Доминик Ливен - АРИСТОКРАТИЯ В ЕВРОПЕ. 1815—1914
Объединенное системой ритуалов и условностей, высшее общество в то же время разделялось на клики и обособленные круги. Некоторые из этих сообществ создавались по очевидным политическим соображениям. В Лондоне, где политика всегда была излюбленной игрой, в наибольшей степени поглощавшей внимание аристократии, супруги политических деятелей могли значительно содействовать сплоченности кабинета или парламентских фракций. Группировка, образованная вокруг Голландского Дома, являла собой одну из самых знаменитых семейно-политических клик в Европе начала девятнадцатого века; именно эта клика стала ядром парламентской фракции вигов. Даже в, С.-Петербурге аристократия была весьма далека от того, чтобы отказаться от политических споров и группировок в высшем обществе. В 1880-х годах наблюдатель отмечает, что дамы в С.-Петербурге «весьма честолюбивы в том, что касается их мужей, а также их собственных персон. Все они в большей или меньшей степени охвачены желанием играть какую-либо роль, прежде всего политическую <…> В этой империи, управляемой системой абсолютного самовластия, в этом городе, где всякий — такое, по крайней мере, создается впечатление — подвергается полицейской слежке, в разговорах царит свобода, какую не встретишь более нигде». Близкие к политике салоны, где собирались люди со сходными убеждениями в области политики и культуры, уже давно стали неотъемлемой чертой жизни С.-Петербурга. В сороковых и пятидесятых годах дворец Великой княгини Елены был местом сбора политических деятелей, которые вынашивали замыслы либеральных реформ Александра II и в 1860-х провели их в жизнь. Распознав талант в том или ином молодом либерале, Великая княгиня способствовала его знакомству с более зрелыми и влиятельными реформаторами, занимающими государственные посты, и благоволила более или менее свободным политическим дискуссиям, происходящим в ее дворце. Ее роль в объединении реформаторов и в поддержке развития согласованных мер либерального переустройства трудно переоценить[237].
При всем том многие политические группировки не имели возможности оказывать влияние на государственную политику и, в сущности, представляли собой нечто вроде замкнутого дружеского кружка с общими вкусами и интересами. В 1890-х годах наиболее престижным и недоступным кружком в светском обществе С.-Петербурга был так называемый кружок «русских лордов», предметом особой гордости которых было безупречное английское произношение и англизированный образ жизни, который характеризовала привычка к роскоши, безупречность в одежде и в соблюдении правил этикета, а также культивирование холодного и надменного аристократического снобизма. Истинным светочем этого кружка была княгиня Бетси Барятинская, «одна из тех женщин, вся жизнь которых направлена на то, чтобы завоевать власть в обществе. Она знает, как привлечь каждого, кто выделяется благодаря своей красоте, или же остроумию, происхождению, богатству и элегантности. Дом ее охотно посещают, так как этим подтверждается право принадлежать к кругу ее друзей. В ее салон стремятся еще и потому, что у нее непременно можно встретить нескольких членов императорской семьи, а также сильных мира сего»[238].
Артур Понсонби весьма произвольно разделяет лондонское аристократическое общество эдвардианского периода на три основных крута. Представители первого из них, названного Понсонби реакционным, отвергали практически все аспекты современной жизни, хотя терпимо относились к тем переменам, которые делали их существование более комфортабельным. По мнению Понсонби, реакционеры отличались приверженностью ко всем отжившим условностям и неколебимой уверенностью в том, что все более низкие общественные слои обязаны им безграничным почтением.
Вторая группа представляла собой «кружок спортсменов, члены которого отчасти просто по беспечности, отчасти — вследствие откровенной распущенности, посвящали себя охоте, верховой езде, стрельбе и прочим видам спорта; глубоко необразованные, расточительные, сумасбродные, безрассудные и смутно сознающие, что надвигающиеся перемены, судя по всему, неизбежно лишат их некоторых излюбленных развлечений <…> они полагают, что «простой народ», с которым они ежедневно сталкиваются, то есть жокеи, букмекеры, лесники, егеря, лакеи и грумы вполне довольны своей участью».
Третья группа, гораздо более образованная и яркая, теснее соприкасалась с жизнью общества. Предметом гордости представителей этой группы был высоко развитый интеллект и понимание явлений культуры и современности. Они «в совершенстве владеют искусством вести беседу. Благодаря светскости, внешнему блеску и якобы передовым идеям, члены этой группы производили впечатление выдающихся людей, общества которых добивались многие. Никто не станет отрицать наличия у них светских талантов и привлекательных качеств. Их окружает ослепительный ореол, благодаря которому они преуспевают во всем. Хотя бы раз попав в их орбиту, как недоброжелатели, так и откровенные враги, с готовностью подчиняются их обаянию»[239].
Задолго до того времени, когда Понсонби писал свою книгу, центром этого третьего круга было сообщество, называвшее себя «Souls» («Души»), Эта группа сформировалась в 1880-х годах, и первоначально являла собой тесный дружеский кружок, собиравшийся с целью совместных развлечений. Излюбленным способом приятно скоротать досуг была остроумная беседа, которую дополняли любительские спектакли, адюльтеры, при общих представлениях об эстетических ценностях и увлечениях. Члены этого кружка были равно чужды унылому и ограниченному здравомыслию викторианской аристократии, обывательскому жизнелюбию кружка «спортсменов» и кружка принца Уэльского, группировавшегося вокруг Дома Мальборо. Среди наиболее известных представителей сильного пола, входивших в кружок «Души», следует назвать Артура Бальфура и Джорджа Керзона. Но все же именно женщины, главный смысл существования которых заключался в светском общении и личных взаимоотношениях, формировали истинную сердцевину группы. Признаками, отличающими ее членов, были безупречные манеры, легкость в общении и несколько надменная, но при этом привлекательная независимость, основания на твердом общественном положении и сознании своего интеллектуального превосходства[240].
В мире, где респектабельные дамы лишь в 1900-х годах начали посещать рестораны и останавливаться в отелях, высшее общество, как правило, вращалось в нескольких великолепных городских особняках. Даже в викторианском Лондоне, богатейшем городе Европы, подобных домов насчитывалось не так уж много, хотя влияние четырех десятков аристократических дворцов усиливали многочисленные небольшие особняки, которые принадлежали или нанимались менее знатным дворянством, стремящимся принять участие во всех развлечениях светского сезона. При том, что архитектурному облику многих аристократических дворцов не хватало оригинальности, в начале девятнадцатого века строгие старинные интерьеры нередко заменялись чрезмерно пышными и вычурными. Мало что отличало эти великолепные лестницы, огромные залы для приемов и сверкающие позолотой потолки от убранства дворцов в С.-Петербурге, хотя в столице царской России роскошных аристократических особняков было даже меньше, чем в Лондоне. Как бы то ни было, в 1914 г. во всех городах Европы мир дворцов погиб безвозвратно. Из наиболее известных аристократических резиденций Лондона, лишь дворец герцога Нортумберлендского был разрушен во время войны. Подобно князю Белосельскому-Белозерскому, герцог владел еще и великолепной загородной резиденцией, Сайон Хаус. В С.-Петербурге потери за три десятилетия, последовавшие за 1914 годом, были куда значительнее, чем за то же время в Лондоне, но все же здесь сохранилось больше аристократических дворцов, чем в Москве. Самые роскошные из них — Строгановский дворец на Невском, Шуваловский и Шереметевский дворцы на Фонтанке, Юсуповский на Мойке — находились в прекрасном состоянии[241].
Берлин всегда существенно отличался и от Лондона, и от С.-Петербурга. Английский путеводитель по этому городу, изданный в 1840-х годах, предупреждал, «что общество высших классов в целом не слишком доступно для иностранцев, и не отличается гостеприимством, главным образом потому, что здешние аристократы ограничены в средствах. Отели, в которых проживают представители дипломатических корпусов, являют собой исключение; именно здесь на протяжении зимнего сезона устраиваются приятнейшие званые вечера. Чрезмерная обособленность военных, идущая от двора Фридриха Великого, во многих отношениях сохраняется до сих пор — так, мундир, в особенности если это русский мундир, до определенной степени служит пропуском в наиболее привилегированные круги прусской столицы». С другой стороны, в Берлине можно найти «приятное образованное общество, состоящее из наиболее одаренных людей Германии, которых правительство сумело обязать государственными постами, или же должностями профессоров университета»[242].
