Владислав Швед - Тайна Катыни, или Злобный выстрел в Россию
С учётом вышеизложенного утверждение Яблокова о подтверждении Шелепиным подлинности письма не вполне корректно.
Следователю Яблокову следовало бы также поинтересоваться некоторыми моментами, содержащимися в записке Шелепина. По своей сути она является своеобразным отчетным документом, информирующим руководство СССР о результатах секретной акции, проведенной во исполнение решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г.
Считается, что Политбюро тогда приняло решение о расстреле 25 700 бывших польских граждан. Однако в записке Шелепина утверждается, что весной 1940 г. были расстреляны лишь 21 857 польских военнопленных и гражданских лиц. Ответа на вопрос, почему решение Политбюро не было выполнено в полном объёме, в записке Шелепина нет. А ведь эта информация могла бы пролить дополнительный свет на Катынское дело. Неясно также, на основании каких отчетов была определена общая цифра расстрелянных поляков.
Возникает и другой вопрос — куда исчезли «протоколы заседаний тройки НКВД СССР и акты о приведении в исполнение решений троек», которые Шелепин предлагал сохранить в «особой папке» ЦК КПСС? Ответа на этот вопрос также нет. Предполагается, что они были уничтожены вместе с учетными делами. Так ли это? Расследование по поводу их пропажи не проводилось.
Вызывает удивление, что такой сверхсекретный документ, как записка Шелепина Н-632-ш, хранился в ЦК КПСС в течение 6 лет без регистрации. Авторы «Катынского синдрома…» утверждают, что:
«…документ длительное время, с 3 марта 1959 г., не регистрировался, очевидно потому, что находился в сейфе у заведующего общим отделом ЦК КПСС Малина. Такое положение имело место с многими документами аналогичного значения. В 1965 г. Малин уходил с этой должности и поэтому 9 марта 1965 г. под номером 0680 документы были зарегистрированы в текущем делопроизводстве ЦК КПСС, а 20 марта 1965 г. под № 9485 переданы в архив ЦК КПСС».
(Катынский синдром. С. 396)Вывод чрезвычайно «глубокомысленный»! Документ не регистрировался, потому что находился в сейфе, а в сейфе находился, потому что не регистрировался, и т. д. Но это не ответ на вопрос: почему же в нарушение правил секретного делопроизводства ЦК КПСС, нацеленных на недопущение подобных фактов, документ пролежал в сейфе заведующего 6 лет?
Известно, что в сейфах у некоторых зав. отделами ЦК КПСС годами хранились секретные документы, которые регистрировались только при передаче ими дел. Это были, как правило, важные сверхсекретные документы, по которым в силу различных причин так и не были приняты решения Президиума или Политбюро ЦК КПСС. Поэтому судьба этих документов не имела продолжения и их можно было без опаски хранить в сейфе.
Другое дело записка Шелепина, по которой, как утверждается, Хрущёвым было принято устное положительное решение. В таком случае история документа приобретала продолжение и его регистрация становилась необходимой.
Всё становится ясным, если предположить, что положительное решение по записке Шелепина не было принято. Эту версию подтверждают свидетельства, о которых мы расскажем ниже.
Но прежде вернемся ещё раз к теме «корректировки» катынских документов в связи с некоторыми соображениями, высказанными журналистом В. Абариновым в дополнительной 7 главе книги «Катынский лабиринт». Ему удалось достаточно легко опровергнуть доводы сторонников версии о фальсификации протокола Политбюро ЦК ВКП(б) и записки Берии — «профессора Феликса Рудинского и кандидата юридических наук народного судьи Юрия Слободкина», так как они касались лишь некоторых нарушений порядка оформления этих документов. В. Абаринов пишет, что «эти и другие „доказательства фальсификации“ скрупулёзно разобраны и опровергнуты».
Можно согласиться с доводами В. Абаринова, но вот относительно «скрупулезности» в установлении и объяснении всех неточностей и противоречий в катынских документах можно поспорить. Мы уже доказали, что письмо Берии следует датировать не «мартом», а 29 февраля 1940 г. Об этом несоответствии никто из сторонников официальной версии предпочитает не говорить. Что же касается других неточностей в содержании и оформлении катынских документов, о которых говорилось выше, то, как показала личная беседа с «главным российским специалистом по катынскому делу» Натальей Сергеевной Лебедевой, для нее они оказались полной неожиданностью. Нет сомнений, что и В. Абаринову они неизвестны. Он утверждает, что «с запиской Шепепина подробно разбирались следователи ГВП». Настолько подробно, что не сумели установить ни одной неточности из тех, о которых мы говорили выше.
В. Абаринов повторил утверждение Н. Лебедевой о том, что:
«…корпус документов, обличающих НКВД, насчитывает сотни, если не тысячи архивных документов, совпадающих в мелких деталях, — фальсифицировать такой объем документации не под силу даже английской разведке».
Следует заметить, что помимо трех кремлевских документов — записки Берии, выписки из постановления ПБ и записки Шелепина, ни в одном другом из всего многотысячного корпуса документов нет прямого упоминания о расстреле. Они свидетельствуют только о том, что сотрудники НКВД этапировали тысячи польских военнопленных из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей весной 1940 г., возможно, к месту расстрела, возможно, в лагеря. Однако нет сомнений, что абсолютное большинство из них погибли.
Отрицать вину НКВД за гибель значительной части польских военнопленных бессмысленно. Поэтому необходимо точно установить, как и где они погибли. Считать, что официальная версия дала исчерпывающий ответ на этот вопрос, не убедительно. В этом случае катынская тема будет продолжать оставаться предметом постоянных спекуляций.
«Рукописи не горят!»
До сих пор достоверно не установлено, что последовало после рассмотрения Хрущевым записки Шелепина. Официально считается, что весной 1959 г. Хрущёв дал устное согласие на уничтожение учетных дел расстрелянных польских военнопленных, после чего все дела были сожжены по личному указанию Шелепина.
Это, казалось бы, подтверждает справка от 1 июня 1995 г., подписанная начальником управления ФСБ РФ генерал-лейтенантом А А. Краюшкиным, в которой сообщается, что весной 1959 г. на основании:
«…указания А. Шелепина… два сотрудника (фамилии их известны, но они умерли) в течение двух недель сжигали эти дела в печке в подвальном помещении дома по ул. Дзержинского. Никакого акта в целях сохранения секретности не составлялось».
(Филатов. Кольцо «А». № 34, 2005. С. 118)В дополнение к информации генерала Краюшкина в исследовании «Катынский синдром…» сообщается, что 18 апреля 1996 г. следователь ГВП С. В. Шаламаев допросил «бывшего сотрудника архива КГБ И. Смирнова, который подтвердил, что на Лубянке было сожжено несколько ящиков документов» (Катынский синдром, с. 396). В разговоре с авторами С. Шаламаев добавил, что бывшие сотрудников архива КГБ СССР заявили, что сожжение учетных дел польских военнопленных происходило в марте 1959 г. в подвале дома по ул. Дзержинского и продолжалось около двух недель.
Казалось бы, с такими утверждениями не поспоришь. Однако возникает вопрос: документы, полностью раскрывающие характер акции в отношении пленных поляков (решение Политбюро, записки Берии и Шелепина) сохранили, а вот акт об уничтожении учетных дел якобы «в целях сохранения секретности» не составили?
Всё это напоминает известный миф о Гохране, откуда руководители Советского государства якобы без расписок брали произведения ювелирного искусства для подарков иностранным гостям. Возможно, Генсеки ЦК КПСС и не писали расписок, но работники Гохрана, которые обеспечивали сохранность ценностей, все скрупулезно актировали. В противном случае им пришлось бы отвечать самим. В вопросах уничтожения сверхсекретных документов подход всегда был аналогичным.
Напомним высказывание уже упомянутого А. Проколенко, бывшего руководителя Особого архива о том, что лучшая тактика скрытия секретных документов, это заявить, что они сгорели или их украли. Но с «сожжением» катынских документов ситуация стала еще более запутанной, когда выяснилось, что Хрущёв весной 1959 г. не дал согласия на уничтожение учетных дёл. Об этом авторам сообщил в феврале 2006 г. один из близких друзей А. Н. Шелепина, бывший второй секретарь ЦК Компартии Литвы В. И. Харазов. Многолетняя дружба Шелепина и Харазова достаточно подробно описана в книге Л. Млечина «Железный Шурик».
По словам Харазова, в начале 1960-х годов после ухода из КГБ, будучи секретарем ЦК КПСС, Шелепин в доверительной беседе заявил ему, что:
