Борис Кагарлицкий - Политология революции
В Центральной и Восточной Европе посткоммунистические партии тоже быстро оправились после шока, вызванного крушением Берлинской стены. За исключением Чехии, они вернулись к власти почти всюду, где были проведены свободные выборы. Другое дело, что возвращались они уже не в качестве коммунистов, а под именем «новой социал-демократии». В Чехии после периода неолиберальных реформ к власти пришла социал-демократия. В отличие от соседних стран, она представляла собой не «переупакованную» компартию, а возрожденную «историческую» организацию (забегая вперед, отметим, что, сформировав правительство, социал-демократы начали быстро терять влияние, а компартия — резко набирать электоральный вес). Лишь на территории бывшего СССР в период 1991–2000 годов левые повсюду, кроме Литвы и Молдавии, оставались либо в оппозиции, либо вообще за пределами серьезного политического процесса.
Несмотря на крайне умеренные взгляды английских лейбористов образца 1997 года их победа, быть может, вопреки их желанию, оказала радикализующее воздействие на миллионы людей в других европейских странах — от Франции до России. Британские консерваторы за 18 лет пребывания у власти стали символом незыблемости капитализма и непобедимости праволиберального проекта. А французские выборы, последовавшие через несколько недель после английских, оказались знаменательны не только неожиданной победой социалистов, но также усилением позиций компартии и рекордным количеством голосов, отданных за крайне левых. Как, впрочем, и за крайне правый Национальный Фронт.
За пределами Европы электоральные результаты левых в 1990-е годы тоже были впечатляющими. Бразильская Партия трудящихся не пришла к власти, но резко укрепила свои позиции в парламенте и муниципалитетах. В Уругвае, Колумбии, Чили левые на глазах усиливались. В 14 избирательных кампаниях, состоявшихся в Латинской Америке между 1993–1995 годами, левые в среднем достигли 25 %, что, безусловно, являлось историческим рекордом континента; Причем показательно, что продвинулись как радикальные, так и умеренные партии. Успехи 1990-х годов готовили мощный подъем «левой волны», наступивший в следующем десятилетии.
В Южной Африке у власти оказался Африканский Национальный Конгресс, состоявший в блоке с компартией и профсоюзами. Коммунисты победили на выборах в Непале, но не смогли удержаться у власти. Бывшие маоисты из Коммунистической партии Индии (марксистской), набрав рекордное количество голосов, даже получили предложение сформировать кабинет министров, однако партия отказалась возглавить буржуазное правительство.
Успехи 1990-х годов в Латинской Америке были лишь преддверием нового электорального подъема левых. К середине следующего десятилетия левые или левоцентристские силы оказались у власти в Бразилии, Венесуэле, Уругвае, Эквадоре, Боливии, Никарагуа, Чили и Аргентине. На пороге власти левая оппозиция находилась в Мексике, где предотвратить ее торжество удалось только за счет сомнительного подсчета голосов. Но, увы, все эти блестящие электоральные победы совершенно не обязательно знаменовали начало левого поворота в социальном или экономическом развитии. В большинстве случаев, придя к власти, «левые» не только не отказывались от неолиберального курса своих предшественников, но, напротив, начинали проводить неолиберальную политику гораздо более жесткими методами и в больших масштабах, чем консерваторы. Лидеры социал-демократии назвали это политикой «третьего пути», хотя никакого собственного пути они вообще не предлагали: вся их политика и идеология сводилась к тому, чтобы доказать свою лояльность элите финансового капитала.
Успехи на выборах, таким образом, отнюдь не свидетельствуют о преодолении кризиса социалистического движения. Просто кризис не имеет ничего общего с электоральной слабостью, «исчезновением» или «узостью» социальной базы. Напротив, он вызван бюрократическим перерождением старых рабочих партий, организационным авторитаризмом, сочетающимся с политической слабостью и моральным бессилием левых, которые, не имея четкой стратегии, даже победы умудряются превращать в поражения.
АвтофобияПоведение левых идеологов (да и многих активистов) заставляет подозревать, что мы имеем дело с коллективным неврозом. Итальянский исследователь Доменико Лосурдо замечает, что коммунистическое движение в конце 80-х и на протяжении 90-х годов XX века, не справившись с необходимой самокритикой, оказалось поражено «автофобией», Selbsthasse — комплексом ненависти к самим себе. «Несмотря на внешнее сходство, — отмечает Лосурдо, — самокритика и автофобия представляют собой два противоположных принципа. Как бы ни была жестока и радикальна самокритика, она предполагает утверждение основных принципов собственной идентичности и сведение счетов с собственным прошлым; автофобия, напротив — это бегство от собственной истории, от реального идеологического v и культурного конфликта. Если самокритика предполагает реконструирование собственной идентичности, то автофобия означает капитуляцию и, в конечном счете, отказ от собственной идентичности».[172] Автофобия всегда была уделом побежденных и угнетенных. Этот феномен был характерен для части еврейского населения в гетто и чернокожих рабов. Причем именно для тех, кто внутренне смирился со сложившимся положением дел. В эпоху неолиберальной глобализации автофобия поразила прежде всего побежденные западной буржуазией классы и общества. Формирующийся среди европейцев комплекс неполноценности по отношению ко всему идущему из США — тоже «не столь ярко выраженная форма автофобии».[173]
На правом фланге социал-демократы открыто признавались в том, что чувствуют полное бессилие. Тем временем социалисты и коммунисты мечтали стать именно правыми социал-демократами, стремясь отделаться от собственного прошлого. Причем отношение к прошлому является именно невротическим в том смысле, что исторический анализ и теоретическая самокритика заменяются символическими «очищающими» действиями (смена названия, повторение ритуальных формулировок и т. д.). Зато принцип бюрократического централизма, авторитарные методы работы с массами сохраняются в неприкосновенности. Невротический тип поведения заметен не только в бывших компартиях. Там, где благодаря радикальным лозунгам левые социалисты резко увеличивали число сторонников, они тут же отказывались от собственных идей, надеясь приобрести «респектабельность» и доказать правящим элитам свою безобидность. В итоге, однако, они теряли сторонников, после чего и правящие элиты утрачивали к ним интерес. Так произошло в начале 1990-х с левыми социалистическими партиями в Скандинавии. За резким ростом влияния этих партий следовал не менее резкий спад, вызванный попытками «сменить имидж» и показать свою «ответственность». В Дании к концу 1980-х годов Социалистическая народная партия достигла 12 % голосов на парламентских выборах, а затем в 1994 году число ее сторонников упало до 7,3 %. Стремясь показать свою респектабельность, партия отказалась от принципиальной оппозиции по вопросам европейской интеграции ради участия в «национальном компромиссе». Результат был катастрофическим для партии. Как отмечает датский социолог Нильс Финн Кристиансен, партия «политически разоружилась. Отвергнутая своими избирателями, она потеряла не так уж много членов, но в любом случае уже, не является независимой силой, какой она была прежде». Продолжающееся существование партии параллельно с традиционной социал-демократией «в большей степени — результат действия избирательной системы, вопрос стиля или истории, но не результат действительных политических различий».[174] На протяжении последующих лет деградация партой продолжалась, достигнув позорной кульминации в 2005 году, когда большинство партийного руководства проголосовало за то, чтобы поддержать неолиберальный проект Европейской Конституции.
То же самое произошло в Норвегии, где Социалистическая левая партия в начале 1990-х пользовалась поддержкой 12–15 % населения. Почувствовав «запах власти», социалисты резко повернули вправо, смягчили свою оппозицию НАТО и Европейскому Союзу, поддержали военное вмешательство Запада в бывшей Югославии. По признанию Финна Густавсена, одного из основателей партии, она двигалась «к тому, чтобы занять позиции левой социал-демократии», что может привести к «отказу от марксистской культуры».[175] Результат не заставил себя долго ждать. Поддержка партии избирателями сократилась до 7,9 %. Последовавший за этим внутренний кризис привел к новому сдвигу партии влево, после чего ее электоральные позиции опять окрепли. Находясь на подъеме, Социалистическая левая партия в начале 2000-х годов стала по социологическим опросам опережать социал-демократов. Однако в очередной раз сработала привычная ловушка. Как только перед лидерами партии замаячила перспектива участия в правительстве, они резко повернули вправо. Между тем тоже социал-демократия двигалась все дальше вправо, и тоже теряла сторонников. Норвежская Рабочая Партия, которая некогда считалась наиболее радикальной в Социалистическом Интернационале, проводила приватизацию и последовательно отказывалась от прежних реформистских принципов. Такое положение дел обернулось массовым бегством избирателей.
