Анатолий Вассерман - Сундук истории. Секреты денег и человеческих пороков
Наши недостатки — продолжение наших достоинств.
Ошибка в ДНК: кому опасны генно-модифицированные продукты[5]
Наш закон велит указывать на любом продовольствии сведения о содержании генно-модифицированного сырья, если оно превышает 1 %. Предел уже не раз пытались ужесточить. Так, мэр Москвы[6] требует указывать любое ненулевое содержание. Что на практике затронет всю нашу еду — скажем, сою без генных модификаций давно не выращивают практически нигде в мире.
Коммерсанты саботируют норматив. Ведь запуганный эколожескими воплями народ боится «пищи зомби». Но, боюсь, юристы, чуя поживу, добьют коммерцию — и люди будут шарахаться от любой расфасованной пищи.
А есть ли от чего шарахаться?
Вся наша еда (кроме разве что охотничьей добычи да дичков, собираемых дикарями по джунглям и пустыням) сделана из культурных сортов растений и животных. Эти сорта — плод многолетнего (а то и многовекового) отбора результатов удачных мутаций, скрещивания разных образцов для выделения оптимальных сочетаний таких мутаций (по отдельности они иной раз вовсе не благоприятны ни для своих носителей, ни для нас) и прочих манипуляций над генами, постоянно модифицируемыми самой природой.
Генные технологии отличаются от классической селекции только тем, что нужные гены можно взять не только от организмов, скрещивающихся естественным путём. Хотя привычные нам гибриды тоже не слишком естественны: так, технология производства мулов — издревле предмет ехидных шуток.
Добыть из полярной рыбы ген природного антифриза и включить его в томат, чтобы новый сорт стал устойчив к заморозкам — задача сложная: надо разобраться, какой из многих тысяч генов отвечает именно за морозостойкость. Но от классики отличие только одно: не нужны миллионы неудачных проб и ошибок. Поэтому нынешние способы несравненно быстрее — значит, дешевле — старых. И при этом ничуть не опаснее, ибо основаны на тех же принципах.
Правда, в новой работе и ошибки случаются новые. Однажды в сою — бедную аминокислотой метионином — ввели ген из бразильского ореха, ответственный за выработку белка, содержащего очень много метионина. Но как раз этот белок вызывает у некоторых людей сильную аллергию. Сорт сои был кормовой. Но производители побоялись, что её по ошибке употребят в составе еды для людей, и сняли с производства. Соответственно изменены и правила генных манипуляций: теперь гены, связанные с веществами, потенциально вредными для человека, вовсе нельзя переносить во что-то съедобное (для человека или даже для животных). Хотя тот же бразильский орех в чистом виде продаётся свободно: те, кто склонен к аллергии, просто избегают его. Да и природная соя — аллерген покруче бразильского ореха, потребляется — в чистом виде или в добавках к другой пище — большей частью человечества.
Этот пример доказал: результаты генных технологий проверяются несравненно жёстче продуктов классической селекции. Если бы Лев Платонович Симиренко в конце XIX века вынужден был проходить нынешние тесты, любимый мною сорт яблок (ныне более известный под торговой маркой Granny Smith — бабушка Смит) мог вовсе не поступить в продажу: слишком кислый, да и хранится подозрительно долго — уж нет ли в нём чего-то бактерицидного?
Более того, во многих естественных продуктах есть явно опасные вещества. Так, каждый тысячный европеец плохо переваривает белок глиадин, содержащийся почти во всех злаках (кроме гречихи, кукурузы и риса). Без генной инженерии устранить подобные опасности вряд ли удастся.
Увы, никакие проверки не способны гарантировать абсолютную безопасность: если люди ухитряются давиться сливовыми косточками — косточки генно-модифицированной сливы сработают ничуть не хуже. Но по крайней мере генные модификации не опаснее «природных» — то есть выведенных привычной нам селекцией — пород и сортов.
Один несчастный случай всё же был. Аминокислоту триптофан, выработанную модифицированными бактериями, плохо очистили от питательного бульона для этих бактерий — и несколько человек, из-за редкой мутации чувствительных к одной из примесей, заболели. Пришлось срочно совершенствовать технологию очистки.
Правда, рассказывают о страшных угрозах много и сенсационно. Так, биолух профессор Пуштаи обнаружил: если месяцами подряд кормить крыс одним генно-модифицированным картофелем, они почувствуют себя хуже. На простейшую мысль — накормить контрольную группу крыс обычным картофелем и убедиться, что всеядным животным плохо от любой монотонной диеты — его мудрости уже не хватило. Нейрофизиолог Ирина Ермакова догадалась завести три группы крыс: одну кормила стандартной лабораторной диетой, второй добавляла обычную сою, третьей — модифицированную. Но во всех публикациях она сравнивает только первую и третью группы, а о второй молчит: ведь общеизвестно — крысы плохо переносят любую сою!
Страшилки о генных технологиях — клевета. Злостная. И беспроигрышная: пустил слушок в два слова — а опровергать надо горами статей столь серьёзных, что их не всякий прочтёт. Проплачивают её прежде всего производители ядохимикатов и удобрений: ведь главная ныне задача генных инженеров — совершенствование естественной защиты растений от вредных факторов. Ещё один источник финансирования клеветы — Европейский Союз, чьи фермеры вроде Жозе Бове[7] безнадёжно проиграли конкурентам из Нового Света и давно выпрашивают казённые подачки: не переучиваться же на более осмысленные занятия! Третий мощный генератор клеветы — политики, поддерживающие отсталость сельского хозяйства третьего мира, дабы голодающая Африка зависела от подкормки из-за океана.
Искренние же адепты панического эколожества напрашиваются на реплику, популярную ещё в мою бытность программистом. В особо безнадёжных случаях на вопрос коллеги «Где тут ошибка?» до сих пор принято отвечать «В ДНК».
Локальная эффективность против глобальной[8]
Русский, бельгийский, американский физик Илья Рувимович Пригожин (1917.01.25—2003.05.28) получил Нобелевскую премию 1977-го года по химии за открытие синергетики — учения о самоорганизации неравновесных систем. Он показал: под воздействием материальных и энергетических потоков могут самоорганизовываться сложные структуры, существующие именно благодаря этим потокам. Более того, синергетические структуры тормозят потоки, направленные на выравнивание неравновесия, и тем самым снижают скорость роста энтропии — беспорядка в системе. Если какая-то структура недостаточно хороша в качестве тормоза беспорядка, она рано или поздно уступит место более эффективной. Причём формирование и переформирование происходит, как правило, скачкообразно (что соответствует, в частности, известному из биологии мутационному механизму порождения сырья для эволюции).
Физикам несомненно предстоит ещё не одно десятилетие выводить из теоремы Пригожина — о минимуме производства энтропии в открытой системе — разнообразные нетривиальные следствия. Но природа, как известно, не поделена непроходимыми междисциплинарными перегородками. Как стены церквей не доходят до неба, так и стены факультетов не ограничивают взаимодействия разных наук. Не зря в числе первых примеров физической теории Пригожина оказалась колебательная химическая реакция, обнаруженная Борисом Павловичем Белоусовым и далее исследованная биофизиком Анатолием Марковичем Жаботинским. А ныне синергетические эффекты обнаруживаются едва ли не в любой отрасли знаний.
Экономика — достаточно сложная часть природы, чтобы и к ней были приложимы многие положения синергетики. Даже вполне равновесное в целом хозяйство содержит не только объекты — производителей и потребителей. Главное в ней — потоки товаров и услуг (и соответствующих им денег) между объектами. Понятно, на этих потоках также спонтанно формируются структуры, приводимые потоками в действие.
В полном соответствии с синергетическими законами эти структуры постепенно размножаются. В частности, прямые связи производителя с потребителем постепенно уступают место цепочкам посредников. Они берут на себя складирование товаров, их развозку по бесчисленным торговым точкам. А заодно изучают запросы и пожелания, собирают статистику эксплуатационного износа и случайных поломок, доводят всё это до сведения разработчиков. Развиваются и многие иные направления услуг, оказываемых посредниками. Причём каждое новое звено получает возможность совершенствоваться в каких-то узких специальностях, доводя свою эффективность до идеала. Благодаря всему этому растёт общая упорядоченность системы. Как и указал Пригожин, скорость роста энтропии падает.
Самоорганизация посредничества происходит не только в рыночной экономике. Советское плановое хозяйство тоже немыслимо без изобилия контор, чьи названия заканчиваются на — снаб и — сбыт. Плодились они не только по классическим законам развития бюрократии, описанным Сирилом Норткотом Уильям-Эдуардовичем Паркинсоном, но и в соответствии с очевидной целесообразностью управленческой специализации. Отсюда видно: законы синергетики мало зависят от формы собственности — они проявляются в любом обществе с достаточно глубоким разделением труда. Более того, вся мировая история доказала: и рынок, и разделение труда в сильнейшей степени зависят как раз от развития многоступенчатого посредничества.
