Юрий Скуратов - Путин – исполнитель злой воли
Все, как видите, было шито белыми нитками.
Главную роль на таких судебных заседаниях обычно играет судья-докладчик. Им был B.C. Валюшкин. Председательствовал судья В.В. Кузнецов. Третий судья – А.Г. Ботин. Эти трое и решили мою судьбу.
Известно, что Валюшкина к себе вызывал Лебедев и имел с ним продолжительную беседу. Ясно, что говорили они не о видах на урожай сахарной свеклы в Курской области. После этого Валюшкин начал звонить в Мосгорсуд и требовать, чтобы оттуда как можно быстрее переслали документы. Валюшкин же и оглашал определение судебной коллегии, хотя обычно это делает председательствующий, – в данном случае должен был делать Кузнецов, – но Кузнецов всем своим видом демонстрировал, что не имеет к решению никакого отношения.
Мы с адвокатами, конечно, предполагали, что Верховный суд отменит вердикт Московского городского, но только не по этим, очень уязвимым пунктам, по которым он отменил. Мосгорсуд вообще мог, например, не принимать моего иска, – такого не было никогда, Мосгорсуд же создал прецедент: отныне, как я понял, в принципе можно обжаловать и другие постановления о возбуждении уголовного дела.
И Прошкин, и Похмелкин, и я так и думали: Верховный суд отменит решение судей-москвичей и именно из-за того, что иск попал к ним не по принадлежности и суд совершил ошибку, приняв эту жалобу, тем более что этот аргумент активно использовался в протесте Главной военной прокуратуры), но вышло по-иному.
Наше удивление было велико, когда мы узнали, что подобные жалобы подведомственны судам низшей инстанции, – решение городского суда было отменено по содержательным критериям. Стало понятно, что Верховный суд выполнял заказ лиц, в юриспруденции не очень-то сильных, в данном случае кремлевских «горцев».
Я не буду рассказывать о деталях и вообще о некой юридической казуистике, имевшей место, это интересно специалисту, но совсем не интересно читателю, подчеркну только, как ученый и практик, что решение это было вопиюще безграмотным. Дело дошло до того, что просто подменялись некоторые понятия, в частности такие, как «прокурор» и «прокурорский работник», и вообще выходило, что подведомственная прокуратура имеет право контролировать прокуратуру вышестоящую, например Московская городская Генеральную и так далее. По этой логике любой подчиненный, в любом органе российской областной или городской прокуратуре, если ему не нравится начальник, запросто может возбудить против него уголовное дело и начальник должен будет оставить свое кресло, пока не состоится разбирательство.
На практике же все должно быть наоборот: уголовное дело может возбуждать только начальник, пользующийся правом назначения соответствующего прокурора. Иначе в жестко централизованной системе нельзя – вышестоящий прокурор просто-напросто может отменить решение нижестоящего.
Катышев эту опасность почувствовал быстро, написал протест, но Устинов, исполняющий обязанности Генерального прокурора, отказался его подписать и дал команду своим замам протест не подписывать.
* * *Мы стали писать жалобы в прокуратуру – решение Верховного Суда могут опротестовать только Генеральный прокурор и его заместители, – но во внесении протеста мне мои коллеги отказали.
В конце концов 30 сентября заместитель председателя Верховного суда Анатолий Егорович Меркушев огласил: старое решение оставить в силе.
«Постановление судьи Мосгорсуда от 17.05.99 г. о признании постановления заместителя прокурора г. Москвы от 2.04.99 г. о возбуждении уголовного дела в отношении Скуратова Ю.И. по признакам состава преступления, предусмотренного ст. 285 ч.1 УК РФ, вынесенным с нарушением закона и подлежащим отмене и удовлетворению жалобы Скуратова Ю.И. отменить».
Здесь тоже имеется одна процессуальная тонкость: как в решении Верховного суда, так и в письме Меркушева забыт самый главный вопрос – что делать с жалобой Скуратова: оставить без удовлетворения или удовлетворить. Значит, ответ этот был не по существу. Ответа за подписью Лебедева можно было и не требовать: он наверняка видел это письмо перед тем, как его подписал Меркушев. Лебедев тоже без колебаний подписал бы это письмо.
Вскоре судья-докладчик Валюшкин отправился со своим шефом за рубеж Лебедев взял его с собой в престижную поездку.
Когда вышло это решение Верховного суда, старший следователь прокуратуры Центрального района Челябинска Александр Саломаткин возбудил уголовное дело против Росинского и направил в Москву. Формально, по логике, которая была утверждена решением Верховного суда, он был прав – он возбуждал уголовное дело против вышестоящего начальника, совершил мужской поступок. Генеральная прокуратура отменила его решение, сославшись на мой же приказ, а Саломаткину объявила взыскание. Ни за что, между прочим. Не он виноват в том, что вышестоящие инстанции, в частности Верховный суд, смешали в кучу людей, коней, знамена вражеские и знамена свои.
После отписочного ответа Меркушева я долго думал, как, в каком направлении продолжать борьбу. Честно говоря, я впервые почувствовал себя в новом качестве. Раньше я находился во главе крупной правоохранительной структуры и на мир смотрел с высоты своего кресла, а сейчас я оказался в другой шкуре – шкуре рядового гражданина и попал под тяжелый каток своей родной системы. И понял, насколько рядовой гражданин может быть беззащитен.
Пожалуй, именно с этого момента я начал смотреть на Генеральную прокуратуру несколько иными глазами.
Во-первых, я увидел или, точнее, наглядно почувствовал, что она в лице многих работников политизирована. Во-вторых, убедился, что она не всегда держит удар. В-третьих, многие работники прокуратуры довольно часто удручающе безграмотны. Когда-то я ругал Александра Александровича Розанова за элементарную безграмотность и формальные отписки, слабенькие, как писк комара, а сейчас я сам начал получать эти «писки комара».
Более того, надо пересматривать способы и формулы взаимодействия судебной власти и прокуратуры, надо усиливать судебный контроль за действиями прокуратуры. Раньше ведь как было – и я также придерживался этой точки зрения, – лишь только суд вмешивался в наши действия, как мы ему незамедлительно выставляли блок. Как в волейболе: сами, мол, с усами… Разберемся без посторонних.
Э-э, нет, не разберемся. «Посторонние», оказывается, очень даже нужны. Надо быстрее совершенствовать наш заскорузлый УПК – Уголовно-процессуальный кодекс. Это я почувствовал на собственном примере – длительное время мне не предъявлялось обвинение, я находился в подвешенном состоянии – то ли обвиняемый я, то ли свидетель, то ли еще кто-то. А время все тянется и тянется…
Нельзя человека все время держать в состоянии невесомости, нужно основные действия следствия, прокуратуры ограничивать процессуальными сроками. Надо через какой-то определенный срок либо предъявлять человеку обвинение, либо прекращать уголовное дело, как несостоявшееся.
В. И. Платонов не без основания в одной из передач даже заявил:
– Сейчас, только сейчас Скуратов стал человеком, побывавшим в жерновах и познавшим в полном объеме судебную практику и прокурорскую систему. Цены нет такому прокурору! Правильно говорят: за одного битого двух небитых дают… Именно такой прокурор нужен сейчас нашему обществу.
* * *Следующее, что сделали мои адвокаты, – обжаловали законность и обоснованность продления срока расследования уголовного дела.
Мы подали жалобу в Хамовнический межмуниципальный суд. Есть установленная законом норма – всякое уголовное дело должно быть расследовано в двухмесячный срок. Все, что свыше, – это исключение из правил.
По моему делу работала бригада из пяти следователей, плюс ко всему в поте лица трудились оперативники, искали компромат – все без толку. Кончился двухмесячный срок следствия, его еще продлили на два месяца… Мы с адвокатами молчали. Кончились и эти два месяца. Следствие снова было продлено… Но когда же оно закончится? Ведь дело-то несложное! Имелась и неопределенность в моем положении: с одной стороны, я – свидетель, с другой – обвиняемый. Нарочно, как говорится, не придумаешь.
Судья Галина Пашнина приняла решение: очередное продление срока незаконно. В этом решении было учтено многое: и то, что длительное время сохранялась неопределенность моего положения в процессуальном отношении, нарушалось мое право на защиту (я не мог, например, давать отводы или знакомиться с результатами экспертиз), судья учла также те обстоятельства, что материал, вошедший в уголовное дело, уже всесторонне исследован и криминала в нем не нашли даже под микроскопом. Например, возник вопрос по Московскому национальному банку, которым руководил все тот же Егиазарян, мне вменили в вину то, что я, будучи знакомым с Егиазаряном, мешал расследованию дела этого банка, тормозил его, я же, наоборот, дал указание Московской городской прокуратуре ускорить проверку, а не затягивать, и резолюция моя была очень жесткой. В общем, против меня ничего не было, но расследование затягивалось, и затягивалось специально: с одной стороны, Демин с компанией просто обязаны были что-то найти – ведь за это же придется в конце концов отвечать, а с другой – если дело прекращалось, указ президента мигом бы терял свое действие, более того, следствие превратилось в инструмент сбора и проверки компромата. Так возникло, а потом исчезло дело с роскошной фазендой в Орловской области, на деле оказавшейся домом отдыха прокурорских работников, история с квартирами, которые якобы были куплены для меня, и так далее. Ничто из этих фактов не подтвердилось.
