Петр Кропоткин - Хлеб и воля
В этом лежит весь секрет. И вот почему общество, которое поставит себе целью общее благосостояние и возможность для всех пользоваться жизнью во всех ее проявлениях, получит с помощью добровольного труда несравненно лучшие и гораздо более обильные продукты, чем все те, которые получались до сих пор в производстве, основанном на рабстве, барщине и наемном труде.
II
В настоящее время всякий, кто только может взвалить на другого необходимый для жизни труд, спешит это сделать; поэтому многие господа думают, что так будет продолжаться вечно. Самый необходимый труд есть главным образом труд ручной. Кто бы мы ни были — художники ли, ученые ли, — никто из нас не может обойтись без предметов, добытых этим трудом: хлеба, одежды, дорог, пароходов, освещения, тепла и т. д. Мало того: какой бы высокохудожественный или утонченно метафизический характер ни носили наши наслаждения, все они без исключения основаны на ручном труде. И вот от этого–то труда, лежащего в основе всей жизни, и старается всякий избавиться.
Это вполне понятно, и в наше время так и быть должно. Заниматься физическим трудом значит теперь быть запертым в течение десяти или двенадцати часов в день в нездоровой мастерской и быть прикованным к одной и той же работе десять, тридцать лет, всю жизнь. Это значит осудить себя на ничтожный заработок, на неуверенность в завтрашнем дне, на безработицу, очень часто — на нужду, еще чаще — на смерть в больнице; и все это после того, как человек в течение сорока или более лет работал для прокормления, одевания, развлечения и обучения не себя самого или своих детей, а других. Это значит нести на себе всю жизнь в глазах людей печать более низкого уровня и самому сознавать, что стоишь ниже других, потому что, что бы ни говорили господа, восхваляющие в застольных своих речах <мозолистую руку> рабочего, занимающегося ручным трудом, они всегда ставят его ниже ученого, писателя, художника — хоть плохоньких. И действительно, человек, проработавший десять часов в мастерской, не имеет ни времени, ни возможности доставлять себе высшие научные и художественные наслаждения; мало того, он не может и подговиться к тому, чтобы ценить многие из них, требующие подготовки; поневоле ему приходится, таким образом, довольствоваться крохами, падающими со стола привилегированных сословий.
Мы вполне понимаем поэтому, что физический труд при таких условиях считается проклятием судьбы; мы вполне понимаем, что все мечтают только об одном: выйти самим или вывести своих детей из этого униженного состояния и создать себе <независимое> положение, т. е., иными словами, — жить самим на счет труда других! И это будет так до тех пор, пока будет существовать класс людей, обреченных на ручной труд, а рядом с ним другой класс, именующий себя <работниками мысли>, избавленный от такого труда, — класс чернорабочих и класс белоручек.
Какой, в самом деле, интерес может представлять этот отупляющий труд для рабочего, который заранее знает, что от колыбели до могилы проживет он среди лишений, бедности и неуверенности в завтрашнем дне? Когда видишь, что каждое утро громадное большинство людей принимается вновь за свой печальный труд, то остается только удивляться их силе воли, их верности своей работе, их привычке, которая позволяет им, подобно пущенной в ход машине, вести изо дня в день эту нищенскую жизнь — жизнь без всякой надежды на завтрашний день, даже без всякого, хотя бы смутного предвидения, что если не они, то по крайней мере их дети войдут когда–нибудь в состав мыслящего человечества; что хоть они насладятся сокровищами природы, всею прелестью знания и творчества, научного и художественного, доступного теперь лишь ничтожному привилегированному меньшинству.
Именно для того, чтобы положить конец этому разделению между умственным и физическим трудом, мы и хотим уничтожения наемного труда. Ради этого мы и стремимся к социальной революции. Труд перестанет тогда быть проклятием судьбы и сделается тем, чем он должен быть, т. е. свободным проявлением всех человеческих способностей.
Пора, наконец, подвергнуть серьезной критике ату старую басню, будто бы труд лучшего качества получается из–под палки, из–за боязни потерять свой заработок. Стоит только посмотреть на любую фабрику или завод — не на те образцовые заводы, которые можно изредка встретить кое–где, а на завод обыкновенный, такой как все, — чтобы увидеть ту страшную, невероятную трату человеческих сил, которой отличается вся современная промышленность. На одну более или менее разумно организованную фабрику приходится сто или даже больше таких, которые тратят драгоценную силу человеческого труда из–за того только, чтобы доставить хозяину на несколько копеек больше прибыли в день — буквально на несколько копеек.
Вот, например, передо мною молодые парни лет двадцати, двадцати пяти, сидящие целые дни на скамье согнувшись и лихорадочно встряхивающие головой и всем телом, чтобы связывать с быстротой фокусников концы остатков бумажных нитей, возвращающихся к ним со станков, на которых ткут кружева. Я просто с ужасом, отшатнулся, когда увидал эту ужасную картину на одной из больших фабрик в Ноттингеме. За что губится так человеческая жизнь? За что люди, молодые, полные сил, доводятся до этого позорного состояния? — Буквально из–за грошей? Какое потомство оставят после себя эти дрожащие, отощалые, полупризрачные люди? Но… <они занимают на фабрике так мало места, а между тем каждый из них приносит мне около двадцати копеек чистых в день, — отвечает хозяин. — Они с детства стоят на этом>.
В других местах, например, в одной из громадных лондонских спичечных фабрик, которая и патриотизм эксплоатирует в своих объявлениях - <мы, дескать, покровители национального труда>, — вы видите молодых девушек, ставших лысыми в семнадцать лет оттого, что они на голове носят из одной залы в другую подносы со спичками, между тем как самая простая машина могла бы подвозить эти спички к их столам. Но… <труд женщин, не имеющих определенного ремесла, так дешев! К чему тут машина! Когда эти женщины не смогут больше работать, их так легко будет заменить, их столько толчется на улице!> На крыльце богатого дома в Брайтоне, в Ньюкастле вы увидите в холодную зимнюю ночь ребенка, уснувшего с пакетом газет в руках. Снег и слякоть бьют на его рубище… В Ньюкастле он ходит босоногий. — Но… <детский труд так дешев! Ведь если он продаст две дюжины номеров, он принесет мне шиллинг (полтинник) и сам заработает восемь копеек, — говорят вам. — У них в семье и восемь копеек деньги>. — Восемь копеек, вместо того чтобы обучить его полезному ремеслу!..
Или вот здоровый и крепкий человек ходит без дела — никому он не нужен, — а его дочь чахнет и гибнет в аппретурной, где держат температуру русской бани, чтобы покрывать бумажную реднину густою смазкой и продавать ее потом за плотную материю, а сын накладывает ваксу в жестянки, тогда как самая пустяшная машина сделала бы это в десять раз лучше и в сто раз быстрее…
И так оно идет повсюду, от Сан–Франциско до Москвы и от Неаполя до Стокгольма. Бесполезная, ненужная, глупая трата человеческих сил составляет преобладающую, отличительную черту нашей промышленности, не говоря уже о торговле, где она достигает еще более колоссальных размеров.
Какая горькая насмешка звучит в самом названии политической экономии! Ведь это — наука о бесполезной трате сил при системе наемного труда!
И это еще не все. Поговорите с директором какой–нибудь благоустроенной фабрики. Он непременно начнет плакаться перед вами, самым наивным образом, о том, как трудно найти в настоящее время умелого и энергичного рабочего, который отдавался бы своей работе с увлечением. <Если бы среди тех двадцати или тридцати человек, которые приходят к нам каждый понедельник просить работы, нашелся бы хоть один такой, — скажет он вам, — то он был бы наверное принят, даже если бы вообще мы в это время уменьшали число своих рабочих. Такого рабочего всегда можно узнать с первого взгляда, и его везде примут; впоследствии всегда можно будет отделаться от лишнего рабочего — какого–нибудь старика или человека менее умелого>. И вот человек, лишившийся таким образом работы, — как и все другие, которые завтра окажутся в таком же положении, — ступает в огромную запасную армию капитала: в ряды <рабочих без работы>, которых призывают к машинам и станкам только в моменты спешных заказов или в случае, если нужно сломить сопротивление стачечников. Или же он попадает в ту громадную армию пожилых или посредственных рабочих, которая околачивается около второстепенных, плохоньких фабрик и заводов, — тех, которые едва–едва покрывают свои расходы и держатся только всевозможными урезываниями рабочей платы и обманом покупателей, особенно в далеких странах.
