Сергей Кара-Мурза - Спасти Россию. Как нам выйти из кризиса
В принципе, в такой ситуации дальновидная власть не пытается заткнуть рот населению и социологам! Чуткая власть садится в субботу у камина перед телекамерой и в течение часа объясняет людям, как оно понимает и уважает их чувства, какие варианты она перебирает, чтобы сократить невзгоды ущемленных групп, какие неустранимые ограничения пока что делают эти проекты рискованными и могут лишь ухудшить положение этих самых страдающих групп. Власть обращается к разуму, терпению и солидарности людей и призывает помогать государству своей «тонкой настройкой» снизу, через социальные сети взаимопомощи. Так делала разумная власть при любом строе — от Рузвельта до Каддафи.
Но как ответила власть РФ на доклад социологов? Самым странным образом. На пресс-конференции на большом форуме разыграли такой диалог:
«Г. Павловский: Есть такая точка зрения, что в обществе тяжелая атмосфера, нет доверия, нет опоры на принципы, страна не может развиваться в такой атмосфере… Вы согласны с этой точкой зрения?
Д. Медведев: Нет, я не согласен с этой точкой зрения, потому что у нас нет тяжелой атмосферы в обществе… У меня нет ощущения, что у нас затхлая атмосфера, страна в стагнации, вокруг полицейский режим и авторитарное государство».
Странно это и даже очень. Речь шла о социально-психологическом состоянии общества — важном факторе политики, который Президент должен знать и контролировать. Ситуация была охарактеризована некоторым мнением, распространенным в разных группах общества. Мнение это — лишь симптом, он важен не сам по себе, а для диагноза. На эти данные Президент не обращает внимания и отвечает: «а у меня в Кремле нет такой точки зрения».
Как понять этот ответ? Можно понять так: у меня другая точка зрения, а точку зрения общества я и знать не хочу. Или: я знаю, что российское общество полностью поддерживает мою точку зрения, а все социологи — кропатели. Или: добрые россияне в глубине души поддерживают мою точку зрения, но их взбаламутил Навальный.
Так власть походя углубляет отчуждение населения от государства, и эта капелька, быть может, переполнит чашу.
Надо подчеркнуть, что психологическое состояние общества — фундаментальный фактор для прохождения кризиса. Этим с самого начала реформ занимались социологи. Потому-то и странно, что высшие представители власти и их эксперты как будто впервые слышат эти выводы.
А. А. Галкин писал в 1998 году: «Трудности трансформационного периода, помноженные на идеологическую зашоренность, некомпетентность и коррумпированность властей и общую дезориентацию общественного сознания, породили массовое социальное недовольство, уровень которого, по ряду оценок, приближается к пределу, за которым обычно наступает разрушение стабильности политических институтов…
Доля респондентов, дающих негативную оценку ситуации, сложившейся в стране, и пессимистически оценивающих ее перспективы, составляет большинство, которое, несмотря на конъюнктурные колебания, за рассматриваемые годы, по меньшей мере, не проявляло заметной склонности к сокращению».
Совокупность наблюдений показывала, что раскол общества был порожден решением привлечь в реформу в качестве дееспособной (даже боеспособной) социальной силы организованную преступность. Перераспределение национальной собственности, нелегитимное и даже нелегальное, требовало огромного объема «грязной работы», которую можно было возложить только на преступный мир, это подпольное «государство в государстве».
Его и стали укреплять и тренировать прямо с 1985 года: и передав ему производство и торговлю алкогольными напитками, и отменив монополию на внешнюю торговлю, и разрешив обналичивание денег из безналичного контура, и начав разгон и дискредитацию правоохранительных органов. Даже культуру подключили, начав интенсивную кампанию по внедрению уголовной лирики и языка, переориентировав кино и телевидение на показ и романтизацию преступного мира.
В разных выражениях социологи и криминологи пишут об одном и том же процессе. Приведу несколько выдержек:
«В постсоветскую эпоху наблюдается экспансия экономических преступлений в разные неэкономические институты общества — в сферу политики, правоохранительных органов, в финансовые учреждения, службы таможни, налоговую полицию, в учреждения культуры (музеи, библиотеки, хранилища) и т. д. Именно эта экспансия и означает, что экономическая преступность становится фактором криминализации не только экономики, но и общества.
Этот процесс был облегчен повсеместно проводившейся приватизацией. Она вовлекла в операции с собственностью миллионы людей, расширила социальную базу экономической преступности по сравнению с эпохой СССР».
Этот вывод был сделан в 1997 году. А 10 декабря 2010 года с заявлением выступил Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин: «Свой анализ я хочу посвятить нарастающей криминализации российского общества. Увы, с каждым днем становится все очевиднее, что сращивание власти и криминала по модели, которую сейчас называют “кунцевской”, — не уникально. Что то же самое (или нечто сходное) происходило и в других местах — в Новосибирске, Энгельсе, Гусь-Хрустальном, Березовске и т. д.
Всем — и профессиональным экспертам, и рядовым гражданам — очевидно, что в этом случае наше государство превратится из криминализованного в криминальное. Ибо граждане наши тогда поделятся на хищников, вольготно чувствующих себя в криминальных джунглях, и “недочеловеков”, понимающих, что они просто пища для этих хищников. Хищники будут составлять меньшинство, “ходячие бифштексы” — большинство. Пропасть между большинством и меньшинством будет постоянно нарастать.
По одну сторону будет накапливаться агрессия и презрение к “лузерам”, которых “должно резать или стричь”. По другую сторону — ужас и гнев несчастных, которые, отчаявшись, станут мечтать вовсе не о демократии, а о железной диктатуре, способной предложить хоть какую-то альтернативу криминальным джунглям».
Но ведь это крик отчаяния! Председатель Конституционного суда констатирует, что организованная преступность сильнее нынешнего государства, поскольку выработала эффективную модель сращивания с властью и с бизнесом в антисоциальную хищную силу. Тенденции негативны, так как государство не помогло возникнуть гражданскому обществу, и опереться ему не на кого. Фактически лишь «железная диктатура способна предложить хоть какую-то альтернативу криминальным джунглям». Все это и значит, что в нынешнем формате и на нынешней идеологической базе государство за двадцать лет не выполнило своей главной миссии и легитимности не получило. Но хоть кто-то из верховной власти объяснился с гражданами по поводу этого беспрецедентного заявления Зорькина? Власть согласна с этой оценкой? Власть не согласна с этой оценкой? Никто ни слова. Не дали даже намека, что власть прорабатывает какие-то альтернативные подходы, чтобы переломить тенденцию. Переименовать милицию в полицию — вот идея!
Еще предстоит исследовать процесс заключения особого, небывалого союза уголовного мира и власти в конце 80-х годов XX века. Речь идет не о личностях, а именно о крупной социальной силе, которая и пришла к власти в коалиции с частью бюрократии и элитарной интеллигенции. Теперь разорвать этот узел будет очень трудно, это едва ли не главный корень нашего кризиса.
Умудренный жизнью и своим редким по насыщенности опытом человек, прошедший к тому же через десятилетнее заключение в советских тюрьмах и лагерях, — В.В. Шульгин — написал в своей книге-исповеди «Опыт Ленина» (1958) такие слова:
«Из своего тюремного опыта я вынес заключение, что “воры” (так бандиты сами себя называют) — это партия, не партия, но некий организованный союз, или даже сословие.
Для них характерно, что они не только не стыдятся своего звания “воров”, а очень им гордятся. И с презрением они смотрят на остальных людей, не воров… Это опасные люди; в некоторых смыслах они люди отборные. Не всякий может быть вором!
Существование этой силы, враждебной всякой власти и всякому созиданию, для меня несомненно. От меня ускользает ее удельный вес, но представляется она мне иногда грозной. Мне кажется, что где дрогнет, при каких-нибудь обстоятельствах, Аппарат принуждения, там сейчас же жизнью овладеют бандиты. Ведь они единственные, что объединены, остальные, как песок, разрознены. И можно себе представить, что наделают эти объединенные “воры”, пока честные объединяются».
Мы видим сговоры и многослойные интриги непонятной конфигурации при резком ослаблении государства. Будут ли те изменения, которые сегодня можно предвидеть, пресечением пути России или ее обновлением — вопрос ценностей. Многие (и я в том числе) считают, что в образе Ельцина поднялась со дна советского общества темная сила, которая стала организующим центром разрушения России. А другие, и их немало, видят в Ельцине светлое начало, которое уничтожило «империю зла» и освободило сильных, способных построить новую Россию — без слабых (люмпенов и иждивенцев). То есть без уравниловки и порождаемой ею несправедливости к «сильным».
