Коллектив Авторов - Россия и «санитарный кордон»
В массовом всемирном масштабе ситуация изменилась в 1970–1980 гг. – после прихода к власти Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана. Именно они отказались считать себя «защитниками старого мира», именно они прекратили обвинять коммунистов в том, что те «нарушают принципы коммунизма». «Неоконсервативная революция», вернее, контрреволюция, оказалась успешной, потому что сумела противопоставить изношенному идеологическому ресурсу «Коминтерна» новый словарь, новую логику, новые символы и новые лозунги.
А захиревшая, надорвавшаяся номенклатурно-тоталитарная система рухнула, отвергнув идеологию коммунизма, советскую власть и Союз Республик. Но рухнула, рассыпавшись лишь наполовину. Революция была искусственно приостановлена, заторможена, а население в результате ввергнуто в глубочайшую массовую фрустрацию. Иерархическое устройство советской номенклатуры сыграло с ней и с народом СССР злую шутку. Энергия распада системы была использована для перераспределения власти в пользу нижних эшелонов той же самой партийно-государственной номенклатуры – на ее республиканских и региональных этажах. Сплоченная, соединенная общими стереотипами власти и личными связями, номенклатурная прослойка оказалась не способной предотвратить идеологический крах режима, удержать наиболее одиозные внешние его символы – более того, приняла активное участие в развале «Союзного Центра» с предельно ясной целью: с целью захвата верховной власти, с целью перехода из нижнего и среднего в высший номенклатурный эшелон.
При этом повсеместно (почти) реализовался вариант «номенклатурного недопереворота» – вслед за отменой советских и коммунистических названий и введением элементов рыночной экономики последовали шаги, направленные на закрепление номенклатурного характера власти и недопущение внятной идеологической оценки происшедших событий. Из всех 15 республик СССР реальная десоветизация состоялась только в пяти – в трех прибалтийских, в Армении и в Грузии.
В Прибалтике реальная десоветизация стала результатом формирования новой национальной номенклатуры, сразу же сделавшей ставку на реальную независимость и отказ от советской идентичности. Именно поэтому в этих республиках не подвергались никакому сомнению не только переодевание милиционеров в полицейские, но и радикальные, шоковые реформы ЖКХ в первые же постсоветские годы. С первых же месяцев провозглашенной независимости были сформулированы единые ответы на ряд ключевых вопросов – о национальной государственности (по непрерывности от независимых республик 1920–1930 гг.), о советском периоде («оккупация»), о коммунизме и советской власти («преступный режим»). И самое важное, что на новый язык перешли все участники социально-политического процесса – от новых политических активистов из числа интеллигентов-«народнофронтовцев» до недавних членов ЦК компартий соответствующих республик.
Иные, но тоже последовательные формы десоветизация приняла в Грузии и Армении. Правда, в Грузии после нескольких месяцев бесчинств радикального гамсахурдистского режима осуществилась подлинно народная контрреволюция, и хунта в составе гамсахурдиевского премьера Тенгиза Сигуа, криминального авторитета Джабы Иоселиани и боевика Тенгиза Кетовани возвела на престол под овации народа и интеллигенции многолетнего руководителя советской Грузии Эдуарда Шеварднадзе.
Но в целом над постсоветским пространством вместо какой-нибудь собственной Статуи Свободы общим для всех символом нависла Фигура Умолчания. Отсутствие внятных, единообразных оценок прошлого, отказ от формирования внятных национальных проектов будущего стали причиной того, что возникшие постсоветские режимы пытались опираться на фантомы, маскирующие идеологическую пустоту.
Азиатские режимы в той или иной форме пошли по одному и тому же пути – декоммунизации традиционных номенклатурно-клановых систем власти с сохранением прежних структур, фигур и стиля руководства. В целом «азиатские революции» на рубеже 1991–1992 гг. стали контрреволюциями, направленными на искоренение и недопущение впредь любых попыток возрождения «гдляновской крамолы» – попыток установления централизованного силового контроля над всевластием коррумпированных кланов.
Но и другие режимы – в Грузии, в Молдавии, в Белоруссии, на Украине – не смогли сдвинуться с места прежде всего в подведении осмысленной черты под прошлым. Новые режимы сразу же подверглись атаке «скелетов в шкафах» (в Приднестровье и в Абхазии, в Крыму и в Южной Осетии), но ничего не смогли противопоставить этим атакам, кроме апелляции к нерушимости советских межреспубликанских границ. Следует отметить, что аргументация «сепаратистов» черпала энергию исключительно в той же, советской, символике (и даже Джохар Дудаев говорил, что у него остается советский паспорт и что в СССР «свободная Ичкерия» войти бы не отказалась). На попытке отчетливого и последовательного советского реваншизма основал свою власть один из самых устойчивых лидеров в СНГ – Александр Лукашенко.
Что касается России, которая до недавнего времени воспринималась в СНГ и в мире в качестве несомненного интеллектуального и политического лидера на постсоветском пространстве, то и там фантастические по своему масштабу социально-экономические и политические перемены совершились как бы исподтишка, по принципу «черное-белое не называть, да и нет не говорить». Символом идеологической нерешительности и шараханий ельцинского режима, запрещавшего КПСС и освобождавшего цены, но так и не решившегося снести Мавзолей и тысячи идолов-Лениных во всех городах и весях огромной России, стала путинская реформа государственной символики – сталинская старая музыка гимна, номенклатурно-приспособленческий – сталинский же по своему цинизму – обновленный текст, «белогвардейский» флаг, двуглавый орел и – отдельно – армейское красное знамя без серпа и молота.
Потребность населения в денежном и пищевом довольствии – это важная потребность. Но история – и прежде всего русская – знает множество примеров консолидации народа в бедности и лишениях, долготерпения в трагических условиях войны и послевоенного восстановления. Та же история знает множество примеров, когда в целом неплохо живущий народ, подводя итоги успешного 300-летия при династии Романовых или 20-летия экономического роста при шахе Реза Пехлеви, единомоментно дуреет в атмосфере идеологического раздрая, надрывается от невнятности собственной элиты, ее неспособности к осмысленному с этим народом общению. И вдруг вздымается во всеразрушающем массовом озверении.
Вместо революцииОднако революции в России пока что не будет. Точнее, не будет той «оранжевой революции», которую уже примерили на нее все – от руководителей путинской администрации до лондонских герценов-самозванцев.
Глобинтерновский проект в целом близок к выходу на «режим насыщения». Конвейерное применение отработанных технологий на самом деле обеспечивает один-единственный гарантированный результат – подрыв народного повиновения, всплеск бунта. Однако неотроцкисты-догматики (как и их идейный праотец – идеолог перманентной мировой революции) рассчитывают на единообразность последствий – как и в европеизированной (за долгие годы СФРЮ) Сербии, как в привилегированной советской республике Украине, они ожидают, что вслед за «праздником непослушания» успокоившийся и довольный народ перейдет в режим лояльности к новой власти, к окончательно десоветизированной номенклатуре, эффективно заточенной под выполнение традиционных обязанностей колониальной администрации, сформированной «из местных» (так было и при советской власти – только там для присмотра вторым секретарем ЦК назначали русского, а здесь первой леди – американку или голландку).
Но даже на Украине и в Грузии идет вовсе не как по маслу. Отвергнутая, но не осмысленная советская реальность выплескивается в тихих погромах: в юридических, экономических, дипломатических эксцессах, чреватых новыми сокрушительными взрывами массовых протестов.
Куда более мрачные перспективы – у эрзац-революций в Казахстане, Киргизии, Узбекистане, Азербайджане. Неспособные разобраться даже с ослабленным и нищим Афганистаном и вынужденные делать вид, что его как бы и нет (а то, что есть – это всего лишь марионеточный «двор» в Кабуле), глобинтерновцы не имеют ни организационного, ни финансового, ни политического ресурса для того, чтобы справиться со всеми теми джиннами, которых они уже навострились выпустить из центрально– и среднеазиатских бутылок. Российская же ситуация – совсем особая.
С одной стороны, в стране, несомненно, наблюдаются самые острые признаки «недореволюции». Настроения фрустрационного озлобления, массовой неудовлетворенности фиксируются во всех слоях общества. Протестная реакция неадекватна – несколько лет назад люди годами терпели невыплату зарплаты, теперь рвутся на улицы из-за сотни рублей транспортных льгот.
