Уолтер Лакер - Черная сотня. Происхождение русского фашизма
Чем объяснить, что русские правые так страшатся «ужасной интеллигенции» (Невзоров)? К примеру, они заявляют, что интеллигенция ныне полностью контролирует все средства массовой информации[232]. В действительности Союз писателей Российской республики и ряд крупнейших московских издательств — в частности, «Советский писатель», «Современник» сохранили свое прежнее направление. Профессиональные объединения композиторов и художников в общем остались в тех же руках, что и прежде. Есть литературные журналы, например «Октябрь», «Знамя», которые выражают взгляды либералов, но «Молодая гвардия» и «Наш современник» стоят на правонационалистических позициях, а «Новый мир» занимает место где-то посередине. Многие литературные журналы вне Москвы («Север», «Кубань», «Дон») принадлежат националистам. И если некоторые теле- и радиопрограммы склоняются влево, то другие работают на центристов или правых.
Ужас правых перед интеллигенцией необъясним. Может быть, националисты боятся, что они утратят влияние на молодежь, если либералам будет позволено свободно выражать свои взгляды? Может быть, правые не уверены в собственной аргументации и приписывают левой интеллигенции магнетические свойства, которых не хватает патриотам? Или это отзвук древней религиозной установки, что искушение злом слишком сильно и требует постоянного сопротивления? Многие правые считают своих противников не политическими оппонентами, а исчадиями Сатаны. Русская правая, подобно правым в других странах, считает священным долгом интеллектуалов укреплять национальный дух, славить историю своего народа, защищать его от врагов, проповедовать верность традиционным ценностям. Любая самокритика считается деструктивной, граничащей с изменой. Правые не испытывают ни симпатии к интеллектуалам, ни хоть сколько-нибудь заметного желания понять радикальную интеллигенцию, которая видит свою роль в том, чтобы быть профессиональным критиком и даже совестью нации. Известно, что бывают времена, когда часть интеллигенции встает в оппозицию государству и обществу и демонстрирует последовательное отрицание национальных традиций и всей политики истеблишмента. Это периодически случалось на Западе, например в США и Германии, причем в гораздо более резкой форме, чем в России, однако не вызывало кризисов космических масштабов. Мы уже упоминали об особой чувствительности русской правой к проявлениям (или мнимым проявлениям) русофобии. Русофобию (к этой теме мы еще вернемся) можно в целом сравнить с антиамериканизмом. Русские, переехавшие в Америку — например, Солженицын и Аксенов, — были изумлены и шокированы, столкнувшись с неприязнью и даже ненавистью к США[233]. Однако американцы, в отличие от мнительных русских правых, такие явления игнорируют или даже высмеивают. Вероятно, главная проблема русской правой в том, что, желая в общем и целом демонтировать коммунистический аппарат, она противится исчезновению всех старых общественных структур и замене их новым либерально-капиталистическим строем, который ей нравится еще меньше. Правая стремится к переменам, но к ограниченным, контролируемым и постепенным переменам. Она за стабильность и преемственность. Ибо иначе, как ей кажется, последует дальнейшая утрата традиций, анархия, а то и гражданская война. Помня, как много национальных ценностей было утрачено при коммунистах, правые опасаются, что, если откроется ящик Пандоры, последние устои общества — семья, общественная мораль, патриотизм, государственная дисциплина — будут подорваны.
Как обеспечить переход к нормальному, в понимании правых, обществу, кульминацией которого должно стать русское национальное возрождение? Очевидно, не путем демократизации — во всяком случае, не такой демократизации, какую проповедуют и практикуют на Западе. Крайняя правая в своих публикациях доказывает, что демократия — жидомасонское изобретение, направленное на разрушение России. Правая газета «Земщина» часто обращается к такому лозунгу: демократия правит в аду, тогда как монархия — на небесах.
Умеренные консерваторы заявляют, что, хотя демократия в принципе прекрасна, каждая страна должна со временем найти структуры, соответствующие ее истории и традициям. В России нет традиций гражданского общества, и понадобится немало времени, чтобы создать соответствующие институты; возможно, придется начать с демократии на местном уровне, как предлагал Солженицын.
Русская правая доказывает, что непосредственный переход от тоталитарного (нигилистического) режима к полной демократии невозможен и приведет к катастрофе. Идеальное решение — установление авторитарно-патриотического режима, который обеспечит стабильность и создаст условия для постепенных перемен[234]. Трагедией для русской правой (и для всей России) было то, что события, последовавшие после 1988 года, не имели исторических прецедентов — не было ни параллелей, ни теоретических схем, и политические компасы отказали. К концу 1990 года значительная часть общества и консерваторы-центристы (такие, как парламентская фракция «Союз») считали, что единственный выход из тупика — авторитаризм: «И пусть нас не пугает это слово. Авторитаризм авторитаризму рознь»[235]. Сингапур, Тайвань и Южная Корея — процветающие страны, явно не демократические, но и не диктатуры гитлеровско-сталинского типа.
Полковники Алкснис и Петрушенко ссылаются на опыт Чили. Когда власть захватил генерал Пиночет, страна была на грани гражданской войны; когда же он сложил полномочия, политический, экономический и общественный климат в стране был намного лучше. Пример не лишен пикантности, так как долгие годы Пиночет был одним из самых черных персонажей советской пропаганды; впрочем, это не влияло на его популярность в некоторых кругах. Алексей Кива, специалист по развивающимся странам, объясняет, почему пример Пиночета вряд ли приложим к России[236]. Среди перечисленных им факторов отметим лишь один: решающим условием излечения экономики в Чили было резкое сокращение военного бюджета. Между тем советские военные постоянно жаловались, что военная мощь страны сильно ослаблена и потому военные расходы необходимо увеличить.
Крайняя правая публиковала произведения Гитлера, Геббельса и Розенберга, но это было частным явлением и не имело серьезных последствий[237]. Кургинян рекламировал «мягкий фашизм» (его собственный термин) братьев Штрассер, имевших разногласия с Гитлером[238]. Дугин расхваливал идеи Карла Хаусхофера, основоположника (прогрессивной) немецкой геополитики, и противопоставлял его Макиндеру — врагу России и одному из первых «атлантистов»[239]. Среди русской правой нашлись поклонники генерала Франко, считавшие, что в 1936–1939 годах он и верные ему части испанской армии спасли Испанию от страшной судьбы[240].
Однако эти идолы из иных стран и далеких времен очень плохо соотносились с посткоммунистической ситуаций в России. Старая и новая эмиграция тоже начала давать советы. Михаил Назаров, специалист по масонам, живущий в Мюнхене, предостерег русское общество от американских интриг: кто как не американцы скрывались за августовским путчем 1991 года?[241] Более общий характер имели выступления Александра Зиновьева и Эдуарда Лимонова. Первый, выдающийся специалист по математической логике, в 80-е годы опубликовал несколько интересных, хотя и противоречивых книг. Его идея состояла в том, что сталинизм вечен и что в любом случае этот образ жизни лучше всего подходит для Советского Союза. Когда выяснилось, что эти предсказания не оправдались — к тому же большинство русских не согласилось с его мнением, — Зиновьев разгневался и в серии статей призвал соотечественников поскорее вернуться к старой системе, которая, при всех ее недостатках, предпочтительнее «катастройки» (термин, изобретенный Зиновьевым). «Если бы руководители Запада назначили своего человека главой советского правительства, даже он не нанес бы стране такого вреда, как Горбачев». Если революция 1917 года была национальной катастрофой, то не меньшей катастрофой была и победа Ельцина над путчистами и создание им «Гулага с человеческим лицом»[242].
Лимонов моложе Зиновьева. Он получил известность, выпустив откровенно сексуальную, отчасти автобиографическую повесть о нравах молодого поколения. Лимонов призывает соотечественников проявлять больше патриотизма, резко нападает на предателей внутри страны и за границей, которые хотят погубить отчизну[243].
Прожив много лет на Западе, Лимонов пришел к выводу, что Россия, с ее византийским наследием, — неподходящая почва для капитализма, уходящего корнями в кальвинизм[244]. Преображение сексуально откровенного молодого романиста, отвергнувшего родную страну, было вполне оправданным, равно как и вполне оправданными были выражаемые им патриотические взгляды. Менее понятно было — и московские критики это отметили, — почему патриоты с таким суровым отношением к предательству, так зорко видящие угрозы, нависшие над страной, должны отстаивать свои взгляды в Париже, Цюрихе и Мюнхене, а не возвращаться домой. По тем или иным причинам Кассандры предпочитаю! жить на Западе — как бы ни был он гнусен, ничтожен и лишен духовных ценностей.
