Сеpгей Каpа-Муpза - Истоpия советского государства и пpава
Постараемся уйти от идеологии и условного понятия "правовое государство". Неправового государства в норме не бывает, даже если теократическое или идеократическое право с либеральной точки зрения жестоко или недостаточно рационально. Бывают длительные отклонения от права, что на деле есть и частичная утрата государственности. Это — нестабильное состояние, ведущее или к революции, или к полному разрушению государства, которое выражается в утрате монополии на насилие.
Основа основ права — это полная монополия государства на применение насилия. Если монополия сохраняется — государство правовое, хотя бы и предельно жестокое. Если в стране легитимировано негосударственное насилие и наказание (например, "суд Линча" в США), то можно говорить о нестабильном состоянии неполной государственности. Если же государство предоставляет оружие и лицензию на насилие неформальным организациям — оно неправовое.15 Предоставление государством средств насилия неформальным организациям для борьбы с политическим противником внутри и вне собственной территории есть государственный терроризм, что по меркам международного права является признаком преступного государства.
Средства господства.
Любое государство побуждает людей к поведению, не выходящему за рамки установленных норм. Это осуществляется двумя принципиально разными способами — принуждением и внушением. Государство традиционного общества издавна действует открытым принуждением и внушением. Называя его «недемократичным», "тираническим", обычно имеют в виду именно его авторитарность (а чаще жестокость). Государство гражданского общества породило новый тип господства — через манипуляцию сознанием.
Манипуляция — способ господства путем духовного воздействия на людей через программирование их поведения. Это воздействие направлено на психические структуры человека, осуществляется скрытно и ставит своей задачей изменение мнений, побуждений и целей людей в нужном власти направлении.
Манипуляция сознанием как средство власти возникает только в гражданском обществе, с установлением политического порядка, основанного на представительной демократии. Ведущие американские социологи П.Лазарсфельд и Р.Мертон: "Те, кто контролирует взгляды и убеждения в нашем обществе, прибегают меньше к физическому насилию и больше к массовому внушению. Радиопрограммы и реклама заменяют запугивание и насилие". Власть монарха (или генсека) нуждалась в легитимации — приобретении авторитета в массовом сознании. Но она не нуждалась в манипуляции сознанием. Отношения господства при такой власти были основаны на "открытом, без маскировки, императивном воздействии — от насилия и подавления до навязывания, внушения, приказа — с использованием грубого простого принуждения".
Воздействие на человека религии или «пропаганды» в идеократических обществах, каким были царская Россия и СССР, отличаются от манипуляции своими главными родовыми признаками. Главный из них — скрытность воздействия и внушение человеку желаний, заведомо противоречащих его главным ценностям и интересам.
Ни религия, ни официальная идеология идеократического общества не только не соответствуют этому признаку — они действуют принципиально иначе. Их обращение к людям не просто не скрывается, оно громогласно. Ориентиры и нормы поведения, к которым побуждали эти воздействия, декларировались совершенно открыто, и они были жестко и явно связаны с декларированными ценностями общества.
И отцы церкви, и "отцы коммунизма" считали, что то поведение, к которому они громогласно призывали — в интересах спасения души и благоденствия их паствы. Поэтому и не могло стоять задачи внушить ложные цели и желания и скрывать акцию духовного воздействия. Конечно, представления о благе и потребностях людей у элиты и большей или меньшей части населения могли расходиться, вожди могли жестоко заблуждаться. Но они не "лезли под кожу", а дополняли власть Слова прямым подавлением. В казаpмах Кpасной аpмии висел плакат: "Не можешь — поможем. Не умеешь — научим. Не хочешь — заставим". Смысл же манипуляции иной: мы не будем тебя заставлять, мы влезем к тебе в душу, в подсознание, и сделаем так, что ты сам захочешь. В этом — главная pазница и пpинципиальная несовместимость двух миpов: pелигии и идеокpатии (в тpадиционном обществе) и манипуляции сознанием (в гpажданском обществе).
В ходе Великой Французской революции с помощью пропаганды удалось натравить городские низы на церковь и монархию. В своем роде это было блестящее достижение ума и слова. Орудием буржуазии стало именно то, что ей враждебно — стремление человека к равенству и справедливости.
Человек либеральных взглядов считает, что манипуляция сознанием — более гуманное и приятное средство господства, чем открытое принуждение и императивное внушение. Такой человек (который сегодня вроде бы господствует в "культурном слое" России) убежден, что переход от насилия и принуждения к манипуляции сознанием — огромный прогресс. На деле это — дело вкуса (например, Ф.М.Достоевский считал, что манипуляция гораздо глубже травмирует душу человека и подавляет его свободу воли, нежели насилие — об этом его "Легенда о Великом Инквизиторе"). Но и на Западе, среди ведущих специалистов, есть (хотя и немного) такие, кто прямо и открыто ставит манипуляцию сознанием в нравственном отношении ниже открытого принуждения и насилия. Манипуляция сознанием, производимая всегда скрытно, лишает индивидуума свободы в гораздо большей степени, нежели прямое принуждение. Об идеалах нет смысла спорить, однако надо уметь различать явления.
Формализация права.
Главное внешнее отличие правовых систем двух типов общества — в степени формализации норм права, их представления в виде законов и кодексов. За этим стоит отношение между правом и этикой. Конечно, в любом обществе система права базируется на господствующей морали, на представлениях о допустимом и запретном, но в западном обществе все это формализовано в несравненно большей степени, поскольку в нем устранена единая этика. Отказ от единой этики породил нигилизм — особое свойство западной культуры.
В правовом плане этот нигилизм означает безответственность, замаскированную понятием свободы. Понятие свободы в традиционном обществе уравновешено множеством запретов, в совокупности порождающих мощное чувство ответственности (поэтому, в частности, такое общество выглядит как неправовое — в нем нет такой острой нужды формализовать запреты в виде законов).
В западном обществе контроль общей этики заменяется контролем закона. В традиционном обществе право в огромной своей части записано в культурных нормах, табу и преданиях. Эти нормы выpажены на языке тpадиций, пеpедаваемых от поколения к поколению, а не чеpез фоpмальное обpазование и воспитание индивидуумов.
В России право ассоциируется с правдой — сводом базовых этических норм. Эти нормы до такой степени сливаются с правовыми, что большинство людей в обыденной жизни и не делают между ними различия. СССР не был, в понятиях либерализма, правовым государством, но существовали неписанные моральные нормы, которые считались даже законом (то есть, большинство людей искренне верило, что где-то эти моральные нормы записаны как Закон).16 Когда власти эти нормы нарушали, они старались это тщательно скрыть.
Тpадиционное госудаpство «стыдливо». Госудаpство гpажданского общества в пpинципе "стыда не имеет", в нем бывают лишь наpушения закона. "Кpовавое воскpесенье" доконало цаpизм, а pасстpел в Чикаго никакого чувства вины в США не оставил. Это видно и по близкому нам времени. Хpущев пошел на уличные pепpессии в Новочеpкасске (в масштабах, по меpкам Запада, ничтожных) — но это тщательно скpывалось. Это был позоp, Хpущев его и не пеpежил как генсек. Сегодня, после либерализации общества, танки могут pасстpеливать людей в течение целых суток в центpе Москвы с показом по телевидению на весь миp. И понятие гpеха пpи обсуждении этой акции вообще исключено.17
Такие общественные явления, которые со временем становятся привычными, лучше понимаются в момент их трансформации, а тем более быстрого, радикального слома. Ставшее за многие десятилетия привычным советское право (до которого действовало генетически родственное ему традиционное право Российской империи) относится к числу таких явлений. Для его понимания полезно наблюдать за теми изменениями, что происходят сегодня на наших глазах.18
Глубокое изменение отражает сам язык: идеологи либеральной реформы принципиально стали называть правоохранительные органы силовыми структурами. Слово, корнем которого является право, заменен термином, полностью очищенным от всякой этической окраски. Сила нейтральна, равнодушна к Добру и злу, она — орудие. Это — разрыв с традиционным правом, где "человек с ружьем" есть или носитель Добра, или служитель зла.
