Борис Кагарлицкий - Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали
Роль консерваторов для «левых» вынужденная. Она связана с оборонительной позицией, которую «левые» занимают. Наступать им некуда, ибо собственные общественные идеалы оказались дискредитированы: государство в роли регулятора всех процессов жизни оказалось не слишком эффективным; а прожекты анархистов, «новых левых», зеленых, так и остались пока экзотикой.
Но «левые» ценности — социальная защищенность людей, общественный сектор экономики, свободный труд — не только осуществились во множестве общественных институтов, но и стали частью мировой культуры. Как и подобает консерваторам, левые встали на защиту культурных ценностей от технократического подхода новых «прогрессистов»[90].
На протяжении 1990-х гг. стремление соединить социалистическую идеологию и консервативные ценности все больше овладевало левыми на территории бывшего Советского Союза. Владимир Шилов на страницах «Свободной мысли» также писал про «широкий спектр сил, которые можно отнести к социалистическому реформистскому консерватизму». Ясное дело, консервативные ценности должны «присутствовать в обществе не менее сильно, чем либеральные ценности свободы и самовыражения»[91]. Идеология «левого консерватизма» вполне устраивала профсоюзные верхи и до известной степени была созвучна настроениям масс. Однако выразителем «левого консерватизма» в российской политике стали не профсоюзы, а восстановленная компартия. Профсоюзы были слишком связаны с государством и директорским корпусом, а потому были не в силах выработать собственную идеологию. Коммунисты в своем консерватизме были честнее и последовательнее.
В любом случае идеология «левого консерватизма», сводившаяся к минималистским и оборонительным требованиям, обрекала движение на неудачу. В условиях России 1990-х гг. задача «сохранения завоеванного» быстро уступала место задаче нового радикального преобразования. Режим Ельцина разрушил не только «социальные завоевания трудящихся», но подорвал элементарные основы цивилизованной жизни для большинства населения. Концепция «левого консерватизма» должна была бы логически перерасти в стратегию «социального реванша трудящихся».
Радикализация профсоюзов однозначно толкала их в оппозиционный лагерь и тесно связывала их судьбу с судьбой русских левых. Но эта инерционная система отставала от развития событий. Пытаясь наверстать отставание, лидеры ФНПР выступали с жесткими заявлениями, не умея подкрепить угрозы действиями. И не потому, что рядовые члены профсоюзов их не поддерживали — требования профсоюзов отражали настроения большинства их членов, что подтверждается не только множеством резолюций заводских и цеховых собраний, но и социологическими опросами. Просто бюрократия ФНПР была не способна организовать массы, а тем более вести их за собой.
Лидер ФНПР Игорь Клочков и его окружение колебались между участием в центристском «Гражданском союзе» и Партией труда. Однако ПТ была слаба, а в ФНПР не было решимости всерьез взяться за создание политической организации. Лишь аграрный профсоюз принял твердое решение и начал действовать самостоятельно. В результате Аграрная партия России заняла четвертое место на выборах 1993 г.
Переворот сентября — октября 1993 г. был не только поражением оппозиционных сил, но и началом острого кризиса ФНПР, который не мог не затронуть Партию труда и других левых, связанных с «лейбористским проектом».
После расстрела Белого дома перепуганные руководители федерации вынудили своего лидера подать в отставку. В октябре 1993 г. был созван чрезвычайный съезд. Председателем ФНПР стал Шмаков. Он оказался у руля организации, раздираемой противоречиями, потерявшей перспективу и веру в себя. Сам Шмаков уже не был похож на задиристого радикала, каким он был в конце 1980-х гг.
Пока руководство ФНПР левело, руководство Московских профсоюзов правело. После ухода с поста мэра столицы скандально известного профессора Гавриила Попова и замены его профессиональным администратором Юрием Лужковым, столичные профсоюзы все более становились частью городской системы управления. Впоследствии эта тенденция получила своеобразное «материальное» воплощение: в 1994 г. руководство МФП разместилось в здании Московской мэрии. Такой поворот стал возможен благодаря улучшению социальной ситуации в столице. Высокооплачиваемые трудящиеся Москвы становились более умеренными, а в провинции быстро нарастало недовольство.
По мнению нового руководства ФНПР время забастовок и баррикад кончилось. Газета «Солидарность» начала отстаивать идеи «социал-демократии с русской спецификой», радикальные авторы покинули издание. Оно стало утрачивать оригинальный стиль, некогда обеспечивший его успех. Газета скучнела, в редакции начались раздоры. Кульминацией кризиса стала попытка группы сотрудников издания создать независимый профсоюз. Проявив неожиданную твердость, руководство железной рукой подавило бунт. Обе стороны в этом конфликте показали себя не самым лучшим образом: и те и другие давно утратили первоначальный идеализм и чувство солидарности. Радикализм 1980-х гг. уступал место стремлению к респектабельности. Тираж опять упал до 5 тыс., распространители-добровольцы разбежались, газета исчезла с улиц и предприятий, став чтением для профсоюзной бюрократии.
На декабрьских выборах 1993 г. руководство ФНПР не выступило отдельным профсоюзным списком и отказалось поддерживать какой-либо список. На практике это вылилось в поддержку профсоюзными структурами на местах и отраслевыми профсоюзами различных избирательных блоков, к которым они тяготели в силу корпоративных связей, в первую очередь — «Гражданского союза». Но «Гражданский союз» потерпел на выборах сокрушительное поражение. Более успешно действовал профсоюз работников агропромышленного комплекса, который поддержал Аграрную партию России (АПР) и провел в Государственную думу трех своих представителей (включая Председателя ЦК профсоюза А. Давыдова). По списку АПР прошел и свергнутый лидер ФНПР Игорь Клочков. Поскольку АПР по сути была «аграрным сектором КПРФ», такая позиция Агропрофсоюза выглядела как демонстрация оппозиционности руководству ФНПР во главе со Шмаковым.
Декабрьские выборы символизировали разрыв «команды Шмакова» с Партией труда. Как и многие другие оппозиционные организации, Партия труда выборы бойкотировала. Однако она не смогла стать серьезной силой внепарламентской оппозиции. К началу 1994-го она окончательно распалась. Часть активистов партии продолжала группироваться вокруг журнала «Альтернативы» и Олега Смолина, избранного в 1995 г. в Государственную думу.
Такой финал был огорчительным, но закономерным. Крах неформального движения и резкое изменение «правил игры» в 1991—1992 гг. не давали возможности для успешной работы по созданию партийных структур. Не имея собственных организационных ресурсов, радикальные левые стали заложниками профсоюзной бюрократии. А социальная база «новых левых», пытавшихся выразить настроения модернизированных слоев трудящихся в крупных городах, оказалась существенно уже, чем у традиционалистов, которые на какое-то время выглядели единственной серьезной оппозицией.
ВОЗВРАЩЕНИЕ КОММУНИСТОВПопробовав прелестей реформ, рядовые избиратели с ностальгией вспоминали о сытой жизни при Брежневе. Да и демократические свободы были введены еще под властью коммунистической партии. Теперь все больше людей стремилось вернуться назад. Но не в сталинское прошлое, а в то почти идеальное «промежуточное» (или — нормальное) состояние, когда цензуры и слежки уже нет, а приватизация и развал еще не начинались.
Нарастающее противостояние власти и общества в России ставило в порядок дня вопрос о радикальной альтернативе. Левые партии не были к этому готовы. Самой массовой из них оставалась возрожденная Коммунистическая партия Российской Федерации. Выборы 1993 г. были для нее лучшим временем. Став гонимыми, коммунисты вновь оказались привлекательны. Партия еще не успела натворить ошибок, она смотрелась как влиятельная традиционная сила. Миллионы людей голосовали за нее, не задумываясь о проводимой партией политике — просто по традиции. Брань в газетах и по телевидению скорее пошла ей на пользу. Массы пенсионеров готовы были поддерживать партию просто по привычке.
На деле все обстояло менее идиллически. Получив голоса на выборах, коммунисты не имели ни четкой стратегии, ни ясного плана действий. С прошлым тоже далеко не все было ясно. На фоне провала капиталистических экспериментов советское прошлое выглядело привлекательнее, а потому критический анализ пройденного СССР пути лидеры компартии предпочитали отложить до лучших времен. В то же время они сами стали частью новой элиты, заседали в Государственной думе, у них были собственные «красные» капиталисты, нагревшие руку на приватизации. Идеологический традиционализм соединился с откровенными попытками приспособиться к новому порядку.
