Владимир Мальсагов - Русская мафия — ФСБ
Не обо всем, чему был очевидцем, пишу я подробно, так как многие, завязанные в этой системе, по существу — неординарные и порядочные люди, совсем не представляющие истинной картины во всей этой схеме; под кем и на кого реально работают, чьи интересы лоббируют.
Тут поневоле придется коснуться и себя лично, дабы стало понятно, откуда я могу все это знать. С Ханом мы дружим со школы, иногда вместе гуляли ученическими командами, иногда вместе дрались с остальными, хулиганили, разбойничали — все было, а один раз, весной 71- го года (по-моему, по просьбе Маскурова), в парке имени Кирова («Трек») бегали подставными с Ханом и Бузуртановым на нормативы ГТО вместо заведующих и директоров кафе и ресторанов по «Тресту столовых и ресторанов» ЧИАССР. А все наши одноклассники и друзья (Бекхан Хамзаев, Беслан Яндиев, Борис Боков, Мурад Яндиев, «Бульба» и другие) болели за нас. Должно быть, многие помнят то время, когда советский тоталитарный режим каждый день готовился к войне против Запада, и на производствах были введены обязательные учения, сдача нормативов ГТО («Готов к труду и обороне!»), производственная гимнастика, о чем, впрочем, и сейчас В. Путин стал нам напоминать, директивно вводя те же элементы в массы. Вот где чувствуется старая чекистская закваска и кондовая стереотипность мышления, только тогда это делалось по «призыву партии», а сейчас — Президента.
Так вот, представьте: далеко ли могли пробежать брюхатые директора столовых и ресторанов, к тому же после обычного ежедневного возлияния, хоть их само Политбюро ЦК КПСС, во главе с Л.И. Брежневым, «призвало»? А мы же всей командой получили в только что построенном кафе «Спорт», где продавались самые лучшие в те времена чебуреки, широкий для нас пир, человек на двадцать, — и тем более, оказали уважение старшим.
…Мы росли, и в 1972 году я из МТИППа, что на Волоколамке в Москве, заехал в МГУ, где часто бывал и имел много приятелей, и где в общежитиях вел среди знакомых «антисоветскую агитацию и пропаганду», так как страшно ненавидел существующий режим, знал его кровожадную, человеконенавистническую сущность (а о предпосылках этого отношения расскажу в главе о своем детстве — сына диссидента, «чеченского Сахарова»). Через треск помех заслушивался радио «Свобода», «Голос Америки», «ВВС», «Немецкая волна», — всеми «вражескими голосами». Зачитывался, проглатывая, от «Теркина на том свете» Твардовского, «Одного дня Ивана Денисовича» до В. Шаламова и других в Самиздате, благо возможность выпала, так как хорошей приятельницы моей дедушка был писатель Смирнов, что в основном во Франции публиковали, и библиотека была у него шикарная.
Так вот, иду по «Клубной части» МГУ, и вдруг Хан спускается ко мне навстречу. Обнялись, приветствуя друг друга, и спрашиваю: «Ты как здесь?». — «На юридическом учусь», отвечает. Удивлен я был чрезмерно, ведь конкурс на юрфак, да еще в МГУ, пожалуй, самый большой был по СССР. Но он — парень толковый, напористый, и поступил.
Итак, в начале 70-х я пропадал в общежитиях МГУ им. Ломоносова, где училось много земляков-грозненцев. Было несколько одношкольников и вообще добрых знакомых, среди которых у нас как бы сам по себе образовался кружок антисоветчиков — по интересам. Почти ежевечерне проходили диспуты с обменом информации. Читали вслух запрещенные «Доктор Живаго» Пастернака, «Собачье сердце» Булгакова и т. д. Такие мероприятия не могли пройти мимо внимания КГБ, тем более что в гостях у нас бывали и иностранные студенты. Это все отразилось на моей судьбе и дальнейшей жизни, на протяжении которой КГБ мало того, что установил негласный надзор и слежку за мной (прежде всего из-за нашего отца, Дзияудина Мальсагова), — меня вызывали для беседы о взаимоотношениях с иностранцами, а главное — какого характера встречи я проводил в общежитии МГУ. Спрашивали об этом в КГБ ЧИАССР, а потом все же посадили, сфабриковав дело — и по статье вовсе не политической.
Один приятель из нашей команды был человеком «партейным», но не по духу и убеждениям политическим, а по настоянию и заветам даже не Ильича, — а папиным. Отец нашего товарища был одним из секретарей обкома КПСС, а в прошлом — следователем КГБ, кстати, в свое время допрашивавшим нашего отца. Эту историю я-то знал. А его сын, по моему убеждению, догадывался-то уж точно. Но я всегда корректно обходил этот момент в воспоминаниях о своем отце, рассказать о котором меня просили постоянно (в то время как сын обкомовца в разговорах о собственном — избегал всяческих упоминаний).
Наш отец был известным диссидентом-правозащитником, всю жизнь боролся за возвращение чеченцев на родину из высылки и завосстановление Чеченской республики. Он первым поднял тему сталинского геноцида, обнародовав, в качестве очевидца, данные о массовом сожжении около 750 человек в чеченском селении Хайбах в феврале 1944 года. За борьбу за свободу и права человека отец был осужден. Он провел в заключении с 1958 по 1964 год, включая год заточения в ленинградской спецпсихбольнице КГБ.
В пору летних каникул и студенческих стройотрядов тот «партеец», о котором я говорил, по зову Политбюро ЦК КПСС возглавлял боевой авангард советской молодежи, взвалив на себя звание полной ответственности и ношу борьбы с акулами капитализма, став комиссаром студенческого строительного отряда — ВСО МГУ. Так как именно комиссар был всегда на острие классовой борьбы, отвечал за высоту морального духа и коммунистического самосознания рядовых бойцов, то и партийная касса находилась в его ведении. Вот и вел он активную работу по ее пополнению, разъясняя, а порой агитируя и доказывая малосознательным необходимость неусыпной идеологической борьбы с заклятыми врагами социализма.
Всякая борьба требует и материальных затрат; чем она опасней — тем и затраты выше. Вся касса находилась в старом, но очень добротном кожаном портфеле партейца, видимо, в прошлом выданном его папе из спецраспределителя при ЦК КПСС, обслуживавшем партбонз. А нашей общей задачей было помочь приятелю аккуратно и умно списать нужные суммы, а потом прокутить их всей честной компанией, угощая, а то и ублажая красивых дам, до коих наш партеец имел великую слабость.
Ежемесячно на приобретение телевизоров, магнитофонов, радиоаппаратуры, а затем на ремонт их и закупку канцпринадлежностей и билетов на мероприятия пропагандистского характера, на которые вряд ли кто решится пойти добровольно, комиссаром столбились суммы порядка нескольких тысяч рублей, в то время как зарплата врача или инженера была 120 рублей.
Самой трудной нашей задачей было собрать чеки об оплате и накладные всевозможных магазинов и складов, после чего приятель составлял акты на списание нужных сумм, и — гуляй, братва! Наши регулярные посещения лучших ресторанов Москвы составляли своеобразный рейтинг кабаков столицы. Как-то раз, закатив в незадолго до этого открытый гостиничный комплекс «Орленок», что на Воробьевых, тогда Ленинских, горах, напротив усадьбы-резиденции проживавшего там Косыгина, — мы заказали по отработанной программе, что подобает. Я по привычке выхватывал фотографически какой-то объект и, о чем-то беседуя с приятелями, анализировал то, что оставляло след в моем восприятии. По богатому, с последним писком моды, прикиду валютных проституток можно было вычислить, что «Орленок» хоть и принадлежит ЦК ВЛКСМ, но пользуется вниманием состоятельных иностранцев. Там, где путаны покруче, — там снуют и режимники, а в то время — оперативно- уполномоченные КГБ, из тех кто понаглей, зажравшиеся отстежками от проституток.
Вдруг взгляд выхватил знакомого мне Игоря «Чеха» (кличку эту он дал себе сам в Москве для крутизны устрашения, так как был родом из Грозного, а чеченцев русские в Грозном называли «чехами»). Он сидел за столиком с тремя иностранцами, судя по виду — фирмачами-итальянцами. Столик стоял в тени, перекрытие защищало от суеты танцующих. «Чеха» в Грозном знали еще как Игорь «Беда»: фамилия у него была — Беденко, и учился он с Ханом в одной и той же 22-й школе Ленинского района, около Беликовского моста через Сунжу, РОВД, 1-й музыкальной школы и музучилища (бывшей синагоги). А в Москве они постоянно были в контакте.
Он незаметно поприветствовал, слегка кивнув, и я ответил, выпрямив палец руки, который он видел, — и каждый продолжал свое занятие. Партеец, разгоряченный взятым на грудь и присутствием женщин, да еще с тем самым партсекретарским портфелем с коммунистической казной всего стройотряда, что придавало значительный вес и уверенность в его собственных глазах, и преобразившись из комиссара коммунизма в «теневого магната», вызывал нескрываемое любопытство у проституток. Пригласив штук несколько на танцы, угостив шампанским с шоколадом и комплиментами, он запал на одну с красивыми, широко смотрящими на мир через цвет долларов глазами. Я попытался охладить его пыл, объясняя, что девушка эта любит только за свободно конвертируемую валюту — и с разрешения сутенеров от КГБ. И поэтому дальнейшее общение с ней может привести к нежелательным последствиям вплоть до Лубянки.
