всегда было законом, на этот раз не сдержал его и, проявив черствость к спасшему его человеку, тем самым вынудил его на безрассудный поступок? Несуразное подозрение отпало сразу же, стоило лишь ознакомиться с перипетиями жизненного пути Зайдера после того, как в 1920 году Советская власть закрыла принадлежавший ему публичный дом. Два года Зайдер перебивался случайными заработками, менял занятия, пока наконец не услышал, на какую высоту взобрался его бывший «должник». Конный корпус Котовского располагался в Умани, и вот в один прекрасный день перед глазами изумленного комкора предстал Мейер Зайдер собственной скромной персоной. Котовский расчувствовался, выслушав горькую историю жизненных невзгод своего невольного одесского спасителя. По-человечески Зайдера можно было понять: два года без постоянной работы, везде отказы. На бирже труда тогда стояли огромные очереди, и Мейеру с его прошлым весьма пикантным занятием при новом высокоморальном строе ничего не светило.
