Стивен Коен - Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России
ИСТОРИЧЕСКАЯ ОШИБКА АМЕРИКАНСКОЙ ПОЛИТИКИ
Принимая во внимание стремительность распада огромного советского государства в декабре 1991 г., преобладающим стремлением Америки должна была стать Россия, достаточно стабильная для того, чтобы контролировать и обслуживать свои оставшиеся от холодной войны гигантские арсеналы ядерного и другого оружия массового уничтожения. «Если положение в России дестабилизируется, — напомнило нам однажды одно из ведущих должностных лиц администрации Клинтона, — то цена этого для Соединённых Штатов окажется неизмеримо большей, чем всё, что мы можем представить себе в настоящий момент»{183}.
Когда в январе 1993 г. администрация Клинтона приступила к исполнению своих обязанностей, ей досталась в наследство историческая возможность предотвратить подобное развитие событий в посткоммунистической России. Разумеется, наилучшим методом была бы щедрая американская поддержка для укрепления и расширения демократии и, равным образом, для рыночных экономических реформ, начатых последним советским президентом Михаилом Горбачёвым, и провозглашённых новым российским президентом Борисом Ельциным. Белому Дому достался в наследство и шанс развить уникальные отношения сотрудничества между Россией и Америкой, которые начали складываться при Горбачёве и президентах Рейгане и Буше, превратить их в долговременное и, как неоднократно заверяла администрация, «стратегическое партнёрство и дружбу», что радикально уменьшило бы, если вообще не устранило, главные ядерные угрозы.
Вместо этого, действуя миссионерским и контрпродуктивным способом, который администрация Клинтона избрала для воплощения в жизнь этих исторических возможностей, она растратила их. По-прежнему обладая всеми средствами массового уничтожения, Россия, как известно читателю, вступила в XXI век в состоянии глубокой нестабильности — политической, экономической, социальной, военной и даже территориальной, а её отношения с США характеризуются всё большей враждебностью.
В любой стране существенным условием стабильности является достаточная степень общего экономического и социального благополучия. Несмотря на многообещающие, но в действительности, по-видимому, скромные цифры роста промышленного производства, который стал возможным в результате высоких мировых цен на добываемую в стране нефть, а также обесценения рубля и, следовательно, увеличения конкурентоспособности выпускаемых товаров, Россия в 2000 году оставалась в тисках тяжелейшего в своём роде, беспрецедентного в истории кризиса и гуманитарной катастрофы. Бегство капитала в этот период даже усилилось. Инфраструктура и другие компоненты, необходимые для минимально достойной жизни, находились в состоянии прогрессирующей дезинтеграции. Реальная зарплата в конце 2000 г. была на 20% ниже, чем в 1997 г. На Дальнем Востоке десятки тысяч людей, включая учителей и врачей, вообще не получали зарплаты, а их дома не отапливались. Смертность среди россиян (в основном преждевременная) в 2 раза превысила рождаемость. По мнению ведущих медиков, страна находилась «на грани демографической катастрофы».
Очевидная причина заключалась в том, что в 2000 г. большинство граждан России жило в нищете. Согласно официальной статистике, в бедности проживало около 40% россиян. Но на самом деле их доля достигала, по крайней мере, 50%. По сведениям же нескольких заслуживающих доверия московских газет, эта цифра возможно составляет от 85 до 90%. Учитывая противоречия в цифрах, резонным представляется допущение, что примерно от 75 до 80% населения России сейчас располагают доходами не превышающими, либо едва превышающими минимальный прожиточный минимум. Так, в ходе проводившегося общенационального обследования только 14% опрошенных заявили, что могут позволить себе необходимое лечение и медицинское обслуживание. Вне зависимости от точности конкретных цифр, газетная статья указывает на важную примету дня: «Народ нищает на глазах»{184}.
Как может показаться на первый взгляд, процесс демократизации в посткоммунистической России сейчас находится в лучшем состоянии, чем её экономика и благосостояние народа; демократия выглядит даже упрочившейся. Многочисленные защитники этой поверхностной точки зрения говорят о том, что в декабре 1999 г. состоялись очередные парламентские выборы, а в марте 2000 г. — президентские, как это и предусмотрено Конституцией. В средствах массовой информации, добавляют они, широко представлены противоположные оценки и мнения, на общенациональных, региональных и местных выборах кандидаты соперничают за голоса избирателей, а гражданам предоставлена свобода собраний и организаций, а также свобода совершать заграничные поездки.
Однако, это далеко не вся правда. России сегодня присущи элементы демократии, но демократической системы у неё нет. В числе её необходимых, но отсутствующих элементов — Конституция, которая обеспечила бы разумное разделение и баланс властей; наличие реальных, если не считать коммунистов, общенациональных партий; обеспеченное верховенство конституционного, гражданского и уголовного права; серьёзное намерение правящих элит обуздать систематическую коррупцию на высшем уровне и другие должностные преступления, не говоря о наказании виновных; а также гарантии элементарных прав человека, которые в широких масштабах нарушаются повсюду: от московских улиц и российских тюрем до Чечни. (Российские правозащитники, ныне, по словам их лидера, «рассматриваются как главные внутренние враги страны»){185}.
Более того, как легко увидеть, существующие элементы демократии, большая часть которых является плодом правления не Ельцина, а Горбачёва, постоянно ограничиваются. Общенациональное телевидение и газеты, которые практически полностью контролируются Кремлём и немногими преследующими свои цели финансовыми олигархами, сейчас менее свободны и объективны, чем несколько лет назад, а центральные и региональные власти удваивают усилия по подавлению независимой журналистики. Политическая роль военных и сил безопасности сейчас больше, чем когда-либо после 1991 г. и проявляется, в том числе, в форме поддержанной Кремлём избирательной активности на региональном уровне. Местные начальники всё увеличивают свою власть над гражданами. Рабочих систематически лишают элементарных прав. Парламент менее независим, чем раньше, и всё ещё находится в тени исполнительной власти с её указами. Что же касается общенациональных выборов 1999 и 2000 гг., то они были менее честными, чем предшествовавшие, а их результаты, возможно, ещё более фальсифицированными{186}.
Повторим снова: регресс, проявившийся в этих авторитарных тенденциях, не означает ни превращения посткоммунистической России в полицейское государство, ни неизбежного развития событий по веймарскому образцу с соскальзыванием в новый тоталитаризм, как этого опасаются некоторые в Москве. (Один московский знакомый в отчаянии полагал, что единственный выбор на президентских выборах в марте 2000 г. был «между главой компартии и бывшим главой КГБ». И, конечно, коммунистический кандидат призывал своих избирателей голосовать «не за КГБ, а за КПСС»). Но это действительно позволяет понять, почему столь многие демократически настроенные русские — реально существующие, а не назначенные на эту роль правительством США — говорят теперь об «управляемой демократии», в которой «демократические учреждения существуют, но результатом их деятельности является лишь то, что нужно государству», а также о «демократии без альтернатив» и «псевдодемократии»{187}.
Наиболее важным продуктом управляемой политической системы, призванной исключить реальные альтернативы, стал, конечно же, «феномен Путина»: увенчавшийся успехом план ельцинского режима по передаче поста президента специально подобранному и до этого малоизвестному преемнику, что позволило сохранить власть и избежать риска уголовного преследования. Если даже в действительности режим и не причастен к взрывам домов в 1999 г. и другим событиям, которые повели к возобновлению Кремлём войны в Чечне, циничное использование граничащей с геноцидом военной кампании в качестве предвыборной стратегии не является показателем демократии и стабильности.
Не свидетельствует об этом и предшествующая политическая биография Путина, а также те шаги, которые были предприняты вслед за его инаугурацией в мае 2000 г. Два из них выглядели особенно зловеще. 11 мая «налоговая полиция», одетая в маски и снабженная средствами нападения, совершила налёт на финансовый офис единственной в стране относительно независимой телевизионной сети, а её собственник через месяц после этого был арестован на короткое время. Этот собственник — ведущий олигарх — был вовлечён в сомнительные финансовые сделки, а также при случае использовал телевизионную компанию в своих политических интересах. Но сам пугающий факт налёта, от которого холодом повеяло на читателей уже уменьшившегося числа независимых газет, заставил одного из редакторов заметить: «Лицо России в начале двадцать первого века — это лицо в чёрной маске».
