Михаил Домогацких - Последний штурм
Ровно через год, нарушая международные соглашения, гарантирующие территориальную целостность и суверенитет Лаоса, американо-сайгонские войска вторгнутся в эту страну. В конце концов правительство Никсона не выдержит давления массовых манифестаций, протестов во всех странах и в самой Америке, отдаст приказ вывести войска сначала из Камбоджи, а потом и из Лаоса, но зато усилит бомбардировки этих стран.
Новая обстановка в Индокитае еще больше осложняла и без того шаткую позицию американской делегации на переговорах в Париже. Представители ДРВ и Временного революционного правительства Республики Южный Вьетнам повели мощное дипломатическое наступление, требуя, чтобы Соединенные Штаты, как они уже заявили, вывели свои войска из Южного Вьетнама до 30 июня 1971 года, давая гарантию решить вопрос об освобождении военнопленных, который американская делегация выдвигала чуть ли не в качестве главного, мешающего принятию взаимоприемлемого соглашения.
Уход с поста главы делегации Кэбота Лоджа означал и кризис американской позиции, и нежелание правительства реально смотреть на происходящие события. А обстановка в Южном Вьетнаме продолжала накаляться. Все более ухудшающееся экономическое положение вытолкнуло на улицы тысячные демонстрации. Ветераны войны требовали увеличения пенсий, студенты — демократизации системы обучения, рабочие — ограничения эксплуатации. Президент Тхиеу, решивший создать новую «демократическую партию», не находил охотников делить с ним ответственность за приближающийся крах. В газетах все чаще стали появляться антиправительственные заявления политических и парламентских деятелей. Не оказали поддержки правительству и религиозные организации. Особенно резко была настроена антиправительственная фракция, называвшая себя «группировкой пагоды Ан Куанг». Буддисты требовали мира и настоящего национального единства. В ответ на это правительство Сайгона начинает новую волну террора.
Американский сенатор Поль Финди, знакомившийся с настроениями в Сайгоне, сделал глобальный вывод для американской политики в связи с положением во Вьетнаме: «Мы должны признать, что наше участие во вьетнамской войне является глубокой ошибкой. Непризнание этого факта может повлечь за собой военную и политическую катастрофу».
Пагода Тханькуанг на улице Бахюен в Сайгоне стала все чаще привлекать внимание службы внутренней безопасности. Агенты, посещавшие пагоду под видом последователей буддизма, тревожно доносили: пагода становится центром антиправительственной пропаганды.
Начальник сайгонской полиции послал к бонзе Тхинь Тхием Таню одного из своих лучших офицеров — полковника Биня, считавшегося знатоком буддийских канонов, бакалавра социологии, занимающегося вопросами психологической войны.
— Поговорите с ним в открытую, — советовал он. — У нас на него собралось уже такое досье, которое позволяет хоть завтра предать его военному трибуналу. Нам совершенно точно известно, что он укрывает в пагоде дезертиров из нашей армии и агентов Вьетконга. Пусть не путает небесные дела с земными. Это может плохо кончиться.
Полковник знал бонзу, хотя лично беседовать с ним никогда не приходилось.
Перед воротами пагоды стояли на страже изваяния мифических чудовищ. Они должны не пускать в святыню злые силы. Полковник не причислял себя к злым силам и потому смело перешагнул невысокий мраморный порог. Он был сам верующим буддистом и при входе в главную святыню испытал трепет. По широко распространенному поверию, в пагоде Тханькуанг хранятся священные останки Будды. Как они попали в эту не особенно древнюю святыню, если Будда ходил по земле две с половиной тысячи лет назад, — никто сказать не мог, но вера в эту истину наделила пагоду особым величием. Полковник вошел в торжественный зал и застыл в немом почтении. Прямо перед ним, изображенный сидящим на огромном золотом листе лотоса, был тот, кто повелевает законами неба и кому подвластны дела людей. Алтарь пагоды с никогда не гаснущими свечами и тлеющими благовонными палочками был украшен картинами на шелке, рассказывающими о деяниях Будды.
Полковник прихватил с собой десяток окрашенных в красный цвет благовонных палочек, снял ботинки и прошел к светильнику. Он зажег палочки, воткнул их в старинные вазы, наполненные песком, сделал глубокий поклон перед золотым изображением Будды и с интересом стал осматривать украшения главного зала. Красивые бронзовые курильницы со священными письменами на боках, большие цапли на бронзовых черепахах держали в клювах подсвечники, источавшие сладкий аромат горящих благовоний. По стенам пагоды были развешаны картины, повествующие о мученической смерти нескольких монахов. Из надписей он узнал, что большинство мучеников не легендарные распространители веры, а люди, подвергнувшие себя самосожжению в знак протеста против преследований буддистов в самые последние годы. Картины, выполненные в стиле буддийской религиозной живописи, повествовали не о делах далеких веков, а о бурных событиях текущего времени. «И здесь политика настойчиво вторгается в дела религии», — отметил про себя полковник.
Бесшумно ступая по мраморному полу, он прошел за алтарь и увидел Благочестивого Таня, склонившегося в молитвенном поклоне перед сонмом изображений святых.
— Простите, Благочестивый, что нарушил ваше уединение, — смиренно и с почтением произнес полковник.
— Чем могу служить вам? — спросил бонза, закрывая книгу священных сутр.
— Я хотел бы побеседовать с вами, Благочестивый, в уединенном месте, чтобы суетными словами не оскорбить лики святых.
— Зачем же вы пожаловали в святыню со словами и мыслями, могущими оскорбить божества?
— Земные дела и обязанности, Благочестивый, привели меня к вам. Поверьте, как искренне верующий в великие деяния Учителя я испытываю смущение перед его ликом, но земные власти, которым я служу, поручили мне нелегкую миссию побеседовать с вами отнюдь не на тему веры.
— Для меня нет власти, кроме власти Неба, — строго сказал служитель, потом смягчился, внимательно посмотрев на посетителя, — но я согласен принять вас. Пройдемте со мной.
Бонза повел за собой полковника через галерею, украшенную скульптурами последователей Будды, мимо маленьких келий, заполненных монахами в бордовых одеяниях, мимо трапезной — в свою келью, почти ничем не отличающуюся, кроме размера, от остальных: алтарь с горящими ароматными палочками перед изображением божества, поминальные таблички, цветные ленты, свисающие со стен, чайный столик и жесткий топчан, покрытый циновкой с крупным стилизованным иероглифом «фу» — счастье.
— Садитесь, — пригласил бонза полковника за столик.
Появился служка в коричневой тоге. Бонза молча дал какой-то знак, и служка исчез. Через минуту он появился с подносом, на котором стояли маленькие фарфоровые чашечки старинной работы и такой же чайник.
— Угощайтесь, — сказал бонза.
В чашечках было всегда по два глотка, но, не сделав их, нельзя было начинать разговора. Это было бы грубым нарушением веками установленного этикета.
— Наш народ, — сказал полковник, — переживает сейчас трудное время, Благочестивый. Злые силы, проникающие извне, приносят ему много бед и страданий. Он теряет веру, становится на путь неповиновения законной власти, устраивает смуты и беспорядки.
— Вы говорите о злых силах извне. А кто их призвал сюда со своими противными Небу порядками и орудиями уничтожения жизни? От их орудий содрогается и горит земля, огонь пожирает жилища и людей в них. Смерть стала хозяином на нашей земле.
— Я имею в виду, Благочестивый, противные нашей вере идеи, исходящие от безбожников, ввергших нашу страну в смуту и войну.
Бонза давно угадал своего посетителя. Он хорошо знал его покойного отца и не раз беседовал с ним о мудрости веры, и эти беседы доставляли обоим высшее наслаждение. К сожалению, сын не пошел по стопам родителя. Тхинь Тхиет Тань знал, где служит посетитель, и догадывался, по какому поводу он пришел.
— Разве те, от имени кого вы пришли говорить, не виноваты в этой смуте и войне? Разве не они позволили чужеземцам хозяйничать на нашей земле? Разве не повинны в гибели сонма людей разных вероисповеданий? Разве не видят они, как чужеземцы оскверняют наши вековые обычаи и веру? В огненном аду горят и рушатся наши храмы, и нет места для спасения тысяч и тысяч невиновных. О чем же вы хотите говорить со мной?
— Власти, поручившие мне побеседовать с вами, выражают глубокое сожаление, что священная пагода Тханькуанг стала источником распространения идей, вызывающих смуту и сопротивление. Она укрывает людей, уклоняющихся от исполнения гражданского долга, а это ведь не может быть угодно святому учению.
— Если вы считаете людей, отказывающихся убивать себе подобных соотечественников, отступниками от веры, то мы с вами не найдем взаимного понимания. Я не признаю за властью, которую вы представляете, права выносить осуждение за подобные поступки.
