С.Г. Кара-Мурза - Порочные круги постсоветской России т.1
В России, даже когда она в конце XIX в. разъедалась западным капитализмом, сохранялось христианское отношение к безработице. Многие крупные предприниматели (особенно из старообрядцев), даже разоряясь, не шли на увольнение работников — продавали свои имения и дома. Сильный отклик имели статьи Льва Толстого, его отвращение к тем, кто в голодные годы «не дает работы, чтобы она подешевела».
Но во время перестройки ее идеологи начали открыто говорить о благодати безработицы. Они подменили суть проблемы ее убогим суррогатом. Труд и безработица были представлены как сугубо экономические категории, так что предложение создать в советском народном хозяйстве безработицу подавалось как обычное социально-инженерное решение, не затрагивающее никаких основ нашего бытия. В действительности, труд и отлучение от труда (безработица) — проблема не экономическая и даже не социальная, а экзистенциальная. Иными словами, это — фундаментальная проблема бытия человека. Разумеется, она имеет и экономический аспект, как почти все проблемы нашего бытия, но эта сторона дела носит подчиненный, второстепенный характер.
Отказ от полной занятости увязывался исключительно с экономической эффективностью (суть которой, впрочем, никак не объяснялась). Работники, которые должны были отведать кнута безработицы, были представлены в понятиях пещерного социал-дарвинизма.
Н.П. Шмелев (экономист, работник ЦК КПСС, позже — депутат Верховного совета СССР, ныне академик РАН) писал в 1987 г.: «Не будем закрывать глаза и на экономический вред от нашей паразитической уверенности в гарантированной работе. То, что разболтанностью, пьянством, бракодельством мы во многом обязаны чрезмерно полной(!) занятости, сегодня, кажется, ясно всем. Надо бесстрашно и по-деловому обсудить, что нам может дать сравнительно небольшая резервная армия труда, не оставляемая, конечно, государством полностью на произвол судьбы… Реальная опасность потерять работу, перейти на временное пособие или быть обязанным трудиться там, куда пошлют, — очень неплохое лекарство от лени, пьянства, безответственности» [36].
С 1988 г. такие рассуждения заполонили прессу. Непрерывное повторение — на разные лады — этих рассуждений в конце концов разрушило этот элемент нашей культуры, деформировало массовое сознание. Социальный кризис соединился с культурным.
Растет или затухает угроза деградации культуры, инициированная изменением представлений о том, «что такое человек»? Видимо, динамика неблагоприятна, и нынешнее неустойчивое равновесие обманчиво. Тут наше национальное сознание дало сбой: общество не смогло ни понять угрозы, ни организоваться для защиты и укрепления важнейшего культурного устоя, посчитав, что такие вещи в усилиях по их сохранению не нуждаются.
Вопреки разуму и совести большинства, с нынешнего распутья идет сдвиг к эгоцентризму (к человеку-«атому»). Этот дрейф к утопии «Запада» как устоявшегося порядка начался в интеллигенции. Он не был понят и даже был усугублен попыткой «стариков» подавить его негодными средствами. В 1980-е гг. этот сдвиг уже шел под давлением идеологической машины КПСС. Если на нынешнее неустойчивое равновесие не воздействовать целенаправленно и умело, сдвиг продолжится в сторону распада русского и других народов России. Вопрос в том, есть ли силы, способные остановить его, пока дрейф не станет лавинообразным. Пока что культура нынешней России находится в отступлении.
Школа уже наполнена учебными пособиями, составленными на базе новой антропологической модели. Михаил Шатурин, преподающий в Канаде, пишет: «Прошлой зимой был в России и внимательно сравнил “Родную Речь” прошлого года со старой советской. Был очень удивлен, увидев, что современная — гораздо хуже, хоть составлена из кусочков несомненно ЛУЧШЕЙ литературы. Все просто: в былые времена были идеологические цели, ради них детям читали и грустные, и страшные истории (тема — “Жизнь детей до Революции”). Сейчас говорят, что идеология упразднена, огорчать детей больше незачем (“…зрелищем смерти, печали // Детское сердце грешно возмущать”, как говорил генерал у Некрасова). И вот из разных (и впрямь замечательных!) авторов надергали кусочков, которые вместе должны составить мир без горя и слез. Изо всей русской(!) литературы ухитрились извлечь только один мотив — безмятежность.
Сравнение этих двух хрестоматий в селе Поперечном Кемеровской области показывает, что у половины местных ребятишек родители пьют по-черному. Далеко не все приходят в школу сытые. Одному местному мужику прошлым годом понадобилось поехать забрать своего ребенка из Иркутска, а денег на дорогу (больше 2-х тысяч) у него, понятно, не было. Взаймы тоже никто не дал: в совхозе живых денег уже давно не видели. Ну, он покрутился-покрутился и повесился (а может и по пьяному делу, кто ж разбирать станет!). И вот этим-то детям предписано читать стихи и истории из “одного счастливого детства”. Какой же ложью должно им после этого показаться всякое искусство! Получается, что русской литературе до них тоже нет дела — если ты нищ и слаб, ты не нужен никому, даже Некрасову с Тургеневым. И вообще, надо стремиться к положительным эмоциям, где только можно извлекать все тот же “fun”. Наверное, это и есть новая идеология» [30].
Такую же безоблачную картину создают учебники обществоведения в старших классах. Они направляют социализацию юношей по ложному пути, воспитывают из них не граждан, а манипулируемого «человека массы». А что же в реальности?
Вот пример из практики аграрной реформы в богатейшем Краснодарском крае. Случай «мягкий», но красноречивый. Бывший председатель колхоза кубанской станицы Раздольная, на базе которого создан холдинг и руководителем которого он стал, рассуждает (в 2002 г.): «На всех землях нашего АО (все земли составляют примерно 12 800 га) в конце концов останется только несколько хозяев. У каждого такого хозяина будет примерно полторы тысячи га земли в частной собственности. Государство и местные чиновники должны обеспечить нам возникновение, сохранность и неприкосновенность нашего порядка, чтобы какие-нибудь… не затеяли все по-своему… Конечно, то, что мы делаем — скупаем у них пай кубанского чернозема в 4,5 гектара за две ($70) и даже за три тысячи рублей ($100) — нечестно. Это мы за бесценок скупаем. Но ведь они не понимают. Порядок нам нужен — наш порядок» [31].
Своим бывшим колхозникам он на собрании откровенно объяснил суть этого порядка: «Будет прусский путь! А вы знаете, что такое прусский путь?.. Да это очень просто: это я буду помещиком, а вы все будете мои холопы!» Такова культура нового помещика, «справного хозяина».
А вот что пишет (в 2010 г.) Лев Любимов, заместитель научного руководителя Государственного университета Высшей школы экономики — «мозгового центра», главного разработчика программ реформирования важнейших экономических и социальных систем РФ: «У нас все сильно не в порядке с сельской местностью. Эти местности — а их число несметно в Центральной России — дают в российский ВВП ноль, но потребляют из него немало. А главное — они отравляют жизнь десяткам миллионов добропорядочных россиян. Вдобавок эти местности — один из сильнейших источников социального загрязнения нашего общества.
Создавать в таких местностях рабочие места накладно и бесполезно — эти самобезработные, как уже говорилось, работать не будут “принципиально”. А принудительный труд осужден на уровне и международного, и национального права. Что же делать? Или мы вновь в культурной ловушке, из которой выхода нет?
Одно делать нужно немедленно — изымать детей из семей этих “безработных” и растить их в интернатах (которые, конечно, нужно построить), чтобы сформировать у них навыки цивилизованной жизни, дать общее образование и втолкнуть в какой-то уровень профессионального образования. То есть их надо из этой среды извлекать. А в саму среду всеми силами заманивать, внедрять нормальные семьи (отставников, иммигрантов и т. д.), создавая очаги культурной социальной структуры» [32].
Это уже такой разрыв культуры, какой, по мнению Питирима Сорокина, потенциально ведет к гражданской войне!
Вот факт из истории науки. В России дарвинизм был быстро воспринят как биологами, так и широкой культурной средой. Но идеологические воззрения этой среды в 60-70-х гг. XIX в. были несовместимы с мальтузианской компонентой дарвинизма. Произошла адаптация дарвинизма к русской культурной среде (в США об этом эпизоде в истории науки даже вышла книга «Дарвин без Мальтуса»), так что концепция межвидовой борьбы за существование была потеснена теорией межвидовой взаимопомощи (Кропоткина). Социал-дарвинизм и его идеологические продукты были так противны — не то что разуму, а даже чувству российской интеллигенции, — что о нем даже не спорили и не говорили. И вдруг, в России на пороге XXI в., под знаменем демократии — такой выброс социал-дарвинизма и социального расизма! Запад пережил его сто лет назад, теперь это там — неприличный предрассудок, а мы угодили в этот зоопарк.
