Александр Пыжиков - Хрущевская «Оттепель» 1953-1964 гг
В этом смысле нельзя не сказать и о таком существенном моменте развития общенародного государства, как возрастание полномочий высших представительных органов союзных республик, расширения их прав. Так, за Верховным Советом СССР оставалось право на установление лишь основ по отдельным отраслям законодательства, а за ВС союзных республик — право издания по этим отраслям кодексов законов. ВС республик получили возможность осуществлять планирование социально-экономической жизни. Начиная с 1957 года, в республиках ежегодно стали издаваться законы о государственных планах развития народного хозяйства, а республиканские органы власти получили право участвовать в формировании высших правительственных и судебных органов Союза ССР.[398]
Таким образом, анализ практики построения общенародного государства позволяет сделать вывод о начале формирования в стране «гражданского общества». Эти первые попытки имели еще крайне неуверенный, половинчатый характер и были во многом ориентированы на текущую политическую конъюнктуру. Поэтому курс на создание общенародного, а значит демократического государства не мог быть реализован в тех конкретных общественно-политических условиях. Широкое рекламирование демократических принципов, задач вовлечения граждан в управление государственными делами не представлялось возможным при господстве однопартийной системы, безальтернативности выборов. В этом заключалась противоречивость той эпохи, когда зачастую искренние стремления лидеров КПСС, пропущенные через существующие политические механизмы, давали совершенно иные практические результаты. Но это, в свою очередь, не признавалось официальной пропагандой и наукой, продолжавшими неустанно твердить о преимуществах, достижениях, перспективах и т. д.
Дальнейшее укрепление курса на развертывание коммунистического строительства в условиях авторитарной политической системы создавало объективную основу для усиления идеологического диктата во всех сферах общественной жизни. В мобилизации субъективного фактора виделся залог успеха в построении нового общества, поэтому именно сюда были направлены основные усилия. Подтверждением может служить тот факт, что к концу 50-х годов произошло заметное усиление идеологических отделов Центрального Комитета, обкомов, крайкомов партии по сравнению с традиционно ранее сильными подразделениями парторганов и промышленности. Если в 1940 году штат идеологического отдела ЦК ВКП(б) составлял всего 6,7 % по отношению к общей численности аппарата ЦК, то в 1959 году этот показатель достиг уже 26,4 %.[399] Данная тенденция отражала определенные акценты в функционировании партаппарата, огромный потенциал которого нацеливался на пропаганду задач коммунистического строительства, формирования нового человека сообразно представлениям КПСС. В конечном счете, это привело к усилению идеологической агрессивности и стало одной из причин свертывания критики «культа личности».
Постоянной идеологической опорой режима выступала сама психология советских людей. Долгие годы сталинского террора вживили чувства боязни, страха, которые стали свойственны всему обществу, но самое главное — подавляли в людях попытки протеста против системы. В массовом сознании была вера в то, что в борьбе с «врагами» партия поступала правильно, что были «враги народа, пособники империализма». Хорошо передано, почему народ молчал в ответ на сталинские репрессии, в воспоминаниях К. И. Чуковского: «Сейчас вышел на улицу платить (колоссальные) деньги за дачу и встретил Катаева (писатель Владимир Петрович Катаев. — А.П.). Он возмущен повестью «Один день…» (имеется в виду повесть «Один день Ивана Денисовича» А. И. Солженицына. — А.П.), которая напечатана в «Новом мире». К моему изумлению он сказал: «Повесть фальшивая, в ней не показан протест». — «Какой протест?» — «Протест крестьянина, сидящего в лагере». — «Но ведь в этом вся правда повести: палачи создали такие условия, что люди утратили малейшее понятие справедливости и под угрозой смерти не смеют думать о том, что на свете есть совесть, честь, человечность. Человек соглашается считать себя шпионом, чтобы следователи не били его. В этом вся суть замечательной повести», — а В. П. Катаев говорил: «Как он смел не протестовать хотя бы под одеялом?» А много ли протестовал сам В. П. Катаев во время сталинского режима?».[400]
Примечательно, что многие люди, сполна испытавшие пресс сталинского террора, не допускали возможность обвинений в адрес режима. Так, бывший редактор газеты «Известия» Гронский, арестованный в конце 30-х годов за мифическую принадлежность к троцкистам, отбыв пятнадцатилетний срок заключения и, находясь в пожизненной ссылке, слагал оды, адресованные партии. С завидным оптимизмом он писал в ЦК КПСС: «Была ли у меня когда-нибудь обида на партию и государство? Нет, не было. На партию и государство также нельзя обижаться, как нельзя обижаться на своего отца, давшего тебе жизнь, на свою мать, в муках родившую тебя». На полях этого текста сделана пометка Поспелова: «Письмо Гронского производит хорошее впечатление».[401] На наш взгляд, именно здесь раскрывается вся сущность режима, низводившего человека до такого состояния, когда он уже практически терял человеческий облик. Готовность на любые жертвы, беспрекословное подчинение, унижение — вот именно то, что производило «хорошее впечатление» на руководителей КПСС, стремящихся быть полновластными хозяевами не только общества в целом, но и каждого конкретного человека, его мыслей и духовного мира. Все это могло существовать только при господстве всеобъемлющей атмосферы страха, слепого повиновения, отказа самостоятельно мыслить и оценивать происходящее. Вот как выражено это в анонимном письме в «Правду»: «Мне очень хотелось бы иметь полную ясность во всех этих вопросах (о «культе личности», судьбе социализма. — А.П.), а подписать письмо я не могу. Я боюсь, даже не зная, чего я боюсь, я никогда не подвергалась никаким репрессиям, а боюсь. Нас воспитали в духе боязни и подчинения».[402]
Идеологический диктат развивался и шагал в ногу со временем, с изменениями в общественной жизни, произошедшими после смерти Сталина. В этом смысле в период после ХХ съезда КПСС можно говорить о появлении новых сфер, к которым стало приковываться пристальное внимание официальной пропаганды. Речь идет о развитии международного туризма и радиовещания. Несомненно: ослабление «железного занавеса» имело огромное значение для советского общества. В 1956 году за границу выехало 560 тыс. граждан, а за два последующих года — около полутора миллионов рабочих, колхозников, деятелей науки и культуры.[403] Они имели возможность воочию сравнивать жизненный уровень СССР с другими странами. Сравнение, как правило, складывающееся не в пользу социалистической действительности, порождало массу вопросов, недоумений, а зачастую и откровенных смятений. Это не могло оставаться без внимания властей. Руководители страны были вынуждены выступать с разъяснениями, дающими ориентиры для «правильного» восприятия зарубежной жизни. Так, Шелепин на одном из пленумов ВЛКСМ говорил: «Некоторые советские товарищи, бывая за рубежом, оказываются неспособными увидеть за внешними сторонами капитализма его антинародную сущность, восхищаются тем, что, как говорят, лежит на поверхности, не замечают огромных налогов, большой квартирной платы, не видят, что в магазинах в капиталистических странах нет народа, что покупательная способность очень низкая, а по приезде домой расхваливают, что они видели в капиталистических странах на поверхности в витринах магазинов».[404] К этому следует добавить, что, начиная с 1956 года, СССР стали посещать около 500 тыс. иностранных туристов. Они оказывали «идейное» воздействие на советских людей, несли свое понимание жизни и ее дальнейших перспектив. Не случайно секретарь ЦК КПСС Ильичев на Всесоюзном совещании по идеологии в декабре 1962 года, касаясь развития международного туризма, говорил: «Открыли новое неядерное, небаллистическое, но межконтинентальное оружие — американский туризм».[405]
Такую же реакцию вызывала и расширяющаяся сеть международного радиовещания. Как отмечалось, вражеская пропаганда, направленная против населения СССР, постоянно усиливалась, вещание достигало 50 часов в сутки по различным радиостанциям. Только «Голос Америки» передавал ежедневно 16,5 часа программ для СССР, в том числе на русском языке 8 часов, на украинском — 2, на латышском, литовском — 1,5, на армянском и грузинском — по 1 часу.[406] Учитывая, что в СССР имелось около 20 млн. радиоприемников, способных принимать «западные» волны, иностранное вещание образовывало заметную «идеологическую трещину» и превращалось в серьезную проблему для советских властей. В 1960 году ЦК КПСС и Верховный Совет СССР приняли постановления «О мерах активного противодействия враждебной радиопропаганде» и «Об ответственности за незаконное изготовление и использование радиопередающих устройств».[407] Принимались меры по созданию широкой сети радиостанций глушения: было построено около 1400 специализированных станций общей мощностью 14 600 киловатт, с помощью которых заглушалось до 40–60 % зарубежных трансляций.[408]
