Александр Пятигорский - Размышляя о политике
Не отменяя историческое время, хронополитика его релятивизирует. Первым шагом в релятивизации исторического времени безусловно является устранение множества ходовых метафор, составляющих его эстетику, метафор настолько привычных, что мы их воспринимаем и употребляем как термины, в которых описывается не только история, но и ситуации настоящего времени. Так, например, высказывание «Эра мировых империй прошла; наше время — это время господства единой глобальной политики над частными политическими интересами» есть чистая историческая метафора, да еще и почти буквально списанная с текста одной из йенских лекций Гегеля. Но именно неотрефлексированность такого рода метафор в политическом мышлении приводит к тому, что не только отдельные люди, но и целые политические системы принимают эти метафоры за аксиомы, не видя их политической двусмысленности, а иногда и полной бессмысленности. Так, даже самый элементарный анализ приведенного примера показывает, что тенденция к ослаблению противоречий между «политически-общим» и «политическими част ными» (опять же по Гегелю) ни логически, ни исторически не исключает тенденции к нарастанию противоречий между отдельными «политическими частными». И тогда возникает вопрос: может ли историческое время рассматриваться как одно и единое для всех политических систем? С точки зрения хронополитики — не может, ибо в противном случае хронополитика совершила бы ошибку идеализации времени, о которой здесь уже говорилось.
Релятивизация единого для всей истории исторического времени логически ставит перед хронополитикой вопрос: а является ли настоящее время одним и единым для всех политик и политических систем современного мира? Или это, опять же, одна из иллюзий идеологии «глобализма»? Однозначный ответ на этот вопрос пока дать трудно, но уже сейчас мы можем указать — пусть пока в порядке футурологической гипотезы — на одно обстоятельство, которое будет иметь немалое значение для хронополитики. Вследствие феноменально быстрого развития средств массовой информации и феноменального ускорения технологических коммуникаций и средств массового передвижения в современном мире возникает и получает свои формулировки идея «единого гомогенного мирового пространства». Эта идея стала одним из существенных моментов глобалистской идеологии. Не входя в обсуждение далеких или близких перспектив реализации этой идеи (многие из которых нам представляются крайне сомнительными), ограничимся одним замечанием общеметодологического порядка.
Из гомогенизации мирового пространства никак не следует гомогенизация политического времени в современном мире. Мы скорее склоняемся к предположению, что гомогенизация пространства может усилить тенденции к гетерогенизации времени («мы живем в одном мире» — еще не значит, что «мы живем в одном времени»). В связи с этим приводим, пусть в качестве курьеза, следующий пример. Один из известных антропологов, в течение многих лет исследовавший условия жизни и быт населения юго-западной части Деканского полуострова (самый культурный район Индии с почти стопроцентной грамотностью — и с высочайшим уровнем компьютерной грамотности), отмечает в заключении своей работы об этом регионе, что информационно-технологический прогресс за последние двадцать лет вызвал необыкновенно острую реакцию, выразившуюся в едва ли не повсеместном стремлении к возрождению традиционных форм прошлого. «Мы хотим вернуться в XIX век, — недавно заявил один из националистических лидеров этого района. — Благодаря средствам массовой информации мы теперь гораздо лучше осведомлены о политике федерального правительства и о международной политической ситуации. И чем лучше и шире наша осведомленность, тем сильнее мы хотим освобождения от полностью коррумпированного индийского правительства и изоляции от обезличивающего и все-уравнивающего влияния США и междуна родных организаций». Мы отмечаем такого рода примеры как возможные точки гетерогенизации времени в современном мире.
Мы думаем, что одной из задач хронополитики является тщательное исследование тенденции к гетерогенизации времени и ее возможных политических последствий.
Приложение 2. Замечания о личности в политической философии
Сначала — о предмете. Здесь будет говориться о личности с точки зрения политической философии. Но почему политическая философия, а, скажем, не экономическая? Только самые наивные и малообразованные наши современники еще могут думать о какой то специфически экономической философии — вроде экономического марксизма или теории свободного рынка. Ведь даже классическая политэкономия уже давно отпала как метод и способ теоретического мышления о реальной экономике. Те, кто, как попугаи, повторяют пошлости об «экономике либерализма», забывают, что слово «либерализм» — это термин политической философии, не имеющий экономического смысла. Кто знает, может быть, будущее — за пока нам неизвестной антропологической философией, которая в своей трактовке отношений людей в сфере экономики будет исходить из аксиом более общих и фундаментальных, чем политические. (Заметим, что сегодня «корпорация» является господствующей формой экономических отношений, именно экономических, а не производственных, как в классической политэкономии. Отношения же субъектов корпоративного управления остаются по преимуществу политическими. Но это только частный случай необходимости политической философии.)
Это приложение будет стоять особняком, поскольку личность как понятие и феномен занимает совершенно особое положение как в философии вообще, так, в первую очередь, и в политической философии. С этой особости положения личности мы и начинаем наше рассуждение. Наиболее существенным моментом этой особости личности, моментом чрезвычайно трудным для феноменологического анализа является то, что понятие личности по своему содержанию одновременно и уже, и шире, чем понятие субъекта политического действия и политической рефлексии. На первый взгляд — шире, потому что в ее нормальном повседневном понимании личность может быть субъектом каких угодно или скольких угодно действий и рефлексий. Но здесь надо учесть, что политическое действие является элементом структурной деятельностной целостности, условно называемой политической системой и включающей в себя не только внешне наблюдаемую и уже актуализированную политическую деятельность, но и все сопутствующие ей и связанные с ней когнитивные, психологические и идеологические моменты. Именно с учетом этих моментов личность здесь будет рассматриваться как особый случай субъекта политической рефлексии или даже как отдельный подкласс класса политических действователей.
Здесь неизбежно возражение: чтобы кому-то быть личностью в политике, экономике, бизнесе, культуре, ему надо сначала быть личностью вообще, личностью самому по себе. Но в том-то и дело, что, говоря о личности, мы прежде всего должны будем исключить все «сначала» и все «самому по себе». Потому что личность в нашем рассуждении всегда будет являться — и как феномен, и как понятие — вторичной, производной. Вторичной, производной — от че го? От ситуации, в нашем случае от политической ситуации. Дуализм личности и ситуации несомненен и продолжает быть общим местом в любом рассуждении о любой деятельности. Здесь мы произвольно выбираем политический контекст, полагая его наиболее показательным, демонстративным для понимания личности в ее отношении к ситуации. Показательным и демонстративным именно потому, что в политике любое высказывание не только становится, но и уже является политическим действием. И в этом смысле фраза Джорджа Вашингтона «Я воюю — и это моя политика» и фраза Бенджамина Франклина «Я философствую — и это моя политика» нисколько не противоречат друг другу, ибо принадлежат одной и той же политической ситуации, в которой действовали, говорили и мыслили обе эти личности.
Однако отношение личности и ситуации обладает своей собственной структурной сложностью, — и только в рамках структуры «личность — ситуация» мы можем говорить о политической личности в ее отличии от субъекта политической рефлексии или политического действия. Отметим четыре основных признака этой структуры.
Первый признак. Личность здесь выступает как такой (и только такой) субъект политической рефлексии, который отмечает данную ситуацию не просто как особую, но как особую для него самого, как его или, даже лучше, как свою (либо как не свою) ситуацию. При этом не имеет значения, была ли эта ситуация уже отмечена другим или другими субъектами политической деятельности, поскольку здесь эта отмеченность является не только внешней (декларируемой и демонстрируемой), но и внутренней, связанной с эмоцией, волей и мышлением данного субъекта. Ибо, отмечая данную ситуацию, он отмечает в ней и себя. Тем самым он и объективно отделяет себя от всех остальных участников данной ситуации.
