Пирс Рид - Женатый мужчина
В Уэст-Энд он вернулся в девять, час пробыл у Паулы и поехал домой. В среду к девяти утра он уже снова был в Хакни, до вечера беседовал с избирателями, а вечером выступал перед аудиторией в двадцать три человека. В четверг он надеялся приехать домой вовремя, чтобы поужинать у Масколлов, но в пять позвонил Клэр и сказал, чтобы она ехала без него: назначено еще одно собрание; хотя вряд ли там соберется больше двух десятков избирателей, нельзя подводить организаторов предвыборной кампании, собрание важнее приятельского ужина.
В пятницу он приехал домой к чаю, чтобы увидеть Тома и Анну до их отъезда на каникулы. После того как дети отправились спать, он почувствовал укор совести, подумав о том, что Клэр заночует одна в нетопленом коттедже, в то время как он будет с Паулой наслаждаться роскошью Приннет-Парка. Поэтому он предложил Клэр сходить в кино, а потом пообедать в недорогом ресторане. Клэр это удивило, но она все же позвонила приходящей няне и пошла одеваться.
Вечер явно не удался. Посредине сеанса отключили электричество, а поскольку в ресторан из-за этого они явились на час раньше времени, на которое заказали столик, пришлось ждать, сидя на тесном диванчике в так называемом «баре» и потягивая от нечего делать аперитив. Когда их наконец посадили за столик, Джон заказал себе scampi à la provençale[45], тут же пожалел об этом и с почти нескрываемой завистью смотрел, как Клэр ест жаренную на решетке камбалу. Не клеился и разговор: у Джона голова была занята выборами, что не интересовало Клэр, а она думала о чем-то своем.
Дома они отпустили приходящую няню, заглянули в детскую и пошли спать. Джон изъявил готовность к супружеским ласкам, но по тому, как Клэр чмокнула его, понял, что она к этому не склонна; они повернулись друг к другу спиной и заснули.
Глава одиннадцатая
Приннет-Парк не походил на загородное поместье, элегантное и комфортабельное, каким рисовалось в воображении Джона, а сэр Кристофер и леди Джеррард не оказались светскими и очаровательными людьми, какими он представлял себе родителей Паулы. Конечно, это был просторный особняк, и стоял он в конце длинной подъездной аллеи; дворецкий открыл дверцы и вынул чемоданы из багажника машины, но холл в неоготическом стиле и холодные коридоры напомнили Джону частную школу или провинциальную картинную галерею — скорее всего последнюю, поскольку стены здесь были увешаны картинами викторианской эпохи.
Он проследовал за Паулой по одному из коридоров в небольшую гостиную, где на диване сидел старик с куском поджаренного хлеба в руке. Он посмотрел на них, когда они вошли, потом глянул на хлеб и поспешно сунул его в рот. Из кресла в другом конце комнаты поднялась дама. Тотчас стало ясно, что это мать Паулы, ибо сходство было полное.
— Мамочка, это Джон Стрикленд, — сказала Паула. Леди Джеррард поздоровалась с ним за руку, одарив подобием улыбки, но глядя куда-то поверх, словно перед ней было пустое место, а затем бросила через плечо Джона взгляд на старика, сидевшего на диване. Джон обернулся и успел заметить, как последний кусочек поджаренного хлеба исчез в морщинистом, тонкогубом рту. Старик тоже поднялся и поздоровался с приятелем дочери — при этом в глазах его даже появилось любопытство. Леди Джеррард предложила Джону выпить чаю и, когда он согласился, была явно смущена. Она позвонила и, подождав, произнесла с легким американским акцентом:
— Она теперь наверху убирает комнаты.
— Я принесу чашки, — вызвалась Паула.
— Нет-нет, — сказала леди Джеррард. — Тебе не надо ходить сейчас на кухню.
— Но почему?
— Миссис Гривз спит…
— Ну, это уж совсем нелепо, — вспылила Паула и с мрачным лицом решительно вышла из комнаты.
— А вы… м-м… держите прислугу? — спросил Джона сэр Кристофер, вытирая пальцы о вельветовые штаны.
— Нет, — ответил Джон.
Сэр Кристофер оказался старше, чем предполагал Джон.
— И правильно делаете, от прислуги больше забот, чем пользы, ей-богу. Но в таком доме без нее не обойтись.
В комнате было холодно. Она, видимо, отапливалась электрокамином с одной-единственной спиралью. Света тоже было маловато, а стены были увешаны такими же громоздкими, потемневшими викторианскими полотнами, как и в холле.
— Вы любите искусство? — спросил сэр Кристофер.
— Очень, — сказал Джон. — Паула показала мне восхитительного маленького Ренуара, которого вы подарили ей на рождество.
— Славная штучка, верно? В свое время у нас было несколько импрессионистов — Ренуар, Мане, Сезанн. Все продал в шестьдесят шестом. Решил тогда, что цены достигли высшей отметки. И конечно, просчитался, но раз уж платишь оценщикам за совет, так остается принять его, верно? Они и уговорили меня взяться за викторианцев. Года два или три я покупал почти все, что появлялось на рынке, но с тех пор они не слишком поднялись в цене. Всего одна или две картины подскочили в цене — вот этот Тиссо, например. Есть у меня Лейтон и Альберт Мур — эти держатся прочно, а в целом я остался при своем.
— Все-таки все вместе складывается в приличную… коллекцию, — сказал Джон.
— Вы так считаете? Я в этих делах ничего не смыслю. Но надо же что-то повесить на стену.
Вернулась Паула с двумя чашками и серебряным чайником.
— Не понимаю, чего ради вы держите эту старую развалину, — бросила она матери.
— Надеюсь, ты ее не обидела, дорогая?..
— Обижать ее я не обижала. Просто растолкала, и все.
— Она имеет право поспать…
Паула села и налила чай. Передавая Джону чашку, она принужденно улыбнулась, чтобы скрыть дурное настроение.
— Чай некрепкий и, боюсь, недостаточно горячий, — сказала она, — но это лучшее, что мы можем предложить.
В шесть часов появился дворецкий убрать чайный поднос. А через минуту вернулся с другим, на котором стояли бокалы, бутылки и ведерко со льдом. Сэр Кристофер налил рюмочку хереса жене, виски Джону и Пауле, а себе — полстакана розового джина.
— Я слышал, вы баллотируетесь в парламент? — заметил он, обращаясь к Джону.
Джон покраснел.
— Да.
— От лейбористской партии?
— Да.
— Наверное, вы правы. Не можешь победить, присоединяйся к ним. — Он сел и уныло уставился в свой стакан.
— Кто-нибудь будет к ужину? — спросила Паула у матери.
— Нет, дорогая. Сегодня нет.
— Вы пойдете переодеться?
— Мы — да, но вам необязательно.
— Ну почему же. — Паула повернулась к Джону. — Ты не против?
— Нисколько.
Паула показала Джону его комнату, где дворецкий успел распаковать чемодан и выложить вечерний костюм.
— Я в нескольких милях отсюда, на другом конце коридора, — сказала она. — Но не волнуйся. Прокрадусь, как только путь будет свободен.
Она ушла, чтобы он мог принять ванну и переодеться. Комната была безликая и холодная. Джон потрогал радиаторы отопления. Чуть теплые. Он включил маленький электрокамин. Его удивляло, что такие богачи, как Джеррарды, живут столь неуютно: он-то полагал, если уж Паула может позволить себе теплую, уютную квартиру, то ее родители тем более живут в роскоши, учитывая возраст и положение в обществе, но теперь он понял, что богачи бывают скупы и с возрастом это обычно усугубляется, а образ жизни детей часто является реакцией на образ жизни родителей.
Он лег в ванну. Зачем все-таки понадобилось Пауле знакомить с родителями и показывать ему этот дом, когда и родители и дом на редкость унылы? Надеялась произвести на него впечатление этим заурядным поместьем? А может, наоборот, взывала к сочувствию своим одиночеством и неустроенностью жизни? Как все-таки порой разительно отличаются вещи от того, какими мы их себе представляем. Полтора месяца назад в йоркширском доме своей матери он продал бы душу дьяволу за один день с Паулой в особняке ее родителей. А сейчас мечтал лишь о том, чтобы оказаться в Холланд-Парке, в своем доме, под которым грохочет подземка, а на кухне ссорятся-мирятся дети. Мысль о семье вызвала вдруг мучительную тоску по дому, точно у двенадцатилетнего мальчика, который провел первый день в школе-интернате, и подобно тому мальчику, мечтающему, чтобы поскорее наступили каникулы, Джон устремился мыслью к следующему воскресенью, когда он снова увидит жену и детей.
Он спустился вниз в вечернем костюме. Сэр Кристофер ждал его в зеленом, траченном молью смокинге. Позже вышла леди Джеррард в платье, которое показалось Джону творением, созданным Диором в 1947 году. Последней появилась Паула в длинной шерстяной юбке и синей шелковой блузе.
— Боже, какой холод, — сказала она, поеживаясь.
— В наше время только правительство может позволить себе жить в тепле, — пробормотал ее отец, кинув извиняющийся взгляд в сторону Джона.
— Да уж, отопить такую махину — сплошное разорение, — поддакнул Джон.
