Жан Грав - Умирающее общество и Анархія
А на стр. 370 мы находим слѣдующее:
«Поэтому, хотя инспекторы фабрик без устали, имѣя на это полное право, восхваляли благопріятные результаты фабричных законов 1848–1850 гг., однако они сознаются, что сокращеніе рабочаго дня вызвало усиленіе напряженія труда, разрушающее здоровье, а слѣдовательно и самую рабочую силу. «Кажется, в большей части хлопчатобумажных, шерстяных и шелковых фабрик изнуреніе, вслѣдствіе возбужденнаго состоянія, – необходимаго для работ при машинах, движеніе которых в послѣдніе годы так необыкновенно ускорилось, – составляет одну из причин сильно-увеличивающейся смертности от болѣзней легких», как показал D-г. Greenhow в своем превосходном послѣднем отчетѣ. Коль скоро капиталу прегражден законом путь удлиненія рабочаго дня, то не подлежит ни малѣйшему сомнѣнію[9], что он будет стремиться наверстать это систематическим повышеніем степени интенсивности труда, и обратить каждое усовершенствованіе машины в средство сильнѣйшаго высасыванія рабочей силы. Но это стремленіе, дойдя до извѣстной степени, необходимо ведет за собою новое сокращеніе рабочих часов".
Итак, замѣна рабочаго машиной и большая опасность заболѣть для того, кто работает, вообще – уничтоженіе всякаго вліянія реформы и возвращеніе к исходной точкѣ (даже оставляя в сторонѣ происшедшія ухудшенія) – таковы выгоды этой благодѣтельной реформы. Результаты, кажется, достаточно ясные.
«Все это – правда», возразят нам, „но вѣдь развитіе машинизма все равно произойдет, даже если мы будем работать двѣнадцать часов. Уменьшеніе рабочаго дня все-таки вносит хотя бы временное улучшеніе, потому что дает нам возможность оставаться на фабрикѣ не двѣнадцать часов, а всего восемь, а это – нравственная побѣда, которой мы пока и довольствуемся». Такое возраженіе показывает только, что наши противники обладают добрым сердцем и довольствуются малым; но мы, анархисты, – болѣе требовательны и находим, что нечего попусту терять время, гоняясь за преобразованіями, которыя ровно ничего не преобразуют. Стоит ли пропагандировать мѣру, которая хороша только пока не примѣнена на практикѣ, а как только переходит в жизнь, так обращается против преслѣдуемой цѣли?
Машинизм, конечно, постепенно развивается, но в настоящее время это развитіе, благодаря господствующей рутинѣ, совершается довольно медленно. Извѣстно, сколько сил приходится употребить на то, чтобы заставить принять какое-нибудь новое изобрѣтеніе: эксплуататоры порывают с рутиной только тогда, когда им приходится сдѣлать это под угрозою раззоренія. Все это ускоряет ход событій и приближает ту соціальную революцію, которую мы предвидим. А так как она все равно неизбѣжна, то мы не хотим быть застигнутыми врасплох и стараемся приготовиться заранѣе, чтобы в момент, когда она произойдет, воспользоваться ею соотвѣтственно нашим убѣжденіям. Мы стремимся внушить рабочим, что им нечего ждать от подобнаго рода дѣтских забав и что единственный путь к преобразованію общества, это – разрушеніе управляющих им учрежденій.
В самом дѣлѣ, давящее нас эксплуататорское общество слишком хорошо организовано для того, чтобы вся его дѣятельность измѣнилась от маленькаго преобразованія в его механизмѣ, от маленькаго улучшенія в его пріемах. Мы уже видѣли, что всякое улучшеніе, всякое новое усовершенствованіе тотчас же обращается во вред трудящемуся классу и становится новым орудіем эксплуатаціи в руках тѣх, кто захватил в свои руки все общественное богатство. Если вы хотите, чтобы прогресс был полезным для всѣх, если вы хотите дѣйствительнаго освобожденія рабочаго, вы должны начать с уничтоженія причины того зла, с которым вы боретесь.
Бѣдствія рабочих происходят от того, что они вынуждены производить на цѣлую армію паразитов, сумѣвших захватить в свою пользу львиную долю продуктов. Если вы относитесь к дѣлу искренно, не теряйте же времени на согласованіе непримиримых интересов, не старайтесь об улучшеніи положенія, которое ничего хорошаго дать не может; уничтожьте лучше общественный паразитизм. А так как этого нельзя ожидать от людей, которые сами – ничто иное, как паразиты, и, вмѣстѣ с тѣм, это не может быть дѣлом никакого закона, то мы и говорим, что систему эксплуатаціи нельзя улучшить, а можно только уничтожить.
Кромѣ этих двух реформ, существует еще одна, которой нѣкоторые, даже просвѣщенные умы, придают извѣстное значеніе: это – увеличеніе налога на наслѣдство по косвенной линіи.
Послѣдствія этого были бы совершенно тѣ же, как при введеніи подоходнаго налога. Кромѣ того, мѣра эта могла бы быть примѣнена только к поземельной собственности, во всем же остальном ее совершенно парализовало бы развитіе анонимных и акціонерных обществ – развитіе, которое тогда, несомнѣнно, пошло бы еще быстрѣе. Вмѣсто того, чтобы быть собственниками своих имѣній, усадеб, домов и лѣсов для охоты, богачи стали бы их нанимать, а отдача в наем организовывалась бы новыми анонимными обществами, на зло всѣм государственным мѣропріятіям.
Государство смогло бы контролировать таким образом лишь незначительное число наслѣдств, и закон сдѣлался бы совершенно безполезным. Кромѣ того, благодаря массѣ всевозможных предварительных соглашеній между тѣми, кто оставляет наслѣдство, и тѣми, в чью пользу он хочет им распорядиться, послѣдніе всегда будут имѣть возможность получить наслѣдство и помимо прямого права наслѣдованія.
Чтобы помѣшать этому, пришлось бы создать сотни законов, которые стали бы вмѣшиваться во всѣ человѣческіе поступки и отношенія и мѣшать людям распоряжаться своим имуществом; но даже и при такой инквизиторской системѣ нельзя было бы быть увѣренным в том, что цѣль будет достигнута. Чтобы заставить общество примириться с такого рода мѣрами, пришлось бы прибѣгнуть к революціи или к государственному перевороту: А раз уже будет революція, то не лучше ли сдѣлать ее ради дѣйствительнаго шага вперед, чѣм ради введенія стѣснительных мѣр?
Но даже если мы допустим, что эти мѣры окажут извѣстное вліяніе на распредѣленіе собственности, то в чем же измѣнится положеніе рабочаго? Собственность еще раз перейдет из однѣх рук в другія, но она опять-таки не попадет в распоряженіе рабочих. Собственником сдѣлается государство и оно же будет заниматься эксплуатаціей, а мы уже видѣли выше (когда говорили о государственной власти), что ничего полезнаго для себя рабочій от него ожидать не может. Пока деньги будут лежать в основѣ всего общественнаго устройства, до тѣх пор им будут управлять люди, их имѣющіе. Будет ли государство само непосредственно эксплуатировать тѣ имущества, которыя окажутся у него в руках, или оно отдаст их в аренду частным лицам, – операція эта все равно будет происходить в пользу тѣх, кто уже владѣет собственностью. Допустим даже, что ею воспользуется какой-нибудь вновь образовавшійся класс: это опять-таки будет в ущерб всѣм остальным.
Но чтобы допустить возможность осуществленія этой реформы, мы должны были прежде всего сдѣлать другое предложеніе, а именно, что буржуазія, возведшая в догмат неприкосновенность частной собственности и построившая на ея законности и на необходимости ея защиты все свое законодательство, – что эта самая буржуазія позволит нарушить порядок, который она сама считает незыблемым. Может ли кто-нибудь сказать, сколько времени понадобится на то, чтобы убѣдить буржуазію согласиться на мѣры, которыя она будет считать посягательством на ея «права»? А сколько еще времени уйдет, уже послѣ осуществленія этой реформы, на то, чтобы увидать, что она не внесла ровно никаких измѣненій? И не будет ли при этом потеряно столько же времени, сколько, говорят, нужно для осуществленія наших «утопій»?
Мы считаем безполезным заниматься здѣсь критикой производительных и потребительных товариществ: мы хотим освобожденія полнаго и всеобщаго и знаем, что освобожденіе отдѣльной личности невозможно без освобожденія всѣх; различныя мелкія попытки частичнаго освобожденія не имѣют, поэтому, для нас интереса. Кромѣ того, концентрація капиталов и постоянное развитіе техники, требующее все болѣе и болѣе крупных затрат, дѣлают безсильным и это орудіе улучшенія положенія отдѣльных мелких групп.
Есть и такіе реформаторы, которые думают внести свою лепту в дѣло освобожденія человѣчества, разрабатывая какую-нибудь одну область знанія; но под вліяніем борьбы с различнаго рода препятствіями они, в концѣ концов, доходят до того, что возводят свою мысль в какое-то магическое средство, обладающее всевозможными драгоцѣнными качествами и долженствующее излѣчить наш страждущій общественный организм от всѣх болѣзней. И сколько среди этих фанатиков искренних людей! Сколько среди этого хаоса идей встрѣчается идей цѣнных, которыя принесли бы человѣчеству огромную пользу, если бы их приложить в разумном обществѣ; но теперь, осуществляясь по одиночкѣ и в обществѣ с уродливой организаціей, онѣ могут только или привести к обратным результатам, или быть задушены в самом зародышѣ, не дождавшись даже своего примѣненія.
